III. Школа

Нет, не забудет никто никогда

Школьные годы.

Евгений Долматовский

Первая моя школа, восьмилетка, располагалась рядом с нашим домом. Между школой и домом тогда был очень интересный объект – дровяной склад – нагромождение древесных стволов, которые привозились сюда по железной дороге. В этих «горах» мы проводили огромное количество времени, играли в войну, строили землянки… Как никто не покалечился, я не понимаю. Первоклассники, одни среди гор из брёвен, копошатся там, что-то строят, бегают, играют, всё это без контроля. А сразу за дровяным складом – моя школа. Удивительный красивый дом, похожий на какой-то древний сказочный замок.

Когда я пошёл в школу, мама стала директором детского сада для детей работников ЦК Компартии Латвии, который только готовился к приёму детей, и она его открывала. Я очень много времени проводил в этом садике, уже будучи школьником. Чтобы туда добраться, надо было проехать пять остановок на трамвае. Для тогдашнего Бори-первоклассника это не могло быть препятствием.

А сегодня наша рижская квартира находится рядом с этим детским садом, который по-прежнему функционирует, но, скорее всего, сегодня он уже не для детей работников ЦК Компартии.

Когда моя доченька Юлечка выбирала садик для внучки Олечки в 2012 году, то есть полвека спустя, заведующая, увидев фамилию Кадиш, спросила у Юли:

– А кем вам приходится Лидия Антоновна?

И когда узнали, что Юлька – её внучка, рассказали ей много хорошего о её бабушке.

* * *

Отчётливо помню, как нас в первом классе принимали в октябрята. Каждому на грудь повесили значок – красную звёздочку с головой маленького Ленина в центре. Это демонстрировало принадлежность к организации, большой и важной. Было два варианта октябрятского значка: типовой, обычный – металлическая звёздочка, в центре которой металлическое же изображение головы маленького Володи Ульянова, и продвинутый – пластмассовая тёмно-красная звёздочка, в центре которой под круглым стёклышком фотография маленького Володи.

Все октябрята класса, а значит все ученики, были разделены на три отделения, говоря по-армейски, или звёздочки – в октябрятской терминологии. Я был выбран командиром одной из них, и позже мама пришила мне на рукав пиджака (а мы носили школьную форму тёмно-синего цвета) красную звёздочку – так отличали командиров.

* * *

Когда я учился во втором классе, мы все начитались «Тимур и его команда» Аркадия Гайдара. Для тех, кто не читал этого произведения, в двух словах: пионеры организовали команду под предводительством Тимура, которая помогала окружающим, особенно тем, у кого родственники были на фронте, или тем, кто нуждался в помощи: пожилым, больным и так далее. Тогда по всему СССР организовывались такие отряды. Мы тоже решили стать тимуровцами. Сказано – сделано! Тимуровская команда есть: я и мой одноклассник Виталик. Осталось найти добрые дела.

Первой целью стал наш школьный истопник. Он забрасывал уголь в топку в подвале школы, и мы решили, что он старенький и ему надо помогать. Ему очень нравилось, когда мы приходили к нему: истопник с радостью открывал дверцу в топку, давал лопаты, и пока мы бросали уголь, грязные и потные, как черти, он садился на стульчик и пил что-то из кружки – наверное, чай, а может быть, и не чай, как я сейчас думаю.

Ещё одно доброе дело тимуровцев, которое мне запомнилось: весна, по улицам несутся стремительные потоки талой воды – и два полоумных «тимуровца» с мётлами помогают им добраться до сливных решёток. Тяжёлый, но, как мы думали, очень полезный труд.

Никогда не забуду наше последнее дело: мы вышли из школы на улицу в поисках добрых дел, и тут навстречу нам попалась несчастная молодая мама, которая в одной руке несла младенца, а в другой – тяжёлую хозяйственную сумку. Мы вдвоём молча подошли, один вырвал сумку, а другой сказал: «Мы вам поможем!» – и попытался забрать ребёнка. КАК ОНА ОРАЛА!

Это было последнее доброе дело тимуровцев.

* * *

Однажды я вернулся из школы, а маме надо было куда-то уйти. Папа был на работе, Сашки тоже не было. Я остался в квартире один. Мне позвонил Виталик, он жил метрах в восьмистах от меня, и позвал играть во что-то интересное. Но у меня почему-то не было ключа от квартиры, и я не мог уйти, не закрыв её. А пойти очень хотелось… И я нашёл выход. У нас в квартире были две двухкилограммовые гантели, вместе это уже целых четыре килограмма. На мой взгляд, вполне приличный вес. Я оделся, вышел, подпёр дверь изнутри двумя гантелями и в полной уверенности в безопасности квартиры – она же практически закрыта, дверь изнутри подпирает четырёхкилограммовый вес – отправился к Виталику играть. Мой Мир был милостив ко мне и в этот раз. Я вернулся, а дверь по-прежнему была «надёжно» закрыта двумя «тяжеленными» гантелями.

* * *

У нас был телевизор «Старт-3» – серьёзный аппарат с небольшим экраном, конечно, чёрно-белый, тогда ещё и не слышали о цветных. В то время это был главный «гаджет» в доме, причём не в каждом такой вообще имелся.

Как-то я пришёл из школы и в газете нашёл телевизионную программу на сегодня. Там прочитал, что сейчас покажут какой-то замечательный мультик. Включив телевизор, я обнаружил, что нужно переключить канал, что было весьма непростой задачей: пультов управления не было, и каналы переключались путём поворота специальной ручки на телевизоре по часовой стрелке. От одного до другого канала надо было сделать около пяти щелчков. Каждый из них давался с огромным трудом. А в промежуточных положениях, то есть между каналами, телевизор страшно шипел и по всему экрану бежали чёрно-белые пятна – «зёрна». Это называлось «снег». И вот где-то на середине пути до искомого канала с мультфильмом я застрял. Ручка больше не поворачивалась ни вперёд, ни назад. По всему экрану шёл «снег» под громкое и зловещее шипение телевизора. Сказать, что мне было обидно – это ничего не сказать. Я расстроился, заплакал, снова и снова безуспешно пытался повернуть злосчастную ручку. Безрезультатно. Комнату наполнила тягучая, мрачная безнадёга. И тут я увидел в окно, что во двор вошёл папа и он идёт домой. Я – маленький идиот – решил, что несправедливо, если всё горе мира достанется мне одному, надо и папе устроить неприятность. Когда он вошёл в квартиру, то услышал жуткое шипение телевизора и увидел в прихожей на тумбочке записку. Развернув её, он прочитал: «ПАПА, Я ЗАРЕЗАЛСЯ ПОТОМУ, ЧТО НЕ СМОГ ПЕРЕКЛЮЧИТЬ ТЕЛЕВИЗОР!»

Папа вбежал в комнату и увидел, что на разложенном кресле-кровати лежу я, а из меня торчит рукоятка кухонного ножа (лезвие я зажал под мышкой). По-моему, это был первый и последний раз в жизни, когда я получил от него подзатыльник. Легко я отделался, хорошие нервы были у папы…

* * *

У моего брата был велосипед «Украина» – большой, чёрный, надёжный. И вот наступил тот долгожданный день, когда и мне родители купили велосипед – тёмно-синий «Орлёнок», красавец. Я первые пару дней носился как угорелый, переполненный настоящим «щастьем». Помню, что очень любил нестись во всю доступную скорость и петь или, может быть, правильнее сказать – орать во всё горло. Было полное ощущение настоящего полёта, а не какой-то примитивной езды на велосипеде.

В то время у меня во дворе, конечно же, была команда ребят, с которыми мы вместе росли, взрослели и открывали для себя все новые и новые грани этого увлекательного и всеобъемлющего явления, которое называют жизнью (о как загнул!) Штаб нашей команды располагался на огромном дереве, растущем в нашем дворе. Конечно, центральный и самый удобный трон, устроенный на разветвившейся натрое толстой ветке, был мой, но и у каждого из ребят было своё облюбованное и оборудованное место. Когда команда собиралась в штабе, это была сюрреалистическая картина: громадное дерево, на котором штук десять-двенадцать тёмных комков. Что-то вроде «Грачи прилетели» Саврасова, только грачи – здоровенные, по 20–25 килограммов каждый.

Так вот, с появлением у меня «Орлёнка» я начал думать о создании мобильного подразделения в нашей команде, потому что, кроме меня, ещё у трёх или четырёх ребят из команды были такие же «взрослые» велосипеды. Мой «Орлёнок» ночевал в «сарае»: в подвальном помещении нашего дома находились «сараи» – небольшие кладовки, по одной на каждую квартиру. На четвёртую ночь мой велосипед украли. Это была неприятность, но почему-то совсем не горе. Через несколько дней воришек поймали. Это была группа взрослых парней, которые обносили «сараи» жилых домов в нашем районе. Их посадили и обязали выплатить стоимость похищенного всем пострадавшим, и мы, по-моему, даже дважды получали какие-то денежные переводы… Но мобильное подразделение у нас в команде так и не появилось, и к великам я с тех пор отношусь как-то спокойно, что ли.

А наше штабное дерево через пятьдесят лет спилили, потому что через наш двор проложили воздушный мост-путепровод через железную дорогу.

* * *

Наши дом и школа находились рядом с целым районом разных кладбищ: тут и Братское, и Райниса, и два Лесных, и Гарнизонное. Между домами и кладбищами – трамвайные пути.

В Латвии существует целая культура ухаживания за могилами. Именно поэтому есть такой старый анекдот.

Еврейская мама учит сына:

– Сыночка, первая жена должна быть еврейкой, тогда и дети у тебя будут евреями. А вторая – русской.

– Почему? – спросил сын.

– Они умеют любить и готовят очень вкусно. Ну а третья должна быть латышкой, – и, не дожидаясь вопроса, пояснила: – Прекрасно за могилкой будет ухаживать.

Это правда: кладбища в Риге чистые и ухоженные, и часто люди просто гуляют там, как в парках. Есть какие-то дни в году, когда на могилках зажигают свечи. Вечером в такие дни, если посмотреть из трамвая в сторону кладбища, можно увидеть, как в темноте дрожат огоньки – красиво и торжественно. На следующий день после таких «свечных» дней мы, мальчишки, ходили и собирали остатки свечей. Многие были практически целыми – значит, вчера их быстро задуло ветром. У каждого из нас дома было очень много таких белых стеариновых свечей. Я любил из них лепить. Помню подводную лодку во льдах – целая композиция, изготовленная мной на оргстекле из этого стеарина.

* * *

Был один год, когда Сашку, моего брата, отправили на несколько месяцев в Севастополь к бабушке и дедушке, он там и в школу ходил. Я уже не помню, зачем это было сделано, наверняка была какая-то причина. Мы с ним иногда писали друг другу письма.

И вот наконец пришло время Сашке возвращаться. Конечно, мы все соскучились. Я вернулся из школы и решил, что надо подготовить к его приезду какое-то торжественное действо. Придумал я следующее: в картонной коробке из-под обуви сделал из ваты торжественную парадную белую лестницу. На каждой ступеньке с двух сторон стояли белоснежные свечи. Задумка заключалась в том, что если поднести огонь к одной из них, то зажгутся все остальные, и картина станет очень праздничной. Для передачи огня от свечи к свече использовались тонкие жгутики, сделанные мною из ваты.

В центре комнаты на полу лежал ковёр, на нём стоял обеденный стол, на котором я и разместил всю композицию. Надо было провести генеральную репетицию, потому что Сашка приезжал завтра, а я ещё ни разу не пробовал запустить огонь по всем свечам. Я аккуратно установил коробку в центре стола, соединил свечи ватными жгутиками и поднёс к первой свече спичку. Жгутик загорелся и сразу упал в коробку на ступени лестницы. Ватные! Вспыхнуло всё. Я испугался. Часть горящей ваты выпала на стол, часть – на стул и оттуда на пол. В итоге картина: горит сама коробка, горят полированный стол, сиденье стула и ковёр. Я выбежал в подъезд и стал звонить и стучать в соседнюю квартиру. Оттуда выскочила мама Мишки, моего соседа, обмотанная в полотенце, – я её вынул из душа. Залетев к нам в квартиру, она быстро на кухне набрала во что-то воды и погасила пожар. Потом пришла моя мама… А дальше мне вспоминать вообще не хочется.

* * *

Первый раз родители отправляли меня одного в Крым на поезде Рига – Симферополь, когда мне было семь лет. Поезд шёл сорок четыре часа через Латвию, Литву, Беларусь и Украину. Сегодня невозможно себе представить, чтобы я отправил семилетнюю Юльку или Ольку одну в такое путешествие! А тогда – пожалуйста.

Папа с мамой завели меня в купе. Папа – тогда ещё майор медицинской службы – в форме, солидный человек. Познакомились с соседями, с проводником, с начальником поезда. Объяснили, что вот, мол, мальчик Боря едет в Симферополь, там его встретят на перроне, просили всех за мной присматривать, показали соседям и мне пакеты с едой, рассказали, что и когда нужно съесть… Поезд тронулся.

Через какое-то время появляется проводник и собирает у всех пассажиров билеты.

– Мальчик, где твой билет?

А чёрт его знает, я даже не в курсе, как он выглядит… Сердобольные соседи по купе перерыли весь мой багаж в поисках билета, я вывернул карманы. Нет билета. Расстроенный проводник говорит, что раз билета нет, то он обязан высадить меня на ближайшей станции, а это Шауляй, уже Литва… Заманчивая перспектива для семилетнего мальчика…

Проводив поезд, родители отправились на телеграф здесь же, на вокзале, чтобы дать телеграмму дяде Лёше – маминому брату, живущему в Симферополе – с указанием номера вагона и подтверждением моего отъезда, чтобы он меня встретил. Папа опускает руку во внутренний карман кителя за ручкой и… достаёт мой билет! Могу себе представить его реакцию. В итоге папа бежит к начальнику вокзала, по рации передают информацию обо мне на ближайшую станцию (как я уже сказал, это – Шауляй), там мне выписывают дубликат билета.

Но я-то, сидя в поезде, об этом ничего не знаю. Сижу и планирую, как буду добираться до Риги. В Шауляе зашёл наш проводник и сказал, что всё в порядке, ему передали дубликат билета. Вот такое было начало у моих крымских путешествий.

* * *

Учился я хорошо, даже очень. Особенно мне нравилась математика. В четвёртом классе на соревнованиях по математике я занял первое место в школе, решив тридцать семь задач за отведенное время, а серебряный призёр решил только девятнадцать. Как? Очень просто. Перед соревнованием я громко спросил, обязательно ли писать вопросы перед выполнением действий и можно ли записывать по несколько действий сразу, в одном выражении. Оказалось, что необязательно и да, можно записывать несколько действий в одном выражении. В итоге каждая задача представляла собой одну формулу со скобками для упорядочивания последовательности действий без всякого текста. Например, задачка: один землекоп выкапывает 35 м³ земли за 7 дней. За сколько дней он может выкопать 20 м³? Все мои соперники продолжали записывать текст вопроса перед каждым действием: сколько земли может выкопать один землекоп за день? Затем действие: 35 м³: 7 = 5 м³.

Следующий вопрос: за сколько дней один землекоп может вырыть котлован объёмом 20 м³? 20 м³: 5 м³ = 4.

У меня эта же задача выглядела так: 20: (35: 7) = 4.

Такой подход позволял значительно сократить время оформления решения.

Когда наша учительница ушла в декрет, её замещала какая-то пожилая злобная тётка. Помню, как она мне в первом классе поставила двойку или тройку за контрольную по арифметике. Начинаю выяснять, почему. Оказывается, если два разделить на два, должен получиться ноль, а у меня, бестолкового, написано один, и учителем красными чернилами исправлено на ноль. Поднимаю руку и начинаю спорить. Она мне: «Ты что, меня учить будешь?» Дошло до того, что я беру два карандаша, делю их на две кучки: «Сколько карандашей в каждой кучке, тётя-учитель?» Она с криком выходит из класса, а потом через минут пятнадцать возвращается и говорит: «Да, Боря, ты прав, это я с алгеброй перепутала». Я тогда не знал, что такое алгебра, но она мне сразу не понравилась, раз там два делить на два будет ноль.

* * *

Первую мою учительницу звали Алла Ильинична Козырева. Молодая красивая женщина, которую мы все любили, и она очень хорошо относилась к нам. Отдельное приключение было, когда её сыну Илюше исполнилось два года, и мы решили сделать ему подарки. Собрали денег, кто из копилок, кто у родителей попросил, накупили игрушек. Хорошо помню среди них большой белый пароход. Кто-то узнал адрес Аллы Ильиничны, и мы на трамвае поехали искать их дом. Нашли, положили подарки под дверью, позвонили и убежали… Надеюсь, что все эти подарки мы оставили под правильной дверью.

Это было целое приключение для нас, первоклассников, – так далеко, сами, на трамвае…

* * *

Как всякого еврейского (и не очень) мальчика, меня отдали учиться музыке. Причём всё было сделано по-умному: учить меня начали игре на аккордеоне. Это довольно увесистый музыкальный инструмент, и когда его на меня устанавливали, уйти из-за его тяжести я не мог, а значит был вынужден играть. Мама была очень рада, что Боренька занимается музыкой, а Боренька никак не мог понять, за что ему всё это счастье. Но я занимался не просто так: я должен был поступить в музыкальную школу при Доме офицеров (сегодня это Дом Латышского общества). Я начал готовиться к вступительным экзаменам. Вся подготовка свелась к тому, что я учился петь песню «А я иду шагаю по Москве», слушая её на пластинке. Это длилось довольно долго, и, как мне казалось, я стал петь эту песню не хуже, чем она звучала на пластинке. Зачем это все затеяли мои родители, я не знал, тем более что ни папа, ни мама, ни их родители, насколько мне известно, в музыке себя не нашли, да и не искали.

И вот я пришёл на экзамен. Доброжелательная комиссия послушала, как я «красиво» пою. Потом надо было спеть ноту, извлекаемую из рояля преподавателем. Этому я не учился и спел, как слышал, но, похоже, слышал я не очень. Меня спросили:

– Ну хорошо, а можешь спеть ещё какую-нибудь песню?

– Конечно, только у меня не получится так красиво, как то, что я вам уже спел, – ответил я.

– Почему? – удивилась комиссия. И вот тут я – честный, незамутнённый мальчик – сказал им правду: