– существование в Ленинграде безусловно талантливых прозаиков, поэтов, переводчиков, критиков, которые оказались в стороне от нормального культурного процесса, – не имеют публикаций, не входят в ЛО ССП или другие творческие объединения,

– отражение в их творчестве положения писателя, художника, вообще талантливого человека, не находящего себе места в нашем обществе,

– публикация их произведений на Западе и неоднократные попытки создать творческие организации, помимо существующих в городе.

Далее говорилось, что создание объединения позволило «практически поставить вопрос о публикации членов клуба», «дало выход стремлению к общественной деятельности и вводило ее в круг культурных и творческих интересов». «Создание Клуба-81 весьма затруднило использование антисоветскими силами того клише, которым они в течение нескольких лет пользовались: неофициальный литератор – противник существующего строя. Их средства массовой информации после необъективных сообщений, появившихся вслед за созданием клуба, теперь старательно обходят факт его существования».

В письме создание клуба подавалось нами как наступление нового времени, как прекращение противостояния власти и неподцензурной литературы – писателей, отстаивающих свободу творчества, но не претендующих на власть. Только на платформе Утопии-2, считал я, наши отношения с властями вообще возможны. Мы ничем не собирались торговать, ни от чего не отказывались. Мы готовы идти вперед по узкой дороге к демократии. И с нами, и за нами готовы пойти не только неофициальные литераторы – все культурное движение. Под нашим, как я говорил, «зонтиком» нашли себе место – секция музыкантов и неофициальный театр. Журналы «Часы» и «Обводный канал» выходили и продолжали выходить.

Письмо вручали в приемной комитета. От правления в визите участвовали Адамацкий, Драгомощенко и я. От КГБ – Соловьев и Коршунов. Мы заявили, что арест Вячеслава Долинина создал ситуацию, из которой нужно выходить, если власти действительно хотят решить проблему неофициальной литературы. Коршунов выразил удивление, как это Долинин, не будучи литератором, оказался в клубе. Подобный аргумент я предвидел и охарактеризовал в письме и полемике нашего коллегу как человека с большими способностями литературного критика. Коршунов старался нас убедить, что арест Долинина никакого отношения к клубу не имеет, и просил объяснить это всем членам клуба.

В начале этой встречи произошла забавная сцена. Не успел я в приемной сделать двух шагов, как ко мне подошел В. Соловьев, шумно упрекая за то, что я продолжаю выпускать «Часы». Выходило так, будто бы я нарушаю достигнутую с ним договоренность. Я догадывался, что клуб должен был пойти в обмен на журнал, но разговор во дворце Белосельских-Белозерских пошел таким неожиданным для него образом, что психологически он не мог ставить мне какие-либо условия. И правильно сделал, я просто повернулся бы на 180 градусов. Но Коршунову, который участвовал в разработке задания, он так и не сказал, что на встрече со мной даже не заикнулся о запрете на выпуск «Часов». И вот теперь, когда Коршунов узнал, что вышел 35-й номер «Часов» за январь-февраль 1982 года, он воспринял это как вызов своему ведомству, а Соловьев разыграл в его присутствии сцену своей непогрешимой исполнительности.

Коршунов хотел убедиться, что номер действительно вышел. «Мне пришлось напрячь своих ребят, чтобы достать ваш последний номер». Что же в этом номере сотрудник Пятого отдела прочел?

Он прочел повесть Наля Подольского «Кошачья история», в которой, наверное, ожидал найти что-нибудь компрометирующее «органы». Повесть вскоре окажется на Западе, будет отмечена Премией Даля, позднее будет издана массовым тиражом в России.

В разделе «Поэзия» журнал опубликовал две большие подборки Ольги Бешенковской и Владимира Шенкмана. Ничего хорошего о жизни в Стране Советов майор не узнал:

 
А жизнь – всего лишь форма ностальгии
По жизни, где какие-то другие,
Сиреневые, может быть, дома…
 

Хуже того:

 
Действительности нет.
В действительности нет
Ни дома, ни страны, ни ветки – воплотиться…
 

В. Шенкман мне запомнился стихами: « Я пустоты хочу, бескрайней пустоты, / Где нет истории, нет осени, нет слов». В подборке этого номера лирический герой его стихов также пытается вырваться из времени и пространства:

 
В пространстве времени, как в метаанекдоте,
Мы только босховские чудища, одни
Немые призраки, и синее болото
Вот-вот сомкнется над твоею головой.
 

В разделе «Проблемы культуры» Коршунов прочел, что Советский Союз – это традиционное общество, «с образцовыми основоположниками, мощами, иконостасами и классическими оппозиционерами», о том, что «Россия так или иначе вовлечена в такие перемены, которые создают возможность для появления независимой творческой личности и реалистической культуры. Творческая личность не может возникнуть, иначе как подвергнув социум дегероизации, демистификации… Реализм приходит исторически как критическая волна, но эта критическая волна должна оздоровить и традиционные устои общества».

Из моей статьи «Реализм и личность» Коршунов мог узнать не только о закате коммунистической эпохи, но и об идеологии современной неподцензурной петербургской поэзии, о церемонии присуждения независимой литературной Премии Андрея Белого и о новых ее лауреатах.

Думаю, с захватывающим интересом он читал статью Юрия Новикова «Размышления после закрытия выставки на Бронницкой»²⁸. Не надо было напрягать своих ребят – автор сам рассказал, когда была выставка, где проходила, и перечислил поименно всех ее участников, назвав тех, кто в квартирных выставках принял участие впервые; написал и сколько человек ее посетило. Статья выразила те настроения, которыми жило неофициальное искусство, уже ставшее важнейшим общественным институтом, без которого, писал автор, «наша бессобытийная жизнь становится бессмысленной». «Оно еще очень молодо, это искусство. Оно формируется на наших глазах, заполняя молодыми побегами безжизненное нагромождение валунов, развороченной глины и щебня, перемолотых движением ледника, замещая нежизнь – жизнью во всех ее жизненных противоречиях, противостоя энтропии, аккумулируя жизнетворную энергию в том, что сегодня кажется еще не искусством, но пульсирующими комочками прорастающей жизни».

В этом же номере опубликовано двадцатистраничное письмо в Министерство культуры СССР, отдел культуры при ЦК КПСС, заведующему отделом тов. Шауро В. Ф., под которым поставили подписи 69 художников²⁹. Письмо замечательно тем, что шаг за шагом прослеживает, как культурная политика властей блокировала в искусстве все, что не служило ее господству.

Идеология Утопии-2 присутствует в письме со всей определенностью. В нем выражалась надежда, что конфликт между официальной и неофициальной культурой при наличии доброй воли может быть преодолен.

«В противном случае, – заявляли художники, – если в кратчайший срок ситуация не будет разрешена, мы будем поставлены перед необходимостью создать собственные организационные формы». Новиков, главный автор заявления, в приписке разъяснил принципиальную задачу послания: «Если стоило писать письмо, то письмо пространное, рассчитанное на то, что оно может пояснить дело и человеку, который знает о неприрученных художниках лишь понаслышке, апеллировать к многочисленным фактам, ставшим уже историческими. Письмо должно просвещать инстанции относительно того, что происходило в действительности. Стоило также учесть, что времена меняются не только для художников, но и для чинов».

Утопия-2 со всей ясностью демонстрирует бессмысленность подслушивания, подглядывания, бесперспективность дальнейшего блокирования независимого культурного движения. Власть, изолировав неофициальную культуру от возможности свободно общаться с современниками, принудила ее участников создавать и развивать свою печать, свои журналы, проводить свои выставки, конференции, концерты, выбирать тех, кому они доверяют защищать свои интересы. Власть, пользуясь суррогатными источниками информации из вторых-третьих рук, искажаемой в интересах ведомств, создала специальные подразделения, завела своих шпионов, организовала слежку за теми, кто не имел иной задачи, как гласно заявить о своем праве на открытое для всех творчество. У непредвзятого читателя журнал не мог не оставить впечатления цельного, сильного, уверенного в себе наступательного движения, которое не заискивает и не трепещет пред лицом сильных мира сего, выстраивает свою политику на постоянном натиске, заявлениях о своем праве на существование.

В том же номере журнала Коршунов мог прочесть ответ на письмо заместителя министра культуры СССР Г. А. Иванова от 15 февраля 1982, поражающее своей анемией:

«Министерство культуры СССР полагает, что существующая в нашей стране система объединения художников и любителей искусства достаточно эффективно обеспечивает рост творческих кадров, развитие и пропаганду плодотворных творческих тенденций». И в конце такой вот «системный» совет: «По нашему мнению, преодолеть все существующие противоречия могут и должны только они сами (то есть авторы письма) при объективной оценке своего труда и повышения требовательности к его результатам». Поразительная мысль: да, проблема есть, но ее может и не быть, если вы перестанете писать в инстанции, которые совершенны и предусмотрительны.

Утопия-1, как показывает ответ замминистра, не предполагает дискуссий на темы культуры. Есть «система», которая, как органчик в голове салтыковского героя, не только дает правильные ответы, но и «эффективно обеспечивает рост творческих кадров, развитие и пропаганду плодотворных творческих тенденций». Монтескье три века назад писал: «Сперва люди создают учреждения (системы), затем учреждения создают людей». Системы не думают, не переживают – в один прекрасный момент они просто разваливаются.

Прочитав «Часы», мог ли Коршунов требовать от меня прекращать выпуск журнала, который давал такое количество информации по его профилю, что он мог сразу же садиться за стол и писать отчет своему начальству? Коршунов попросил меня сделать его… подписчиком журнала! Но нет, за одним столом сидеть мы начали учиться, однако есть из одной тарелки еще рано.

Из записок И. Адамацкого «Внутри и рядом»:

26 июня

Беседа в приемной (КГБ) длилась около двух часов. Мы говорили, что вопрос о Долинине будет постоянной помехой нормальной работе клуба, что из этой ситуации нужно выходить, что слишком многое поставлено на карту и т. д. Неделю спустя я еще раз напоминаю Коршунову о Долинине, он мне говорит, что следствие будет долгим, что ничего определенного сказать заранее нельзя, выражает удивление, что мы собираемся выступать с общественной защитой. В июле я еще несколько раз напоминал Коршунову о Долинине и о ситуации с художниками: у них образовалось товарищество, им нужна выставка, у них сложилась инициативная группа, включая Новикова, Григорьева, Ковальского.

16 июля

…в помещении на Лаврова, 5, состоялась в моем присутствии встреча художников Григорьева, Ковальского, Гиндпера с Коршуновым. Коршунов обещает поговорить в Управлении культуры об осенней выставке и просит поговорить с художниками, чтобы снять остроту напряжений, чтобы не было острых выпадов, чтобы на осенней выставке не было в первый день дипломатического корпуса и т.д. Напоминает, что конец всего предприятия – это конец его, Коршунова. «Тогда, – прибавляет он, – я пойду к вам работать сторожем».

Из записей И. Адамацкого:

Оценка Андреевым рукописей членов клуба, собранных для сборника:

Тиранин А. – тюремная тема, не столь интересная в наши дни (рассказ «Сепаратор»),

Коровин С. – в рассказе изображает всех подонками, все – гниль, все пропито, в жизни не осталось ничего светлого,

Козырева М. «Девочка перед дверью» – это скучно, без художественных выходов,

Кудряков Б. «Белый флаг» – рассказ построен на теме распада психики, на бездуховной, грязной среде,

Аксенов В. «Понедельник, 13 сентября» – снова лагерная тема, в рассказе она лишняя, ее убрать – и рассказ только выиграет,

Адамацкий И. «Каникулы в августе» – рассказ построен на социально отрицательном материале: из 2039 года появляется человек, ищет доносчика,

Берг М. Цикл рассказов – в тексте грубейшая неприязнь, ненависть к народу как к быдлу; изображение некоего супермена,

Беляев И. «Таксидермист, или Охота на серебристоухого енота» – для чего гофманиана? – чучело жуткого урода, который выкрикивает провокационные лозунги,

Звягин Е. «Напиться на халяву» – тема: жизнь наркоманов.

В позиции авторов нет представления о собственных ценностях. Злобное брюзжание по любому поводу, от которого освободился даже Солженицын. Ради чего? Тематически – нет новаторства. Художественно – монотонно. В перечисленных вещах нет одухотворенных целей, за которые можно было бы умирать. Необходимо у этих авторов попросить другие вещи. Или как-то поработать с авторами, например, высветлить Аксенова. Не пройдет лагерная тема. Во многих текстах эстетическая установка не проходит. Например, рассказ Б. Иванова «Ночь длинна и тиха, пастырь режет овец». – Почему там бегство художника к Христу? Какая идея? Какая искра?

Сегодня запись кажется пародией, в действительности же пародией на литературоведческий обзор было выступление представителя ССП. Главное в его речи – просвещение присутствующих, о чем и как нельзя писать, – цензурный кодекс, которым руководствуются все функционеры, подвизающиеся на поприще социалистического реализма.

После этой заупокойной молитвы Андреев сказал, что он все-таки берется из четырех сборников составить один проходной, если какие-то вещи авторы заменят, а какие-то – подредактируют… Эта концовка в духе Утопии-2 стала вариантом продолжения совместной работы.

В клубном журнале «Регулярные ведомости» № 3 я поместил комментарий на выступление Андреева. Отметил: «Представления о литературной норме – норме в широком смысле этого слова – очевидно, не совпадают, но эти расхождения не настолько велики, как может представиться на первый взгляд». Общее в том, что ни в одном из произведений сборника «нет стремления эстетизировать зло… Структура этических ценностей общая и не ставится под сомнение, но авторы не считают своей задачей доказывать то, что само собой разумеется… они представляют читателей не первоклассниками, а зрелыми людьми… Автор в традиции, которой следуют многие прозаики нашего клуба, не резонер, он не выступает в роли судьи, произносящего окончательный приговор, авторская позиция – это методическое использование иронии, от легкой, как, например, у С. Коровина, и веселой и уверенной – у И. Адамацкого и В. Аксенова – до саркастической у М. Берга… На наш взгляд, если произведения упомянутых авторов, вызвавшие наибольшие упреки, рассмотреть с точки зрения сатиры, эти упреки автоматически превращаются в содержательную характеристику новой советской сатиры. И тогда мрак становится мраком тех явлений, которые писатель взял в качестве предмета изображения, а не мраком, в котором повинен он сам».

При складывающейся ситуации можно было принять одно из двух взаимоисключающих решений: или настаивать на поочередной публикации уже составленных клубом сборников и на примере конкретных вещей, с участием авторов, вести полемику с Андреевым за каждую строчку, или предоставить составителю карт-бланш. Первое решение было принципиальнее, позволяло в случае успеха выпустить сборник оптимального достоинства. Но тогда неизбежно возникал конфликт между клубными составителями и авторами, которым в сборнике место не достанется потому, что объем издания уже определен – 22 печатных листа. Переложив составление на Андреева, мы уходили от неизбежных тяжелых внутриклубных конфликтов.

Выстраивание отношений клуба с Ю. Андреевым, секретариатом ЛО ССП, П. Коршуновым, с музеем Ф. Достоевского было заботой правления, и оно требовало массу времени. Реакция на происходящее у членов клуба была разной – от предложения воинственных демаршей против властей до тихого сервилизма. Нужно было предлагать коллективу в каждой ситуации такую позицию, которая сохраняла наши скромные завоевания. Нужно было всем объяснять, что правление делает для этого в данный момент. Поэтому присутствовать на заседании правления мог каждый.

Правление решило предоставить карт-бланш куратору и все спорные вопросы решать с согласия авторов.

Из записей И. Адамацкого:

4 августа вызван на допрос к следователю Черкесову (капитан). Разговор – два часа, а в протокол записать нечего. Позже узнал: Черкесов был недоволен тем, что я со своей стороны изучал его, переводя разговор на сопредельные юриспруденции области. В протокол записал: «Долинина знаю мало, а знаю как человека исполнительного, честного, щепетильного, хорошего литературного вкуса, с критическими литературными способностями…» и что-то еще в таком же духе. Еще раз подчеркнул, что арест Долинина плохо отзовется на клубе.

В истории ленинградской литературы была славная страница, когда несколько членов ССП выступили в защиту Иосифа Бродского. Сам Союз писателей осудил и Бродского, и его защитников. Клуб-81 как общественная организация впервые в Стране Советов выступил в защиту своего члена от политического обвинения.

Нам стало известно, что следствие заказало администрации «Теплоэнерго», где работал В. Долинин, отрицательную характеристику. И. Адамацкий отправился к начальнику участка и обвинил его в подтасовке фактов в угоду начальства. Начальник оправдывается: он характеристики не оформляет – это делает отдел кадров. Председатель клуба звонит капитану Соловьеву: вы заказывали компрометирующую Долинина характеристику? Соловьев: «Ничего подобного! Мы запросили просто характеристику».

На участке, где работал Долинин, около половины операторов котельных были наши