– Не отрицаю. Если бы я не видел перемен, если бы не верил, что либерализация в стране возможна, я не был бы здесь. Только не говорите о том, что у нас есть свобода слова и свобода печати, иначе я скажу – вы лжете. Если я скажу, что свободы у нас нет, вы скажете, что я клевещу на наш «общественно-политический строй», и подберете статью Уголовного кодекса. Давайте говорить так: в стране существует некоторая степень свободы. И мы, неофициалы, присвоили себе бóльшую степень, чем остальные. Если вы относитесь к этому факту как к положительному явлению, у нас для разговора есть общая тема, если нет – не будем зря тратить время.

На протяжении всего разговора я не давал Владимиру Петровичу и щелки, чтобы вставить идейку насчет ампутации «Часов». После прямо заявленной позиции мой собеседник перестал прибегать к риторике, начался, что называется, обмен мнениями. К своему удивлению, я обнаружил, что мой собеседник – приверженец демократии. Это был либо его дипломатический финт, либо в головах сотрудников КГБ царил сумбур. В самом деле, как можно совмещать преследование сам- и тамиздата с демократическими симпатиями? Нельзя исключить и другое объяснение: мой собеседник имел о демократии весьма специфические представления. Так или иначе, я попробовал расширить поле согласия.

– Ведь была при Хрущеве «оттепель»! Сколько молодых талантливых писателей тогда успели войти в литературу, сколько замечательных вещей было опубликовано!

– Что говорить о Хрущеве? Он наделал много ошибок.

– Вы имеете в виду «Закрытое письмо к съезду»? Но «Архипелаг Гулаг» все равно был бы написан.

– Только не называйте Солженицына! Откуда он взял сорок миллионов? (Соловьев имел в виду число жертв репрессий, приведенное Солженицыным в «Архипелаге».)

– Опубликуйте реальные цифры.

– Мы не считаем, что это нужно делать.

– Напрасно. Правда священна!

– По этому вопросу мы с вами расходимся.

Я сказал, что смягчить остроту конфликта между неофициальной литературой и официальной мог бы клуб, который предоставил бы возможность людям собираться, читать и обсуждать свои произведения.

– Вы готовы изложить свои предложения письменно и передать мне?

– Разумеется. Но, Владимир Петрович, имейте в виду, на следующей встрече вы будете говорить с другими людьми.

– Это почему же?

– Мы ведь с вами обсуждаем не мои личные проблемы, а проблемы большого культурного и общественного значения. В их решении заинтересованы многие люди. Да и вам, думаю, полезно познакомиться с некоторыми из них. Вы не откажетесь от встречи, если придут, скажем, пять человек?..

Сделаю отступление. Я не забыл неудачу переговоров в Москве. Там от группы литераторов выступал один человек. Но приватность переговоров индивида с гэбистами чревата осложнениями, даже если человек, выступающий в защиту общественных интересов, вел себя достойно. А кто, собственно, мог подтвердить, что он вел себя именно так, а не иначе? Что могло освободить его от унизительных подозрений? И тот, кто взял на себя инициативу и риск отстаивать коллективный интерес перед властью, оказывался лишенным доверия товарищей, без которого невозможно было создать морально стойкую коалицию¹⁶.

Вернемся к беседе. Мои слова о том, что в следующий раз Соловьеву придется встречаться с целой группой литераторов, вывели капитана из равновесия:

– Пусть приходят хоть десять! – запальчиво отреагировал он.

Осталось только попрощаться. Как в пьесах, Соловьев произнес заключительный монолог. Он был искренне взволнован, когда говорил, что дорога к демократии, которую мы должны пройти, – узкая и трудная, каждая ошибка будет нам дорого стоить, и мы можем упустить последнюю возможность.

В ответ я улыбался и успокоительно повторял:

– Ничего, пройдем… Мы же взрослые люди!.. Дорогу осилит идущий…

Позднее я так реконструировал события, предшествующие встрече с Соловьевым. Капитан Соловьев, исполнительный и инициативный сотрудник 5-го отдела, пришел к выводу (как и все Управление КГБ), что при хаотическом состоянии независимой культурной среды власть не в состоянии ее контролировать, не в силах пресечь циркуляцию в городе там- и самиздата. Творческий люд, осевший в дворницких, котельных, сторожках, опускать ниже некуда, следовательно, административные преследования в этой ситуации ничего не дают. Под классификацию «антисоветская политическая деятельность» тоже не подвести – культурное движение развивалось в иных, не антиидейных, а эстетических и ценностных направлениях. Вот пример: ленинградский художник отправляется на скандальную московскую выставку с холстом, на котором нет ничего, кроме изображения двух оранжевых шаров. На вопрос иностранных журналистов: кто ваши учителя? – отвечает: Будда и Христос. Что с этим умником делать! Раздавить самосвалом, засадить в мордовские лагеря, уничтожить картины? Уничтожили, разорвали, сожгли. Завтра на своем чердаке он нарисует картину с тремя шарами и добавит к своим учителям Сенеку…

Соловьев, получив информацию о подозрительных инициаторах создания литературного объединения при Доме учителя, вступил со мной в переговоры. У властей к этому времени был разработан план: всем активным группам самиздатчиков предложить войти в подконтрольные организации, где им будут предоставлены условия для общения, профессиональные критики помогут им занять правильные идейные и эстетические позиции, будут готовить к вступлению в Союз писателей. Тех, кто будет использовать эти клубы в антисоветских целях, из организаций изгонять, из страны выселять и пр.¹⁷, как уже были аннулированы журналы феминисток «Женщина и Россия» и «Мария», «Община» (редактор В. Пореш арестован), «Северная почта» (редакторы С. Дедюлин и В. Кривулин).

Соловьев проявил определенную смелость, предложив начальству легализовать ленинградскую неофициальную литературу в рамках клубной структуры, полагая, что вслед за этим удастся ее оседлать. (В городе уже существовал привлекательный для чекистов Клуб молодого литератора, тихое заведение примерного поведения, в котором стареющая молодежь ожидала приема в ССП «за выслугу лет»).

План был одобрен на самом высоком уровне. Во всяком случае Олег Калугин, в то время заместитель начальника УКГБ по Ленинграду и области, десять лет спустя заявил о своей причастности к санкционированию идеи клуба. Консультации также проводились с секретарем обкома КПСС по идеологии Захаровым, вскоре он перешел работать в центральный аппарат ЦК КПСС, его место заступила Г. И. Баринова – тогда секретарь Дзержинского райкома КПСС. Именно через нее строились отношения клуба с обкомом КПСС.

Клуб, как в случае с Кривулиным, должен был пойти в обмен на прекращение выпуска журнала «Часы». Это требование Соловьев обязан был объявить в ультимативной форме. Но после того как в самом начале разговора я назвал план чекистов покончить с самиздатом утопическим, Соловьев, чтобы не сорвать переговоры, тему журнала обошел, что привело встречу к несколько другому результату, о чем капитан, как выяснилось позже, своему начальству не доложил.

Никаких тайн! Несколько дней на разных квартирах со всеми подробностями я рассказывал о состоявшейся беседе. Идея клуба, которая обсуждалась вполголоса только нашей троицей, в мгновение ока разлетелась в среде ленинградских неофициалов и нашла поддержку даже у самых осторожных: «Хуже не станет. А там видно будет».

Излагать свои соображения Соловьеву я не стал. От слов нужно немедленно переходить к прямым действиям, как перешли художники, – не доказывать необходимость клуба, а создавать его. Пишу «Устав горкома литераторов при ЛО ССП» и к нему «Пояснения». Скромное объединение сочинителей, собирающихся почитать друг другу свои вещи и поговорить о них (таким мы с Адамацким и Новиковым видели наш клуб), превращается под моим пером в творческую профессиональную организацию с фиксированным членством, с независимым правлением, избираемым большинством голосов, и правами издательской инициативы. В «Пояснении» на двух страницах излагался программный аспект культурного движения.

Выдержки из «Пояснения к проекту устава горкома литераторов при ЛО ССП»

В последнее десятилетие в области литературного творчества сложилось неудовлетворительное положение. Многие авторы, безусловно талантливые, чье творчество вызывает горячий интерес читателей, по тем или иным причинам утратили даже надежды увидеть свои произведения опубликованными издательствами и журналами. И это в то время, когда значительную часть печатной продукции составляют произведения низкого культурного уровня, с нулевым коэффициентом новизны и по форме, и по содержанию. Литературное ремесло вытесняет литературу как искусство. Катастрофически понижается уровень и значение литературной критики… Одним словом, сложилась ситуация, которая на руку только халтурщикам.

На этом фоне произведения, отмеченные мастерством, глубиной мысли, искренностью, раскрывающие неизвестные стороны нашей действительности, часто воспринимаются как претенциозные, сомнительные и даже опасные. Во имя общедоступности литературной продукции издательства и редакции жертвуют развитой дифференцированностью советского читателя. В этой обстановке читательские запросы начинает во все большей мере удовлетворять самиздат, включающий, помимо стихов и прозы, литературоведческую и искусствоведческую критику и переводы.

Возникли неофициальное искусство и вторая литературная действительность, определилась дифференциация: официальный и неофициальный литератор – явление совершенно небывалое в истории русской литературы. Здесь нет места говорить обо всех последствиях – социальных и культурных, – укажем лишь на одно: эта ситуация получает острое отражение во многих произведениях неофициальной литературы. И, очевидно, воссоединение литературы в одну отечественную невозможно, пока талантливые литераторы остаются за бортом нормальной культурной жизни.

Горком литераторов при ЛО ССП, проект которого предлагается ниже, есть, по нашему мнению, верный и необходимый ответ, по крайней мере, на часть вопросов, которые ставит перед нами время. По нашему мнению, руководство ЛО ССП и неофициальные литераторы должны в самокритичном и доброжелательном диалоге разрешить сложившуюся ситуацию в пользу советского читателя, в пользу талантливых авторов, в пользу русской словесности.

Для всех непосредственно заинтересованных в этом деле лиц примером может служить перемена настроений в среде неофициальных художников после того, как они получили определенное признание и право на отдельные и смешанные (с членами ЛОСХа) выставки. Это признание не зафиксировано в каком-либо нормативном акте, отсюда неуверенность официальных представителей и нервозность неофициальных художников при контактах, приводящих к разного рода инцидентам, но важно: этот опыт в принципе удовлетворителен, что подтверждают мнения с обеих сторон.

Горком литераторов при ЛО ССП, по нашему мнению, должен:

– объединять литераторов, произведения которых отвечают общим профессиональным критериям,

– ориентировать своих членов прежде всего на проблемы творчества и задачи современного искусства,

– обладать правом составлять отдельные сборники из произведений членов горкома литераторов и правом рекомендации к публикации тех или иных произведений отдельных авторов и их книг,

– предоставлять членам горкома защиту от обвинений по закону о тунеядстве.

На наш взгляд, в круг обязанностей членов горкома литераторов не следует включать такие обязательства, которые прямо или косвенно содержат указания, каким художественное творчество должно быть. Литератор – гражданин, и он обязан подчиняться законам государства, а не цеховым требованиям, так и личное достоинство не должно определяться цеховой моралью. Считаем возможным указать отдельным пунктом обязательство каждого члена горкома во всех вопросах печатных публикаций, как на территории Советского Союза, так и за рубежом, руководствоваться установленными правилами.

Под текстом поставили свои подписи: И. Адамацкий, В. Антонов, Л. Арцыбашева, И. Беляев, Э. Горошевский, А. Драгомощенко, Б. Дышленко, Б. Иванов, Ю. Колкер, С. Коровин, В. Кучерявкин, А. Миронов, Т. Михайлова, В. Нестеровский, Ю. Новиков, Б. Останин, Н. Подольский, С. Сигитов, Г. Сомов, П. Чейгин, Ф. Чирсков, С. Шефф, Ел. Шварц, Э. Шнейдерман – 24 человека. Через неделю число подписей возросло вдвое.

Во дворец Белосельских-Белозерских отправились И. Адамацкий, Ю. Новиков, Э. Шнейдерман. Мне рассказали, что в первую минуту, когда капитан увидел перед собой устав литературного объединения, подписанный десятками фамилий, он занервничал.

По воспоминаниям Эдуарда Шнейдермана:

Соловьев сразу заявил, что поддерживает мысль о создании клуба, ибо контроль над отдельными литераторами требует слишком много внимания, отвлекает много сил. «Нас заботит утечка произведений на Запад». Пожаловался на Кривулина: «Телефонные звонки из США, переговоры с Горичевой, передает сообщения, которые потом идут в эфир». Ему уже известен проект устава клуба ¹⁸ . Чтобы не вспугнуть Союз, советовал не показывать «Пояснения» к уставу как резкие и не поднимать вопрос о печати. Мы возражаем: «Без публикаций проблема не будет решена…»

Преамбула, пожалуй, сыграла даже большую роль в жизни клуба, чем устав. В ней была проведена та граница, которая принципиально отделила его от Союза писателей, от его руководящих структур и его политики. В сущности, мы были синдромом его начавшегося кризиса, тогда как задача наших «воспитателей» заключалась в том, чтобы вовлечь членов объединения в конкуренцию за прием в Союз писателей. Преамбула намечала другую модель творческого поведения – поведение свободной личности.

Из воспоминаний И. Адамацкого:

Переговоры длятся более часа. Стороны приходят к соглашению, что есть проблема, есть добрая воля к ее разрешению. Дух переговоров – корректность. Две-три заминки, одна из которых – готовый начаться спор о сущности социалистического реализма. Но Соловьев уходит от вопроса…

Это не по его ведомству. Звонит в секретариат ЛО ССП. С Невского «группа контакта» отправляется на улицу Воинова. По пути присоединяется Аркадий Драгомощенко, который на встречу с Соловьевым опоздал.

Встретил делегацию Вольт Суслов. Никаких претензий к уставу, никаких замечаний, никакого любопытства. Заявил, что секретариат выделит своего представителя, который будет решать все вопросы взаимоотношений Союза с клубом. Одним словом, раз начальство велело усыновить неофициалов, так и сделаем. Могли бы приказать и нечто более экзотическое. Когда с советским человеком поговорит человек из Большого дома, в его поведении еще некоторое время угадываются следы легкого сотрясения мозга.

Теперь, помимо меня, «группа контакта» информировала неофициальный Ленинград о происходящих незаурядных событиях. Приподнятое настроение выразилось в сочинении новых текстов устава. Авторы были единодушны в одном: наше детище не должно называться «горкомом»: «горкомы», «обкомы», «завкомы, «парткомы» – это из языка партийной бюрократии. Да будет «клуб»!

Однако проходили недели и месяцы – представитель ЛО ССП не появлялся. Наверху, можно было подумать, начались сомнения в нужности клуба, но, когда В. Суслов предложил нам самим назвать, кого мы хотели бы видеть в роли официального представителя ССП, стало понятно, как далеко разошлись пути официальной и независимой литературы. Последним писателем, который мог бы возложить на себя эту ношу с пониманием наших задач, был Давид Дар. Но в 1977 году, вернув властям свои боевые награды и членский билет Союза писателей, он под давлением КГБ эмигрировал¹⁹. Я позвонил Якову Гордину. Предложил встретиться на улице: понимал, что близость с неподцензурными писателями не добавляла благонадежности кому бы то ни было.