«что бы ни говорили богослов и философ…»

 
что бы ни говорили богослов и философ
алхимик астролог сюзерен и вассал
средневековье было временем каменотесов
а собор был одновременно и почтамт и вокзал
 
 
отсюда в путь отправлялись кто в выси а кто в глубины
а остаток ложился под плиты в ожиданье суда
здесь получали весточки из океанской пучины
из заоблачных далей послания доходили сюда
 
 
здесь присутствие камня заменяло присутствие духа
здесь образы юных мучениц пленяли мужей седых
здесь глуховатые старцы не напрягая слуха
слышали голоса архангелов и святых
 
 
здесь звери и чудища с каменных крыш склонялись
и в грозу из разинутых ртов вниз низвергалась вода.
здесь маски демонов друг над другом смеялись
и витражи сияли как небесные города
 
 
здесь каменная Соломея на каменном блюде
каменную главу предтечи гордо несла
 
 
все это сделали мастеровые люди
не оставившие нам секретов своего ремесла
 

«Да так ли владетелен этот владетельный князь?..»

 
Да так ли владетелен этот владетельный князь? —
думает рыцарь, перед князем склонясь.
Всех-то владений осталось – клочок земли,
хозяйственные постройки, от замка – одна стена,
к которой ставят мятежников и командуют «пли»!
а также церквушка, знавшая лучшие времена.
 
 
Да и сам владетельный князь сгорбился и усох,
делает вдох, а получается – вздох.
Здоровье не то, все лето ходит в пальто,
говорят, сэконд-хэнд, то есть – с чужого плеча.
Выйдет на улицу – его не узнает никто.
Носит зонтик – на всякий случай – вместо меча.
 
 
Потому что дождь собирается, а войны как-то не ждешь,
и прогноз погоды третий век обещает дождь.
А война никем не обещана, никем не предсказана, но
все же случается – думает рыцарь – авось сгожусь.
А маме скажу, что меня снимают в кино
про нечестивых рыцарей и про святую Русь.
 

«Богослов говорит королю: Размышляй о смерти…»

 
Богослов говорит королю: Размышляй о смерти,
а не о кончине мира. Пусть размышляют смерды! —
отвечает король. Но дело-то в том,
что смерд склонен к действию, не к размышленью.
Он отличается силой, злобностью, ленью,
выпьет, закусит, а после лежит пластом.
 
 
Вспашет поле, засеет, прополет грядку.
Раз в столетье бунтует – нужно призвать к порядку.
Когда повесить, когда наказать рублем,
объединить в колхозы, сослать на кулички к бесу.
 
 
Богослов облачается, служит тихую мессу
и потом допоздна беседует с королем.
 

«На зеленых холмах стоим, охраняем даты…»

 
На зеленых холмах стоим, охраняем даты,
условно разделяющие две минувших эпохи.
Ожидая приказа, приплясывают солдаты,
чистят ржавые латы. В общем, дела наши плохи.
 
 
Выцвели небеса. Они опускаются ниже.
Дни сжимаются от несчетного повторенья.
Из ближней церквушки доносится: «Иже
Херувимы» или похожее песнопенье.
 
 
Идут прокаженные. Колокольчики, балахоны.
Стопы обмотаны тряпками. Лица закрыты.
Из церквушки выносят целительные иконы.
Прокаженные очищаются. Пляска святого Витта
 
 
нападает, не медля, на исцеленных. Уходят бедняги,
приплясывая, в Богемию. Утомительное занятье.
Очистишься от проказы. Потом доберешься до Праги.
Там исцеляют хорею. Потом иное проклятье
 
 
падет на коснувшегося гробницы калеку.
И вновь – в дорогу. Заработаешь на продаже
индульгенций, промотаешь все. А пропащему человеку
остается одно: взять копье и стоять на страже.
 

«Статуя в нише. Витраж в окне. Пейзаж или портрет…»

 
Статуя в нише. Витраж в окне. Пейзаж или портрет
Внутри заглавной буквы. Все на своих местах.
Перстень, ларец и сердце. У каждого – свой секрет.
В перстне – отрава, в ларце – завещание, в сердце – страх.
 
 
В стене за портретом скрывается вход туда,
Откуда выхода нет, и не может быть.
По сводам стекает мутной струйкой вода.
Высохли кости мои. Боже, как хочется пить!
 
 
Пустые глазницы мои заполняет свет.
Воздух в клетке грудной заперт – не продохнуть.
Этот скелет покоится тысячу лет —
Бормочет экскурсовод. И продолжает путь.
 
 
Цепочкою вслед за ним уходят люди в плащах,
Кожаных куртках или демисезонных пальто.
Они любят наспех, похмеляются натощак.
Всегда торопятся. Нужно спешить, а то
 
 
Опоздаешь к отправке автобуса. Около двух
Минут займет обозренье страдающего Христа.
Ангел поет хорал. У него – абсолютный слух.
Может напеть по памяти или прочесть с листа.
 

«Это стихи об отсутствии времени. Вот актер…»

 
Это стихи об отсутствии времени. Вот актер
возлежит на ложе. Вокруг суета: очередная смена
декораций. У столба раскладывают костер.
Костер догорает. Река, голубая, как вена
на локтевом сгибе, течет по холсту слева
направо или справа налево. Непорочная Дева
стоит на центральной площади, удивленно
озираясь. Выставив копья, колонна
нарисованных воинов марширует куда-то,
скорее всего, в Палестину. Точные даты
никому не известны. Точное время тоже.
Пепел уносит ветром. Актер возлежит на ложе.
 
 
Собственно, есть часы. Солнечные. Но стрелка,
вернее, тень от нее, не имеет значения. Ибо
небо затянуто облаками. Цифры написаны мелко.
Читать никто не умеет. Что ж, и на том спасибо.
 
 
Лицедей не действует и не имеет лица. Его не станут
хоронить в освященной земле. Но землю и святость забыли
за пределами декораций. Бумажные розы не вянут.
Их вечной красе не помешает ничто, кроме пламени или пыли.
 

«Нет, это не жизнь. Скорей – удачный эскиз…»

 
Нет, это не жизнь. Скорей – удачный эскиз
неудавшейся жизни. Так, ступив на карниз
и оступившись, с ужасом смотришь вниз
 
 
и видишь просторные бархатные луга,
петлистую реку, размывающую берега,
а дальше – края, куда не ступала нога.
 
 
А выше – небо, куда не залетало крыло,
где кучевое облако никогда не плыло,
где не светит солнце – и без того светло.
 
 
На лугу – теленок. У теленка две головы.
Рядом с овцами мирно пасутся львы.
Мяса не ест никто. Проблема в нехватке травы.
 
 
Прозрачную воду не рассекает плавник.
На поплавок не глядит, набычившись, отставник.
Восковой младенец к янтарной груди приник.
 
 
Между греком и итальянцем время зажато в тиски,
где рай и геенна, как муж с женою близки,
на влажной простыне – черные, курчавые волоски.
 
 
Умей наслаждаться. Каждый день напивайся пьян,
приводи ежемесячно новую девушку из крестьян,
каждый год четвертуй смутьяна, если найдется смутьян.
 
 
Раз в пять лет выбирайся к герцогу на турнир,
там герцогиня, сидя под лозунгом «миру – мир!»,
дает для храбрости рыцарям рыбий жир.
 
 
Теперь – опускай забрало. Скачи, наставив копье,
сквозь щель любуясь на Даму, ее цветное тряпье.
И если днем победишь, то ночью получишь Ее.
 

Легенда о святом Христофоре

* * *

 
Крепкий воин, святой Христофор
искал господина себе подстать.
 
 
Пришел Христофор
на княжеский двор —
служить могучему князю.
 

* * *

 
Сильна была Христофора рука,
глаза горели огнем.
Бежали вражеские войска,
только заслышав о нем.
 

* * *

 
Святой Христофор
служил до тех пор,
пока не увидел,
что князь опасается черта.
 

* * *

 
И вот, святой Христофор
предстоит князю, говоря:
«Не могу послужить тебе,
ибо знаю того, кто сильнее тебя.
Тому послужу со многим
прилежанием и всяким усердием».
 

* * *

 
И ответил князь:
«Служащий проклятому —
проклятие стяжает,
иди, куда знаешь,
не знаешь, куда идешь».
 

* * *

 
Крепкий воин, святой Христофор
искал господина себе подстать.
Хоть сам был не рад,
отправился в ад
служить поганому бесу.
 

* * *

 
Даже в аду отличался он
неодолимой силой.
Не мог сравниться с ним легион
нечисти тупорылой.
 

* * *

 
Святой Христофор
служил до тех пор,
пока не увидел,
что бес боится креста.
 

* * *

 
И вот, святой Христофор
предстоит дьяволу, говоря:
«Не могу послужить тебе,
ибо знаю того, кто сильнее тебя.
Тому послужу со многим
прилежанием и всяким усердием».
 

* * *

 
И ответил Сатана:
«Служащий кресту
крест стяжает,
его же несет,
на нем же распинается.
Иди, куда знаешь,
не знаешь, куда идешь».
 

* * *

 
Крепкий воин, святой Христофор,
святой Христофор – исполин
Долго блуждал среди каменных гор,
среди цветущих долин.
 

* * *

 
Святой Христофор
Блуждал до тех пор,
пока не вышел к реке.
 

* * *

 
И сказал Христофор в сердце своем:
«Понесу тяготы ближнего моего,
силу свою во благо человекам употреблю:
пришедшего к берегу на плечах своих
на иной берег перенесу.
Тем обрету благо
пред лицом Господа моего».
 

* * *

 
Так Христофор
поступал до тех пор,
пока к реке не пришел Младенец.
 

* * *

 
И в тот же миг, когда Христофор
посадил Младенца на плечи,
замкнулся слух, помутился взор,
лишился он дара речи.
 
 
Но мощный Голос из облаков,
пока Христофор Младенца нес,
возглашал: «Блажен ты вовек веков!
Младенец этот – Христос!».
 

* * *

 
Еще говорит о Христофоре народ,
Что был Христофор чудовище, псоглавый урод,
сиречь имел песью главу, и на сей главе
шерсть, подобную высохшей пустынной траве.
 

* * *

 
И еще ходит слух, был он египетский бог
Анубис, вернее сказать, отвратительный бес,
обретший, однако, благодать пред Господом,
в Которого и бесы веруют,
и пред Ним же трепещут
по слову Апостола.
 

* * *

 
Выслушаем со вниманием!
 
 
Если и таковому
указал Человеколюбец Бог
путь к спасению,
из ада извел,
из Египта воззвал,
коим паче укажет путь
нам, маловерам!
 

«Средневековый замок массивен, страшен…»

 
Средневековый замок массивен, страшен.
Хотя чего тут бояться? Всего лишь глубокий ров,
высокие стены, несколько круглых башен,
на каждой несколько пушек… Но вот хозяин – суров.
 
 
А так – ничего. Ну, горят костры под котлами.
Котлы, как известно – с расплавленной черной смолой.
А ты на стену не лезь, занимайся своими делами,
выноси с завода продукцию под полой.
 
 
С утра, выходя из хрущевки, открой свой почтовый ящик,
достань четыре газеты, открытку и два письма.
Поприветствуй старух, у входа на скамейке сидящих,
наблюдательных, разговорчивых, осведомленных весьма.
 
 
Хотелось на завтрак яйцо в мешочек, а получилось – вкрутую.
Надо вилкой размять и добавить майонез-провансаль.
Пятилетний внук кричит: Дед, я тебя нарисую!
Ты идешь по дороге, а дорога уходит в даль.
 
 
Для перспективы нужно, чтобы дорога сужалась,
уменьшались деревья, а далеко впереди,
чтобы громада замка с башнями возвышалась.
Любуйся издалека. Близко – не подходи.