Такую трактовку разума можно назвать следствием его частичной, неполной секуляризации. Действительно, мысль может считаться бессильной и оторванной от жизни, только если она продолжает полагаться как онтологически отличная от материального мира – или, иначе говоря, все еще рассматривается в теологической, метафизической перспективе, которая противопоставляет дух материи. Аргументация космистов была направлена именно против этого крипто-теологического понимания мысли. Для Муравьева, Циолковского или Богданова мысль есть материальный процесс, происходящий в человеческом мозге. И этот процесс с самого начала связан с другими космическими процессами: между разумом и миром нет онтологического разрыва. Разум является лишь эффектом процессов самоорганизации материи, происходящих во всей материальной вселенной. Человеческий мозг есть часть вселенной – и потому может активно участвовать в организации космоса в целом. Согласно знаменитой формуле Ленина, «идея, овладевшая массами, становится материальной силой». Но согласно воззрениям космистов, идея с самого начала является материальной силой – и только поэтому может овладеть массами и даже космической жизнью в целом.

Впрочем, скептицизм современного читателя относительно проектов русского космизма может иметь не столько онтологический, сколько политический характер. Ведь именно: эти проекты рисуют общество будущего централизованным, коллективистским и иерархически организованным. Во главе этого общества стоят ученые и художники, определяющие его организацию и его цели. Подобного рода центральное планирование представляется сегодня политически скомпрометированным. Современными массами овладела идея, согласно которой мотором прогресса является конкуренция частных интересов. Но здесь снова общественная мысль останавливается на полпути. На практике конкуренция только тогда хороша, когда в ней участвуют немногие, а большинство населения из нее исключено. Если же большинство населения включается в конкуренцию, то каждый начинает заботиться о том, чтобы планы всех других провалились. Развитое общество конкуренции, в котором участвует все население, неизбежно принимает форму борьбы всех против всех. Космизм предлагает солидарность и участие в коллективном проекте в качестве альтернативы обществу всеобщей конкуренции. Насколько политическая программа космизма реалистична в наши дни, трудно судить. Сегодня она реализуется, пожалуй, только во внутренней структуре крупных корпораций, типа Google и Apple, которые, однако, продолжают оперировать в конкурентной среде.

В своем первом манифесте (1922) представители партии биокосмистов-имморталистов, имевшей корни в русском анархизме, писали: «Существенными и реальными правами личности мы считаем ее право на бытие (бессмертие, воскрешение, омоложение) и на свободу передвижения в космосе (а не мнимые права, провозглашенные в декларации буржуазной революции 1789 г.)»^[5]. Один из ведущих теоретиков биокосмизма Александр Святогор подверг фундаментальной критике классическую доктрину анархизма, указав, что, для того чтобы обеспечить право каждой личности на бессмертие и свободу передвижения в космосе, необходима централизованная власть^[6]. То есть Святогор рассматривает бессмертие одновременно как цель и условие будущего коммунистического общества: ведь истинная общественная солидарность возможна только среди бессмертных; невозможно до конца избавиться от частной собственности, пока каждый живущий владеет своим частным отрезком времени. Бессмертие – высшая цель каждой личности. Поэтому личность всегда будет верна обществу, если общество сделает бессмертие своей целью^[7]. В то же время только такое тотальное общество сможет дать своим гражданам возможность жить не только вне временных границ, но и вне границ пространственных: коммунистическое общество бессмертных будет также «интерпланетарным», то есть займет собой все космическое пространство. Святогор пытается отличить свои взгляды от взглядов Федорова, называя последнего старомодным и даже архаичным, потому что, как считает Святогор, Федоров чрезмерно подчеркивает, что всех людей объединяют родство и братство^[8]. Но в то же время сходство между проектом Федорова и программой биокосмистов более чем очевидно. Хотя идея космоса как места бессмертия имеет свое происхождение в христианстве, она является наиболее последовательным отрицанием религии. Для победы над религией недостаточно сказать, что бессмертия нет и запретить людям стремиться к бессмертию. Концепция технического воскрешения может быть понята как последний шаг в процессе секуляризации, ибо секуляризация остается лишь частичной, покуда она только отрицает, ограничивает и аннулирует те надежды, желания и требования к жизни, которые формулирует религия.

Пройденный биокосмистами путь от радикального анархизма к признанию советской власти как (возможной) тотальной биовласти характерен и для многих других «попутчиков» Октябрьской революции. Например, Валериан Муравьев из яростного оппонента большевистской революции превратился в ее адепта, как только решил, что в Советской власти он нашел обещание «овладение временем», то есть искусственного производства вечности. Он также рассматривал искусство как модель для политики. И он также рассматривал искусство как единственную технологию, способную победить время. Поэтому он призывал отречься от чистого «символического» искусства и использовать искусство, чтобы превратить все общество, весь космос и само время в произведения искусства. Глобальная, централизованная, единая политическая власть является обязательным условием для решения такой задачи – к такой власти он и призывал. Однако Муравьев был готов идти дальше в интерпретации человека как произведения искусства, чем многие другие авторы. Муравьев понимал воскрешение как логичное следствие из практики копирования; еще до Беньямина Муравьев заявлял, что для процесса технического копирования нет различия между «оригинальной человеческой личностью» и ее копией^[9]. Тем самым Муравьев стремился очистить понятие человеческой личности от пережитков метафизического и религиозного сознания, которые еще оставались у Федорова и биокосмистов. Для Муравьева человек – это всего лишь специфическое сочетание тех или иных химических элементов, точно так же, как и любая другая вещь в мире. Поэтому Муравьев надеялся, что в будущем половые различия будут уничтожены и будет создан неполовой, полностью искусственный метод воспроизводства человеческих существ. Тем самым люди будущего будут избавлены от чувства вины перед своими умершими предками: своим существованием они будут обязаны тому же самому технологически организованному государству, которое гарантирует и поддержание их жизни, их бессмертие.

Возможно, эти биополитические проекты были утопическими, поскольку не были основаны на реальном знании биологических процессов, но в то же время, как это часто бывает, они способствовали развитию чисто научных и технических программ. В 1920-е годы таких программ, вдохновленных радикальными биополитическими проектами, было достаточно много. Одними из самых интересных и влиятельных были, без сомнения, исследования в области ракетостроения, которые вел Константин Циолковский. Его целью было разработать транспорт для доставки воскрешенных предков на другие планеты; с этого началась история того, что потом стало советской космонавтикой. Сам Циолковский был адептом космической биополитики и стремился исполнить призыв Федорова к превращению других планет в места обитания воскрешенных отцов. Помимо чисто технических изысканий многие рукописи Циолковского посвящены социальной организации Вселенной. Циолковский твердо верил в творчество, хотя и рассматривал человека в лучших традициях биополитики лишь как физическое тело. Большая часть его текстов посвящена разрешению этого противоречия – оно было центральным для Циолковского. Решение, к которому пришел Циолковский, состояло в том, что человеческий мозг – всего лишь материальная часть Вселенной. Поэтому все процессы, происходящие в мозгу, отражают процессы, происходящие во всей Вселенной: воля отдельной личности есть в то же время воля Вселенной. При этом естественный отбор должен решить, чей мозг лучше выражает волю Вселенной. В этом смысле Циолковский с достаточным скепсисом относился к перспективе выживания человечества как вида. Он считал, что «высшие существа» вправе и даже обязаны уничтожить «низших существ», как садовники пропалывают свои огороды; и он не исключал возможности, что человечество – это низшие существа^[10]. Это подтверждает тезис Фуко о том, что современная биополитика также способна принести смерть, если она начинает тематизировать расовые различия^[11].

Еще один показательный, хотя и не оказавший такого влияния, биополитический эксперимент проводил в 1920-е годы Александр Богданов, основатель и директор Института переливания крови. В молодости Богданов был близким соратником Ленина и сооснователем интеллектуально-политического движения в рядах Российской социал-демократической партии, которое впоследствии привело к созданию партии большевиков. Однако позднее он отошел от политики; Ленин резко критиковал принятие Богдановым позитивистской философии Эрнста Маха. После революции Богданов управлял знаменитым Пролеткультом, поддерживая идею превращения традиционной культуры в «жизнестроительную» практику. Со временем мысль Богданова стала двигаться в направлении активной биополитики. Тогда же он заинтересовался экспериментами с переливанием крови: он надеялся, что переливание крови способно затормозить или вовсе остановить процесс старения. Предполагалось, что переливания крови от молодых пожилым омолодят пожилых и обеспечат солидарность и равновесие поколений – а это Богданов считал обязательным для справедливого социалистического общества. От одного из таких переливаний он умер. Теоретические и литературные тексты Богданова особенно интересны тем, что в них проекты всемирной организации сочетаются с сомнениями в способности человеческой природы послужить достаточно солидным фундаментом для реализации этих проектов. В романе Богданова «Красная звезда» герой восстает против коммунистического марсианского общества, когда начинает подозревать, что оно может составить угрозу земному человечеству: голос крови и расы оказывается сильнее идеологической лояльности. В рассказе «Праздник бессмертия» герой восстает против монотонности вечной жизни и кончает жизнь самоубийством. Но даже страшная боль, которую он испытывает перед смертью, переживается им лишь как повторение уже изведанного – утопия вечной жизни превращается здесь в дистопию ницшеанского вечного возвращения.

Надо сказать, что телесное бессмертие обычно воспринималось христианской культурой как проклятие. Достаточно тут вспомнить фигуру Франкенштейна или Голема. Роман Брэма Стокера «Дракула» (написанный, кстати, в 1897 году, почти одновременно с «Философией общего дела» Федорова) описывает мир вампиров также не как утопию, а как дистопию. «Человеческие» герои романа изо всех сил защищают свое право на естественную смерть. Однако с тех пор в западной массовой культуре к вампирам и зомби стали относиться намного лучше. С каждым следующим романом или фильмом вампиры и зомби, то есть бессмертные тела, продолжающие жить на земле после смерти бестелесной «души», выглядят все более привлекательно. Лишенное веры в бессмертие души, современное человечество все больше очаровывается перспективой телесного бессмертия. И этот поворот осуществляется не только в массовой культуре, о чем свидетельствуют недавние дискуссии о постгуманизме. В исторической перспективе теории русского космизма представляются началом этой переоценки ценности телесного бессмертия – переоценки, которая не завершена и по сей день.

Предлагаемый вниманию читателя сборник текстов русского космизма не претендует на полноту. Целью сборника является не столько открытие новых авторов и тем, сколько подбор текстов, дающих представление о преемственности идей русского космизма и в то же время о разнообразии его индивидуальных трактовок. Я не могу здесь высказать свою благодарность всем тем, кто прямо или косвенно способствовал моей работе над этим сборником. Но все же я хочу воспользоваться этим случаем, чтобы искренне поблагодарить Михаила Хагемайстера (Michael Hagemeister), с которым мы в 2005 году выпустили на немецком языке сборник «Die Neue Menschheit. Biopolitische Utopien in Russland des 20. Jahrhenhunderts», работа над которым была мной учтена при составлении данного сборника.