– Может, и не одеваться? – спросил он, глядя сверху вниз на собственные плавки. – Так и шариться по ресторану, сверкая задницей?

Не ответив себе, сгрёб с пола шмотки, вернулся в ванную, нашёл там чистильщика и сунул в его отверстую пасть разноцветный мятый ком. Затем поискал и обнаружил свой багаж, как и положено было по контракту, на полках и вешалках гардеробной комнаты. «Те двое развесили, или кто-то до них? – думал Вавилов, нехотя одеваясь. – Говорили, мы не строили, мол, установили готовое». Он невесело посмеялся, представляя, как его ресторан совершает путешествие с орбиты Земли к лунной поверхности, как опускается, трепеща развешанными в платяном шкафу рубашками и штанами, как шевелятся подобные змеям полосатые галстуки, и как стопки трусов, совершая беспримерный перелёт, дремлют на полках в ожидании высокой чести – быть натянутыми.

– Скорее всего, наладчики развешивали и раскладывали. Наверняка была у них в плане пусковых работ такая графа: настройка платяного шкафа с последующей инсталляцией нижнего белья.

Высказав это соображение, Вавилов пригладил волосы, поправил галстук, подмигнул европеизированному своему двойнику, прошествовал через спальню мимо разорённой постели и вышел в торговый зал.

Первое, что бросилось в глаза, – янтарные цифры над входом. Девятый час по среднеевропейскому, самое время позавтракать.

Вавилов по-хозяйски обревизовал зал, сунулся в кабину «Форда», – ничего не скажешь, роскошная рухлядь! – и, желая послушать стариков голос, стиснул резиновую грушу клаксона. Гнусавый рёв распорол тишину, Илья повеселел, спрыгнул с подножки и вразвалку направился к стойке. Хороша тачка, никаких бабок за такую не жалко. Конечно, ездить по Луне – думать нечего, да и в шлюз она не влезет, но чего стоит представить, будто на ней прибыл? Задумавшись, он чуть было не влез на барный табурет, но опомнился – кто примет заказ и втолкует его синтезатору? – и зашёл за стойку.

Овсяная каша, омлет, ветчина, – Илья Львович придерживался консервативных взглядов, – салат по-гречески, – не чуждаясь при этом демократических ценностей, – сливки, чёрный кофе по-турецки, – симпатизировал радикалам правым и левым, – без сахара, – либералов только не любил, хоть и признавал их полезными при некоторых обстоятельствах. Сообщив свою волю синтезатору, хозяин-бармен-посетитель возложил на дактилосканер длань и свободной рукою выбрал в экранном меню пункт «за счёт заведения». Прозвенел колокольчик, хозяин-бармен-посетитель с видом весьма консервативным дождался появления в окне раздачи заставленного подноса, демократично доставил завтрак клиенту и радикально принялся за него, орудуя обеими руками – правой и левой. Насытившись, он развалился на стуле, либерально протянув ноги в проход, и приготовился просмаковать кофе, думая при этом: «Что мне точно не грозит, так это сдохнуть с голоду. Две цистерны «унитранса», каждая по двадцать тонн. Сорок тонн жратвы. Нет, не сорок, ещё ведь эта балалайка воду берёт из резервуара. Тонн восемьдесят выходит на круг. Или сто? Лет на сто мне одному хватит или на тысячу. А в бассейне с водой вообще нырять можно, если сдуру туда забраться». Вавилов лениво глянул в пол, как будто можно было увидеть под ногами подземный резервуар, на котором покоилась станция.

– Нормально у меня тут с водой, – лениво проговорил он. – Херр профессор сказал, что она к тому же круговращается. Но об этом лучше не надо сразу после завтрака.

Отпив кофе, Илья Львович скривился. Что-то было не так.

– Музычки не хватает, вот что, – сказал он, отставил чашечку, звякнув ею о блюдце, поднялся и проследовал к пульту медиацентра. На досуге, надо заметить, Вавилов в виде развлечения препарировал звуки. Было у него такое невинное хобби – резать аудиотреки опер или там фильмов, в общем, без разницы, главное, чтобы получалось смешно. Тенора запросто мог превратить в дисканта, баса наградить приятным контральто, а партию первой скрипки сделать похожей на визжание циркулярной пилы. Медиацентром Илья Львович манипулировал виртуозно, и особым пунктом оговорил в контракте, какую именно модель сего полезного инструмента хочет видеть у себя в заведении.

Но редактурой за утренним кофе Вавилов заниматься не собирался, просто хотелось пустить фоном что-нибудь джазовое: саксофон, к нему сопровождение, или что попадётся в таком же роде. Он врубил пульт, вызвал меню, полез в фонотеку…

– Пусто, чтоб тебя! А видео?

Но не было в памяти центра ничего, даже рекламных клипов. Хозяин ресторана приготовился обозвать подрядчиков жуликами и разгильдяями, но перед внутренним его зрением промелькнули пункты договора. Ни слова в них о музыкальном наполнении медиацентра не было.

– Не они, значит, жулики, а я дурак, – резюмировал Илья. – Но это дело поправимое.

Он отдал электронике приказ обшаривать эфир в поисках чего-нибудь и вернулся за столик, прихватив клавиатуру. Экран снежил, в динамиках шуршало, как будто на диффузоры кто-то сыпал тонкой струйкой песок, остывший кофе показался Вавилову кислым, к сливкам он не притронулся.

– Как, ничего не нашёл?! – гаркнул Илья, заметив, что движок сканера добрался до последней черты. – А ну-ка, давай ещё! Шурши!

Но и второй проход не дал результатов.

– Ещё!

Не дал и третий. Песчаный шорох, снегопад…

– Скотина! – выкрикнул Вавилов и в сердцах саданул кулаком по столу. Звякнула, опрокинувшись, чашка, покатилась, за нею потянулась по фальшивому мрамору грязная дорожка. Выкрик увяз в снежном шорохе. Илья взял себя в руки и нажатием клавиши остановил поиск. Снегопад прекратился, огромный экран опустел, стало тихо, как будто купол по самую макушку засыпало снегом.

Вавилов развёз пальцем по столу коричневую жижицу, буркнул: «Помои. Тут не кофе нужен, тут…»

Не договорив, он вскочил и кинулся к синтезатору, отирая палец о штаны.

– Стопку и ещё стопку. Будем здоровы! – Он суетливо звякнул стекляшкой о стекляшку и стал хлебать беленькую, как воду. Чтоб обожгла глотку и продрала до желудка, чтобы забила гнусный кислый привкус тишины. Снежный шорох чтоб не мерещился больше. После второй стопки в ушах зашумело, а по животу разлилось тепло. Какой-никакой, а результат, но Вавилу этого показалось мало, он заказал ещё двести. Цедил мелкими глотками, наблюдая, как немеют щёки, как руки становятся ватными.

– Вот так, – заявил он победно. – И никакой тишины, понятно! Молчать за-пре-ща… Вы хотели заставить меня молчать? Думали, я хлебало заткну пяткой… Ну ничего, вот поправлюсь немного, потом пойду в свой кабинет, там у меня по договору ин-тер-нет. Только не надо… Не надо! Не говорите, что его там нет. Я вы-ка-чаю… Не, чаю не надо, при чём здесь… Саксофон! Вот он мне нужен, его и вытяну. Это же ну… То есть я хотел… Это же надо! Снегом на Луне засыпаться!

Илья Львович захихикал, расставляя пустые стопки строем, словно хотел произвести им смотр.

– С-смирно! – скомандовал он. – Слушай мою… Ва-апрос!

Он обдумал формулировку, сощурил один глаз и спросил:

– Какого хрена я здесь?

Илья выдержал паузу, склянки ничего не ответили.

– А-а! Не знаете?! Тогда я вам скажу. Тесно мне. Не развернуться стало: бабки, бабки, бабки! Дофига бабок, и всё без толку. А я хочу раз-з… Нет, вернуться я не хочу. Зачем? Пускай все сюда летают. Знаете, сколько эта ваша вонючая контора, мун атр… артр… Нет, надо ещё хлопнуть.

На этот раз Илья ограничился одним стаканчиком, чтобы вышло ровно пол-литра. Не чокаясь, выпил одним духом, стукнул о стол донцем и продолжил спич:

– Вонючая ваша контора, мун атракшн, трах её в тебедох, за каждый заход клипера так башляет, что можно всех поить за счёт заведения, н-но! – Вавил воздел указательный палец. – Шары больше не будет. Сто экю за стопку, пока не вылакают всю воду и не сожрут… Только один – вы поняли?! – один человек на всей Зем… То есть на Луне… Короче, один я буду жрать это дерьмо бесплатно. А почему?

Вавилов сделал паузу, ожидая ответа.

– Потому что ты избранный, – ответил ему знакомый голос.

– Хрена! – радостно возразил Вавилов, повернувшись на голос. – Какой я тебе избранный?

Человек на экране телевизора плыл и двоился. Илья попробовал навести резкость, собрался с мыслями и пояснил:

– Избранный или не избранный, а патент на унитр-р-р… на дерьмо это, короче, купил три года назад у хер-ра профессора и самого его с потрохами купил. О чём ты вообще? Избранный… Я в политику не лезу, мне, бля, своего дерьма хватает выше крыш-ш…

Вавилов рассмотрел одеяние собеседника, потому и зашипел. Поп какой-то. При попах, кажется, не матерятся. В чёрном весь, только шапка белая и на шапке что-то вроде кокарды или герба. Крепкий мужик, морда ящиком, на кого похож – не разобрать, в телевизоре расфокус или в глазах.

– Избранный, – снова сказано было Вавилову с экрана телевизора. – Ты соль земли. Если соль потеряет силу, то чем сделаешь её солёною? Она уже ни к чему не годна, как разве выбросить её вон…

– Почему соль? – Илья выкарабкался из кресла и подошёл ближе.

Человек в телевизоре не унимался, монотонно бубнил, текст его выступления показался знакомым. «Ток-шоу какое-то, – решил Вавилов, разглядывая родинку на щеке ведущего – Таки сработала автонастройка».

– Свет мира, – говорил ведущий. – Не может укрыться город, стоящий наверху горы. Зажёгши свечу, не ставят её под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме. Так да светит свет твой…

– Но я же выключил центр! – выкрикнул Илья, подойдя совсем близко.

Лицо телеведущего… Родинка на правой щеке… Щетина трёхдневная…

– Не думайте, что я пришёл нарушить закон или пророков: не нарушить пришёл я, но исполнить, – веско заявил шоумен, глядя на Вавилова исподлобья.

«Да это же я!» – сообразил Илья, и смысл происходящего дошёл до него в полной мере.

Очнулся он в спальне. Спиною вжимался в дверь, держась за ручку, как будто кто-то пытался вломиться. Горло першило от крика, хмель соскочил. Мир виделся чётко, никакого расфокуса. Илья заставил себя отпустить ручку двери и провёл по ней пальцем, потом пал на колени, обшарил паркетные шашки, на четвереньках добрался до кровати, ощупал изгибы полированной резьбы… Реально всё, реальней некуда. «С поллитры до чертей допиться, это надо уметь, – подумал он, забираясь на ложе. – И даже не до чертей, а до попов. Говорил же кто-то из инструкторов, что могут от одиночества начаться глюки».

Вавилов вытянулся на кровати и уставился в потолок. Надо было обмозговать положение.

«Не думал я, что так быстро спрыгну с катушек. Но, если разобраться, что случилось-то? Почудился спьяну поп, нёс всякую ахинею… Нет, минутку, если это был глюк, нести он мог не всякую ахинею, а только то, что я слышал раньше. То-то мне показалось… Ладно, это дело десятое. Как проверить, бред это или нет? Сейчас-то я ни в одном глазу. Надо пойти глянуть, там ли он».

Приняв такое решение, Вавилов долго не мог принудить себя исполнить задуманное: пойти и посмотреть. Казалось бы, чего проще? Пришлось собрать волю в кулак. По короткому коридору он шёл, как арестант с гирями на ногах. Прислушивался на ходу. Ничего такого слышно не было. Выглянув из-за угла, Илья зыркнул на экран. Пусто. А панель управления? Выключена, огоньки не горят.

У Ильи Львовича отлегло от сердца: мало ли что спьяну померещится? Такое с кем угодно бывает, а тут ещё тишина, одиночество, снег. Он поёжился. Захотелось рассказать кому-нибудь: «Слышь, прикинь, выжрал с утра поллитру, и так мне вштырило, что себя самого увидел в телевизоре. В поповском прикиде, с делами. И сам с собой разговаривал о соли какой-то, о свете. Бред ведь, а?!» Рассказать хоть кому, хоть диспетчеру, хоть инструктору, хоть бомжу последнему, хоть Джине, если больше некому. Нестерпимо захотелось, аж свело челюсти. Всосав сквозь зубы воздух, Вавилов сообразил – это ведь можно устроить. Терминал в кабинете.