Недалеко от этой буровой была управляющая контора, где работникам выдавали зарплату. Отец тогда получал 35 рублей. День получки был для рабочих особенным, люди дружно собирались у конторы. Но еще дружней у конторы появлялись лоточники с конфетами, леденцами, петушками, свистульками… Копейка была в цене, за полкопейки можно было купить большую, красиво украшенную конфету.

Мамина сестра Татьяна вышла замуж за военного, младшего политрука по имени Павел, который служил в грозненском территориальном батальоне. Подразделения батальона базировались в разных районах города, расположение их периодически менялось. В 1931–1933 годы батальон располагался в Соленой балке, поблизости от городка Иванова. Дети из Соленой балки, поселка Катаяма ходили в школу городка Иванова. Жил дядя Павлик у нас в городке, общались мы с ним часто. Нередко он бывал в командировках, а после возвращения рассказывал моим родителям, где он бывал и что видел. Мне тоже было интересно слушать его. Совместно с ОГПУ и милицией в батальоне создавались группы, которые под видом строителей, заготовителей леса и других бригад обосновывались в горских аулах, выявляли и уничтожали банды, охраняли от бандитов крестьян во время уборки урожая.

К 1933 году последних бандитов в горах уничтожило само чеченское население. Крупные бандиты, князья, так называемые «уважаемые люди», недовольные советской властью, покинули страну, оставив негласных хранителей своего имущества. Эти хранители большой активности против советской власти не проявляли. Чеченцы и ингуши стали чаще селиться в городе и на промыслах, шли работать в промышленное производство. Жили мирно, по-соседски с уважением относились друг к другу. Мы, мальчишки, да и взрослые, знакомились с местными законами, обычаями жизни горцев, и всегда учитывали это. Если хочешь с чеченцем жить мирно, то относись к нему уважительно, особенно к старшему поколению. Старики относились к нам, русским, или «урусам», по старым настроениям, не совсем дружелюбно, скорее сдержанно, но и здесь, при уважительном отношении к ним, ответное отношение даже к нам, мальчишкам, было скорее уважительным. Конечно, были хулиганы и среди чеченцев, но так же, как и среди русских и других национальностей.

В те времена на Старых Промыслах процветала преступность – хулиганство, нередки были грабежи, убийства, насилия. Особенно этим отличались на Старом Поселке. Впоследствии усилия властей по искоренению преступности заметно возросли; если, к примеру, задерживали человека и обнаруживали у него финский нож, наказывали его очень строго. К милиции относились с уважением, нарушители порядка побаивались ее. В центре городка Иванова была стройка большого здания. У этой стройки в разных закоулках собирались иногда преступники и устраивали разборки, которые частенько заканчивались поножовщиной. Мы, мальчишки, иногда издалека наблюдали за всем происходящим. Как-то одна разборка дошла до кульминации, в воздухе замелькали ножи, и вдруг раздался пронзительный свист. Ножи моментально исчезли по карманам. Появился участковый милиционер, осмотрел окружающих, не обнаружил ничего подозрительного и удалился. Через несколько минут конфликт возобновился, но прозвучал свист другого характера, и все дерущиеся мигом разбежались. Появился красноармеец с винтовкой, быстро прошел мимо. Это был какой-то вестовой, проходивший в направлении Соленой балки, где стоял батальон. Мы, мальчишки, с удивлением сделали для себя вывод, что красноармейцы защищают население от бандитов, жуликов и воров более строго и эффективно, чем милиция.

1932 год на Кавказе выдался очень жаркий. В тени температура воздуха доходила до 50 градусов, было много случаев солнечных ударов со смертельным исходом. Это сильно беспокоило население. За все лето дождя не было ни разу. Выйдешь в поле, посмотришь на посевы, и страх берет – на земле от засухи трещины по 10 сантиметров шириной, на квадратный метр приходится 3–5 чахлых колосков пшеницы. В этих колосках есть все – стебель, листья, зернышки, но размеры таковы, будто какой-то злой волшебник превратил льва в мышонка…

Мы в такую жару постоянно крутились возле водоемов, где бы можно было искупаться. Как-то пошли мы компанией купаться на один из прудов в районе Катаямы. Переходя железную дорогу, я посмотрел на рельсы, и заметил вдалеке, что они очень кривые. С несколькими ребятами мы подошли к этому месту ближе и увидели, что рельсы со шпалами вывернулись в сторону метра на полтора от оси насыпи. Скоро здесь должен был проходить поезд. Что есть духу побежали мы на станцию Катаяма к стрелочнику, который вначале нас обругал, что его беспокоим, но потом, поверив нам и прихватив сигнальные флажки, поспешил к месту аварии. Поезд остановили, аварию ликвидировали. Еще не было случая, чтобы рельсы искривлялись от жары так сильно!

Однажды друзья соблазнили меня пойти собирать стреляные пули и гильзы за городом в Соленой балке. В этом районе был пустырь, который использовался под полигон и стрельбище грозненского батальона. Увлекшись розыском пуль, которые попадались самых разных видов, мы уходили все дальше в степь, не обращая внимания на солнцепек. Вдруг нас окружили красноармейцы. Как оказалось, незаметно для себя мы забрели в опасную зону. Нас задержали и повели в город, в расположение батальона. Осмелев, мы хотели напроситься посмотреть, как живут красноармейцы, но не вышло. Нас отругали, предупредили о недопустимости прогулок по полигону и отпустили. Пришли мы на станцию, чтобы уехать на Старые Промыслы, но поезд должен был прийти только вечером. Ждать мы не стали и пошли пешком вдоль железной дороги. Как мы добрались до дому, преодолев такую жару без неприятностей, – было удивительно, к моменту нашего появления дома родители уже были в панике. После войны на месте полигона появились нефтяные вышки, и вырос большой населенный пункт Ташкала.

В 1931–1932 годах на летние каникулы мы ездили к маминому дяде на хутор Новопокровский под Хасавюртом, где жили многие родственники. Все они вели крестьянское хозяйство, жили хорошо, имели земельные наделы, своих лошадей и инвентарь для обработки земли. Меня, хотя я и был старшим из детей, приехавших на хутор, не допускали к большим работам, особенно об этом беспокоился дедушка Роман, у которого наша семья остановилась. Но мне очень хотелось все попробовать, поучаствовать во всех деревенских работах – и на лошади поездить без седла, первое время с непривычки натирая заднее место до крови, и собирать вишни (у дедушки Романа был большой вишневый сад), чтобы продать на базаре, и на жатках-лобогрейках убирать хлеб в поле, а потом молотить его на току. Все же я старался помогать, где мог, и очень окреп морально, какая-то гордость была, что помогал делать дела старшим.

После трудов праведных взрослые садились за стол, пили самогон, чихирь (молодое виноградное вино), иногда говорили о колхозах. Я обычно сидел где-то в стороне, и они на меня не обращали внимания. Меня удивляло, почему в колхозы все должны были сдавать лошадей, коров, мелкую домашнюю живность – гусей, кур. Конечно, отдавать лошадей жалко, лошади отзывчивы на хороший уход, к ним очень привязываешься, но они при работе в колхозе будут на виду у каждого бывшего хозяина. А как же быть с курами, гусями, разве нельзя их развести уже в колхозе? Но взрослые были в своих рассуждениях в целом не против общего хозяйства, тем более, как я тогда понял из разговоров, в колхозы предлагалось объединять только тягловую силу и инвентарь по обработке земли. Я тогда успокоился и подумал, что старшим виднее, и они без меня решат, как им быть.

1932 год заканчивался тяжело. Засуха постигла не только Северный Кавказ, но и Поволжье, Сибирь, Дальний Восток. На западе Украины весной были дожди, и урожай там кое-какой был, у нас же ничего хорошего не предвиделось. Участились перебои с поставками хлеба, да и качество его ухудшалось на глазах. Продукты, выдаваемые по карточкам, один за другим стали пропадать из продажи. Хлеба по карточкам выдавали по 800 граммов на рабочего, занятого физическим трудом, и по 400 граммов на каждого члена семьи. Продукты на рынке тоже стали дорожать. У чеченцев мы покупали кукурузную муку блюдечками; бывало, мать сварит жиденькую мамалыгу – вот вроде бы ты и сыт. За счастье было где-нибудь достать макуху – жмых подсолнечника, оставшийся после отжима масла. Принесешь домой, мать разварит этот жмых, и получается хорошая питательная каша.

Отец в это время был бригадиром буровой бригады, которая ездила со Старых Промыслов на Новые Промыслы. Однажды на буровой вышке, на которой работал отец, произошла авария. Техник, в подчинении которого находилось несколько буровых, приказал ликвидировать эту аварию по своей методике. Отец имел гораздо больший практический опыт в работе и не согласился с начальником, зная, что данным способом ликвидировать аварию не удастся, что это приведет к уничтожению буровой вышки, более того, будут выброшены на ветер большие деньги. Впоследствии так и оказалось. Был суд, за невыполнение распоряжений старшего руководства отца уволили с работы. В тяжелый период голода мы лишились хлебных карточек. Примерно через месяц отец устроился на работу в одну из организаций нормировщиком и стал ИТР – инженерно-техническим работником. Раньше отец дома появлялся редко, а сейчас после работы каждый день в одно и то же время был дома. Для нас, детей, это было большой радостью.

Мы получили новые продуктовые карточки. Хлеба инженерно-техническим работникам давали на 100 граммов меньше, чем рабочим. В кооперативном магазине, где все получали продукты, при покупке хлеба каждый строго смотрел, чтобы его не обвесили. Продавца кооператива все звали дядя Петя. Этот дядя Петя отрезал от булки хлеба причитающиеся фунты и быстро бросал на весы. Весы еще не успевали успокоиться, когда продавец уже сбрасывал хлеб с чашки. Первое время многие имели претензии, подозревая, что он неправильно взвешивает, недовешивает, но при точном перевешивании он всегда обязательно отрезал лишний кусочек от взвешиваемого хлеба. После к дяде Пете никто претензий не предъявлял, а ведь было ему немногим больше 20 лет.

Осенью 1932 года возле нашего дома остановилось на отдых одно из подразделений грозненского батальона. Видно было, что у них проходят какие-то учения. Мы, мальчишки, смотрели на военных с большим восхищением. Завязался разговор, нам было лестно, что с нами разговаривают. Красноармейцы выглядели бодро и мужественно, в то время в армию призывали взрослых парней в возрасте 21 года. Местных среди них никого не было, все были из дальних регионов страны. У красноармейцев был обед сухим пайком, и нас угостили, даже дали каждому по кусочку сахара. Какая была радость! Я принес домой этот сахар, и когда пришел с работы отец, мы пили чай «вприглядку».

Особенно тяжелые времена настали зимой-весной 1933 года. По всей стране, кроме запада Украины, свирепствовал голод. В газетах и по радио сообщали о высокой смертности среди населения. На западе Украины у сельских жителей начали изымать хлеб, чтобы спасти людей в других регионах от голодной смерти. В наше время много говорят о том, что голод в стране тогда устроили коммунисты во главе со Сталиным, уничтожили кулачество, поэтому хлеба и не стало. Но мало-мальски разумный человек поймет, что кулачество погибло, лишившись батраков, ушедших в колхозы, а кулаки пошли с оружием против советской власти, против колхозников, зверски уничтожая активистов колхозного строя. Беда, постигшая нашу страну, была вызвана лишь засухой, в чем можно убедиться, изучив сводки метеослужбы того времени. Крестьяне не получили урожая даже со своих приусадебных участков.

Весной 1933 года отца вызвали в райком партии Старопромысловского района и предложили вернуться на работу по своей специальности в нефтяную промышленность. К этому времени бурильщикам прибавили зарплату и ввели кое-какие льготы. Жизнь показала, что специалистами нельзя разбрасываться, надо ими дорожить, обучать и растить им смену.

До 1933 года рабочие и интеллигенция не занимались огородничеством. Жизнь подсказала выход из трудного положения, и руководство республики начало давать людям земли под огороды на пустующих косогорах и возвышенностях. Каждый хотел иметь огород ближе к дому, так как с транспортом дела тогда обстояли плохо, все приходилось перевозить на своих плечах. Хорошо было тем, кто решил эту проблему, приобретя какую-либо тачку. Мы получили огород между городком Иванова и поселком Бутенко^[6]. На выделенном участке нужно было вскопать землю, нужны были семена. Маме и еще нескольким женщинам пришлось устроиться на временную работу в столовую; там они чистили картофель, очистки от которого разрешалось забирать домой. Из этих очистков мама готовила суп, они же использовались для посадки картофеля. Иногда отец приходил с работы прямо на огород, и мама кормила его супом, от которого шел очень аппетитный запах. Несмотря на запах, мой желудок такой суп не принимал. А здесь еще голодный младший братишка орет во все горло! А чем его накормить? Надо как-то отвлечь его от этого желания, и я вызываю его на соревнование, кто быстрее вскопает полоску земли. Отец смотрит на нас, и я замечаю на его глазах слезы. Он хорошо понимал, что я отвлекаю брата, которому нечего дать покушать, от мысли о еде…

Начались летние каникулы. Мои товарищи узнали, что колхоз Катаяма на временную сезонную работу берет ребят нашего возраста. Несколько человек собрались пойти туда работать и меня уговорили. Мы отправились в правление колхоза, и нас приняли. Работа наша заключалась в присмотре за лошадьми, мы должны были водить их в поводу при культивации кукурузы и при других работах. Рано утром следующего дня прибыли мы в правление колхоза. Нас распределили по старшим колхозникам, и все двинулись в поле к Терскому хребту. Вначале работалось нормально, но к полудню стало нестерпимо жарко, во рту пересохло, дышать стало тяжело. Воды поблизости нигде не было. У старших колхозников мы узнали, что к часу дня приедет бочка и привезет воду. Некоторые мои друзья начали хныкать, а мне вспомнились слова отца: «Ты, парень, будешь солдатом, учись преодолевать трудности жизни, учись стирать белье, особенно грубую робу. Учись у матери готовить обед, в жизни может очень пригодиться, а если не пригодится, то плохого от этого точно не будет». Казалось, что эти слова отца были прослушаны мной без должного внимания, но сейчас пришли в голову как нельзя вовремя. Без паники! Взрослые с нами в одинаковых условиях, но не хнычут, да и хныканьем делу не поможешь.

Продолжаем работать. Веду коня по борозде между рядами кукурузы, а колхозник идет за культиватором, так производится прополка сорняков и окучивание землей рядов кукурузы. Солнце высоко, во рту уже пересохло так, что дышать тяжело. Один из колхозников сказал, что едет бочка – везет воду. Телега с бочкой была еще далеко, но некоторые мальчишки, бросив все, побежали навстречу. Шум, суматоха. Я решил, что бежать километр навстречу бочке, чтобы получить воду на несколько минут раньше, – это не по мне. Стал смотреть, как ведут себя в этих условиях старшие, они же не первый день в таких условиях! Оказалось, что пить сразу много нельзя. Надо пополоскать, промыть рот водой и не спеша выпить несколько небольших глотков – через некоторое время обязательно придет облегчение. Это сделать трудно, но надо.

Примерно в час дня нас позвали на обед и отдых, а потом до вечера мы снова работали. На следующий день один из моих товарищей не пришел на поле, через день бросили работу еще двое. Остались мы втроем и проработали три недели. О, как же мы были горды, что можем самостоятельно работать, как взрослые! По окончании работ мы окрепли морально и физически. Я принес маме первые заработанные деньги.