– Причем здесь Витька?! – воскликнула тетя Зоя, загораживая своим телом дорогу, – пахнет дешевыми женскими духами!

– Ааа! – Лера театрально схватился за голову, – забыл тебе сказать! У нас останавливалась проездом через Москву твоя фронтовая подруга, Калерия Ивановна.

В следующий момент Лера пожалел, что сообщил тете Зое о незваной гостье. Теткины глаза расширились настолько, что, казалось, вот-вот вылезут из орбит. В течение нескольких секунд она безуспешно пыталась что-то сказать, но лишь беззвучно открывала рот. Наконец, сделав глубокий вдох, тетка неожиданно взвизгнула фальцетом:

– Подруга?! Фронтовая?! Да, она… она… шлюха она фронтовая, а не подруга! Командирская подстилка!

Тетя решительно шагнула к Валерию и схватила его за лацканы пиджака.

– Чтобы ноги ее не было больше в нашем доме! Слышишь?! Ноги не было!

Учеба в МВТУ давалась Валерию легко. После трех лет обучения на страницах его зачетной книжки неизменно повторялось лишь одно слово:

«отлично». Несмотря на это, свободного времени у Леры было достаточно, чтобы записаться в секцию бокса на спортивной кафедре училища и раз в неделю ходить на литературные вечера в институт им. М. Горького. Случилось так, что, начиная еще с выпускного класса школы, Валерий стал писать стихи. Поначалу литературные упражнения были тайной для окружающих, но со временем у Леры возникло и стало быстро расти желание услышать оценку своему творчеству. Он дал почитать стихи Витьке Голованову, а затем тете. Витька рассыпался дифирамбами, ставя Лерины вирши в один ряд с произведениями русских классиков. Реакция тети была более сдержанной. Она-то и посоветовала Валерию посещать литературные вечера.

На одном из таких вечеров (случилось это в июле 1949 года) Валерий познакомился с девушкой, своей сверстницей Диной Ногинской. Дина была девушкой невысокого роста, слегка полноватой, что, в сочетании с курносым носом и веснушками на лице, придавало ее внешности детскую смешливость. Дина первой подошла к Валерию (она попросила карандаш, чтобы записать понравившиеся строки из стихотворения очередного автора), а после собрания охотно согласилась с Лериным предложением проводить ее до дома. Молодые люди стали встречаться. Ходили в кино, на танцплощадки, пару раз бывали в театре, но чаще просто бродили по Москве.

Однажды Дина пригласила Валерия на день рождения своего бывшего одноклассника. В однокомнатную квартиру набилось человек тридцать. Еды было мало, зато водки и вина в избытке (именинник попросил гостей в качестве подарка приносить спиртные напитки). Лера изрядно наклюкался и Дине пришлось буквально тащить его на себе от трамвайной остановки до теткиного дома. А спустя несколько дней после той вечеринки, точнее тринадцатого (!!!) сентября 1949 года, случилось событие, круто изменившее жизнь Валерия Воронкова.

Рано утром, когда за окном чуть забрезжил рассвет, раздался звонок в дверь. Валерий стянул с себя одеяло и уже собирался спустить ноги с дивана, как мимо него, шлепая по полу босыми ногами и на ходу застегивая халат, пронеслась тетя Зоя. Лера тут же вернул одеяло на прежнее место и, в предвкушении продолжения сна, сладко зевнул. Однако спать ему в то утро уже не пришлось.

– Ты?! – донесся до Лериного слуха удивленный теткин возглас. Лера открыл глаза и прислушался. Из коридора послышался приглушенный мужской голос. Слов Валерий разобрать не мог, хотя усиленно напрягал слух. Зато теткины взволнованные восклицания, прерывавшие время от времени речь раннего гостя, были слышны очень хорошо.

– Не может этого быть!.. Вот, несчастье!.. Что же теперь делать?!..

Сон отшибло напрочь. Лера поднялся с кровати и быстро натянул на тело рубашку и брюки.

– Валерий!

В комнату, включив свет, вошла тетя в сопровождении плотного, коренастого мужчины с коротким ежиком седых волос на голове. Лера сразу узнал его по фотографиям, хранящимся в теткиных альбомах.

– Валерий, познакомься, – тетя указала рукой на мужчину, – это Владимир Афанасьевич. Мой бывший муж.

Лера шагнул к гостю и протянул руку. Пожатие Владимира Афанасьевича оказалось столь крепким, что Лера сразу почувствовал робость и неуверенность перед этим человеком. Стальной взгляд серых, близко посаженных глаз, прошил молодого человека словно рентгеновский луч. Когда садились за стол, Лера невольно выбрал место подальше от гостя. Откинувшись на спинку стула, бывший муж тети Зои принялся усиленно растирать свой подбородок. На некоторое время в комнате повисла напряженная тишина. Первым молчание нарушил гость. Он осторожно прокашлялся и заговорил низким, глухим голосом:

– Вероятно, тетя говорила тебе…

– Валерий называет меня мамой, – перебила Владимира Афанасьевича тетка, смущенно опустив голову. Гость вновь прокашлялся.

– Вероятно, мама говорила тебе, что я работаю в органах госбезопасности?

Лера в ответ утвердительно кивнул головой.

– Ты, конечно, понимаешь, что я не имею права сообщать посторонним лицам информацию, касающуюся моей профессиональной деятельности. Но в данном случае эта информация касается моей бывшей жены и ее сына. Поэтому я решил пойти на должностное преступление. Если об этом узнает мое начальство, мне грозит расстрел.

Владимир Афанасьевич выразительно взглянул на Леру, затем перевел взгляд на тетю Зою и вновь обратился к Валерию.

– Так вот. Вчера мне в рабочий кабинет принесли документ, в котором фигурирует твое имя. Органам стало известно, что восьмого сентября ты, вместе со своей подругой Диной…

Владимир Афанасьевич наморщил лоб, вспоминая фамилию девушки.

– Ногинской, – подсказал Валерий.

– Ногинской, – кивнул гость, – был на дне рождения Шехтмана Романа Моисеевича. На этом вечере рядом молодых людей, включая самого Шехтмана, были допущены оскорбительные высказывания в адрес руководителей нашего государства. В частности, в адрес товарища Ворошилова прозвучало обвинение в том, что он плохо руководил войсками в начальный период войны. Товарища Молотова упрекали в братании с фашистами в предвоенный период, вместо того, чтобы заключить союз с западными демократиями. И, наконец, дошло до того, что самого товарища Сталина обвинили в массовых расстрелах командиров Красной Армии в конце тридцатых годов. Это, по мнению выступавших, привело к тяжелым поражениям в первые месяцы войны.

Владимир Афанасьевич замолчал, пристально вглядываясь в лицо Валерия.

– То же по пьянке болтали! – попытался улыбнуться молодой человек, – мало ли что спьяну можно ляпнуть!

– Не скажи, не скажи, – указательный палец Владимира Афанасьевича поднялся вверх и несколько раз качнулся из стороны в сторону, – что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Впрочем… – гость махнул рукой, – не об этих болтунах сейчас речь. С Шехтманом и его дружками будут беседовать в другом месте. Разговор сейчас о тебе.

С противоположного конца стола, где сидела тетя Зоя, послышался тихий всхлип. Владимир Афанасьевич бросил короткий взгляд в ту сторону и тяжело вздохнул.

– Но я же ничего такого не говорил, – воспользовался паузой Лера, – я вообще большее время молчал.

– Вот! – вновь указательный палец сотрудника госбезопасности взметнулся вверх, – вот именно! Молчал! Хотя, как комсомолец, как советский человек, ты не должен был молчать! Ты обязан был либо выступить там и заткнуть клеветнические глотки, либо на следующий день сообщить о случившемся в соответствующие инстанции. Но ты не сделал ни того, ни другого, и теперь твое поведение можно квалифицировать как укрывательство или, хуже того, пособничество вражеским агентурным элементам.

– Володя, но неужели ничего нельзя изменить? – раздался теткин дрожащий голос.

Гость опустил голову, стараясь не смотреть в сторону бывшей жены. С полминуты длилась томящая пауза.

– Конечно, я – далеко не последняя фигура в органах, – наконец, заговорил Владимир Афанасьевич, – и при других обстоятельствах можно было сделать так, что имя Валерия вообще исчезло бы из списка участников той вечеринки. Но сейчас это невозможно. Дело взято под особый контроль руководства. А причиной тому – недавнее указание ЦК партии по развертыванию беспощадной борьбы с космополитами.

– С какими космополитами? – тетя удивленно округлила глаза.

– С безродными! – кинул на нее сердитый взгляд Владимир Афанасьевич и в следующий момент с силой ударил ладонью по столу.

– Какого черта ты связался с этими Шехтманами, Гольдбергами, Ногинскими? – резко повысив голос, повернулся он к Валерию, – если тебе русских девчонок мало, захотелось разнообразия, познакомился бы с армянкой, грузинкой, якуткой, наконец!

Нервными движениями обшарив карманы, он вынул мятую пачку папирос и закурил. Племянник с теткой молча наблюдали за его действиями.

– Есть в этом доме пепельница? – буркнул сердито Владимир Афанасьевич, крутя головой из стороны в сторону. Тетя вскочила с места и бросилась к шкафу. По-собачьи заглядывая гостю в глаза, она поставила перед ним блюдце из чайного сервиза. Бывший муж сделал несколько глубоких затяжек и затушил папиросу.

– Короче, полностью вывести тебя из-под следствия не удастся, – вновь повернулся он к Валерию, – дело твое будет находиться в разработке. Но я постараюсь спустить его на тормозах. А для этого тебе необходимо срочно исчезнуть на время из Москвы.

– На какое время? – тетя беспокойно заерзала на стуле.

– На полгода… на год. Сейчас трудно сказать, – пожал плечами Владимир Афанасьевич.

– А как же учеба?! – всплеснула руками тетка, – Валерию же еще два года учиться!

Лицо гостя скривилось в злой усмешке.

– Если он сегодня же не смотается отсюда, то учебу будет заканчивать в сибирских лагерях.

Тетя охнула, прикрыв рот руками.

– Есть у вас какие-нибудь родственники или знакомые за пределами Москвы, у которых Валерий мог бы квартироваться?

Тетя в ответ кивнула головой.

– Моя двоюродная сестра. Она в Ленинграде живет.

– Ленинград отпадает, – замотал головой гость, – вообще, желательно избегать крупных городов. Хорошо бы найти место в сельской местности.

– Есть! Есть такое место! – обрадовалась тетка, – к нам в академию недавно приезжал председатель подшефного колхоза из Тульской области. Они собираются внедрять механизированное доение коров. Он просил прислать специалистов в помощь.

– Прекрасный вариант! – согласился Владимир Афанасьевич, – и сельская местность, и от Москвы недалеко. Навещать сможешь племянника своего. Но не часто! – строго добавил он.

Утром следующего дня Валерий вышел из рейсового автобуса, прибывшего из Тулы в районный центр Красное поле. Здесь он узнал, что единственный автобус до Еремеевки, центральной усадьбы колхоза Светлый Путь, куда направлялся молодой человек, ушел полчаса назад. Следующего автобуса надо ждать сутки. Однако здесь же, на районной автостанции ему подсказали место (у элеватора, на выезде из райцентра), где, при определенном везении, можно поймать попутную машину. Несколько часов Лера провел у элеватора, махая рукой проезжающим мимо автомобилям. Уже после полудня ему удалось сговориться с водителем полуторки и тот за 20 рублей выделил Валерию место в кузове среди ящиков со стройматериалом.

К Еремеевке подъезжали, когда солнце уже клонилось к горизонту. Водитель высадил Валерия возле правления колхоза, большого бревенчатого дома с красным флагом над крыльцом.

– Зоя Владиславовна!? – обрадовался председатель колхоза, когда Лера передал ему теткино письмо, – как же, помню, помню! Образованная женщина и со смекалкой! Мы с ней полдня беседовали. А ты, стало быть, ее сынок? Будем знакомы, зовут меня Степан Корнеевич.

Он пожал Лере руку и указал на стул.

– Ты присядь, пока я письмо-то читаю.

Лера занял указанное ему место и стал украдкой наблюдать за председателем. На вид Степану Корнеевичу было лет шестьдесят. Высокий, поджарый, с редкими волосами на затылке, он двигался не спеша, размеренно, словно предварительно рассчитывал каждый свой шаг. Сев за стол, он медленно выдвинул ящик стола, достал оттуда очки и аккуратно разместил их на носу. Затем, так же не спеша, он вынул письмо из конверта, тщательно разгладил листы и, низко склонив голову, углубился в текст, беззвучно шевеля при этом губами. Явно было видно, что чтение для Степана Корнеевича являлось занятием не из легких. Он натужено кряхтел, с шумом выпускал из ноздрей воздух и даже пару раз рукавом пиджака вытер взмокший затылок.

Чтобы убить время, Лера развернул стул и принялся изучать приказы, вывешенные на стене за его спиной. Однако вскоре он оставил это занятие. Его внимание привлекли женские голоса, доносящиеся со двора сквозь открытую форточку. Постепенно шум усилился. Женщины явно о чем-то спорили. Видимо, их крики достигли ушей председателя колхоза. Он поднял голову и бросил сердитый взгляд в сторону окна. Словно почувствовав этот взгляд, женщины заголосили еще громче. Степан Корнеевич тяжело вздохнул, отложил недочитанное письмо в сторону и, встав из-за стола, медленно приблизился к окну.

– Ну, так и знал! – сокрушенно покачал он головой, – уже здесь! Ах, бесстыжие! И как быстро прознали о твоем приезде!

Председатель повернулся к Валерию и развел руки в стороны.

– А при чем здесь я? – удивился Лера.

Степан Корнеевич ответил не сразу. Он вернулся к столу, взял стул, придвинул его ближе к Лере и, медленно опустившись на сиденье, еще некоторое время задумчиво чесал подбородок.

– Вишь в чем дело, – начал он, наконец, – не повезло в войну нашей деревне. Из трехсот сорока мужиков, ушедших на фронт с началом войны, домой вернулись чуть больше полусотни. Так-то ж полбеды! – с отчаянием махнул рукой председатель, – в октябре сорок первого у нас оставались не мобилизованными около двух сотен мужчин призывного возраста. Не торопились их забирать. Фронт от нас тогда далеко был. Ну, руководство, видимо, рассчитывало успеть хлеб с полей убрать. Урожай в тот год отменный выдался. А вышло-то не так. Танки Гудериана фронт прорвали и через пару дней уже под Тулой хозяйничали. А мы, стало быть, на временно оккупированной территории оказались. В то время правительственный указ действовал, который мужчин призывного возраста, оказавшихся на оккупированной территории, приравнивал к военнослужащим, сдавшимся врагу в плен. Слава Богу, скоро этот указ отменили. Но это уже после того, как наш район Красная Армия освободила. А в то время он еще в силе был. Ну, и как советская власть в декабре вернулась, всех наших мужиков в вагоны посадили и в Сибирь-матушку увезли. Правда, месяца через три их все же на фронт отправили, но в штрафные батальоны. Ну, а к штрафникам, небось, слышал, какое отношение на фронте было. Коней больше берегли, чем штрафников. Вот и вышло, что из двухсот восьми ребят домой воротились двенадцать. Да и те все покромсанные, да изувеченные. Вот и кукуют наши бабоньки в одиночестве. Всякому приезжему, на ком штаны, а не юбка, рады-радешеньки. Каждая старается его к себе в дом, на постой заполучить. Нам с тобой повезло. Сегодня не все бабы в деревне. Большинство в поле, в бригадах. А то бы…

Степан Корнеевич зажмурился и замахал руками.

– Я тебе вот что посоветую…

Председатель хитро подмигнул Лере и наклонил к нему голову. Однако закончить свою речь он не успел. С крыльца послышался топот ног, дверь резко распахнулась, и в комнату с криком и визгом ввалилась толпа женщин общей численностью около полутора десятка. Оказавшись в помещении, женщины тут же притихли и, быстро рассредоточившись вдоль стены, принялись спешно поправлять на себе одежду. Лера отметил про себя, что одеваются еремеевские женщины значительно скромнее городских. На большинстве были стеганные ватники и кирзовые сапоги, хотя трое красовались в драповых пальто, а на одной Лера даже разглядел лакированные туфли. Все без исключения женщины покрыли головы яркими, цветастыми платками, видимо, считавшимися в Еремеевке главным украшением женского туалета.

Женщины с интересом принялись разглядывать гостя, отчего привели его в крайнюю степень смущения. Лера явственно ощутил, как начинают пылать его щеки. Он поспешно соскочил со стула, неуклюже поклонился, снова сел и завертел головой из стороны в сторону, делая вид, что разглядывает развешанные по стенам портреты руководителей государства. Степан Корнеевич, видя его состояние, решил прийти на помощь.

– Вы чаво себе позволяете?! – гаркнул он громовым голосом, никак не вязавшимся с его флегматичной внешностью, – вы почто вваливаетесь сюда, как в свинарник?! Али я для вас уже не председатель?! Али вы меня уже ни во что не ставите?!

Среди женщин произошел небольшой переполох. Они быстро сбились в кучу, о чем-то пошептались и, наконец, вытолкнули к центру комнаты дородную тетку лет сорока-сорока пяти.

– Ну, чаво тебе, Пелагея? – грубо рявкнул на нее председатель.

Тетка, до этого смущенно прятавшая глаза, вдруг вскинула голову и уперла кулаки в бока.