Колонна, возглавляемая дежурным, строевым шагом начинает двигаться к разряжателю. Ротный скрывается из виду, вы переглядываетесь и идете свободно.

Ты пристраиваешь автомат в специальный проем в доске. Снимаешь с предохранителя, отводишь затвор, делаешь проверочный выстрел, снова ставишь на предохранитель. Потом пристегиваешь магазин, тот, что без патронов, автомат закидываешь на плечо.

– Магазины хоть пустые прицепили? – наполовину в шутку, наполовину всерьез спрашивает Кастро.

Потом он открывает ворота. За ними начинается узкая дорога, стиснутая с двух сторон все тем же забором с колючей проволокой. Тяжелые створки ворот захлопываются за спиной, и на тебя опускается забытое чувство абсолютного покоя. Даже в редкие минуты отдыха ты всегда был готов к любым неприятностям. Даже ночью, в казарме, натянув на себя одеяло, ты просто проваливался в черную пустоту, чтобы уже через минуту вскочить, ошалело озираясь, от крика «Подъем!». И с удивлением обнаружить, что за окном теплится серенький рассвет. А сейчас – все, впереди четыре часа почти полной свободы.

– Патруль вышел, – сообщаешь ты в трубку возле калитки.

– Хорошо, – голос оператора доносится как с другой планеты. Кажется, что вас разделяют сотни километров.

Периметр. Вы становитесь в ряд у контрольно-следовой полосы, справляете малую нужду. Традиция есть традиция, а потом ты и Квас поворачиваете направо, Степа, Макар и несчастный Зоги – налево. Он на ходу поправляет китель и бушлат, кое-как перехватив их ремнем.

Четыре часа наедине с собой. Четыре часа можно никуда не торопиться, перебрасываться с Квасом ничего не значащими фразами. Или просто молчать. Молчать и думать. О чем? Настоящее и ближайшее будущее, по сути, ничем друг от друга не отличаются. От них уже и так с души воротит, голову еще себе забивать… А то «прекрасное далеко», которое ждет тебя там, после дембеля, так прекрасно и так далеко, что, кажется, тебя и вовсе не касается.

Такие вот дела. Остается прошлое. Сразу вспоминается обычный вроде бы армейский треп, чей-то вздох, дескать, вот житуха была на гражданке, Степин веселый басок: «Ну-ка, колись. Давай, не жмись, поведай боевым товарищам, на какой такой гражданке тебе так хорошо жилось?»… Кроме шуток: самыми искренними, редкими, а потому особенно памятными были такие вот разговоры «за жизнь», когда каждый возвращался к тому, что здесь называют «до армии»… Мыслями о том, что будет дальше, как-то не принято было делиться, да и когда оно еще наступит и каким будет, это неведомое «завтра».

Ветер пробирает насквозь, как будто от одной пуговицы бушлата до другой так же далеко, как отсюда до дома. Автомат то и дело соскальзывает с плеча, ты вешаешь его на шею и крепко сжимаешь руками. Впереди двадцать четыре километра – двенадцать туда, двенадцать обратно. Раз-два, Раз-два. А ведь было когда-то: костер, друзья – приятели, жаркий полуобморочный август. Она неправдоподобно воздушна. Раз-два, раз-два. Очень приятно – взаимно. Прическа-одуванчик, джинсики, маечка, кеды на босу ногу. Раз-два, раз-два. Ты как никогда вдохновлен и раскован. Раз-два.

Квас неожиданно спрашивает:

– Ты чего?

А ты в ответ:

– Задумался. Доставай.

Квас ловко скидывает автомат, снимает коробку и вынимает спрятанную под возвратный механизм зажигалку. Ты в свою очередь лезешь в подсумок, находишь заветную пачку. Закуриваешь и прикрываешь сигарету ладонью.

Слова тогда давались тебе легко – красивые, ничего не значащие слова. Ты балагурил. Она с готовностью улыбалась каждой твоей шутке. И было, было… Квас натужно кашляет и сплевывает желтый комок себе под ноги.

– На гражданке я б такое сроду курить не стал, – комментирует он.

Ты оглядываешься на напарника – лысого, со шрамом на лбу. Как же не похож он на беспечных пацанов из того лета, как же ты сам не похож на себя тогдашнего.

Август выстилал дороги горьковатым дымом далеких торфяных пожаров, звездами, яблоками. Вы бродили по старому парку… столетние тополя, вязы… шуршали до времени опавшей листвой… и засыхающие яблони. Ты подобрал с земли восковое крутобокое яблочко, потер его об рукав рубашки и с хрустом надкусил. Рот заполнила тягучая кисло-сладкая свежесть. Ты подбросил яблоко в воздух – сверкнула белая сахаристая мякоть – и ловко подбил его носком ботинка. Зеленый мячик прошелестел в листве и упал в траву.

Затяжной сигнал нарушает тишину, ты, кажется, даже заснул на ходу. Такое уже бывало. Ты снимаешь с ремня телефонную трубку и подключаешь ее к металлической коробке извещателя. Дождавшись голоса оператора, отвечаешь:

– Товарищ оператор, в патруле без происшествий, старший патруля ефрейтор…

– Ты куда пропал?

– Никуда, – ты невозмутим, – извещатели ж не все работают.

– Давай второго!

Ты протягиваешь трубку Квасу, тот морщится и нехотя докладывает:

– Младший патруля рядовой Кваснов, – отключает трубку. – Прапору хорошо, жопу пригрел, а нам тут втухай под дождем. Какой смысл то и дело трезвонить, куда мы, на хрен, денемся с подводной лодки?

Побег с периметра – дело, конечно, гиблое. Полк поднимут по тревоге, все пути перекроют. Только вот ополоумевший солдатик с боевым оружием в руках и за короткое время может таких дел натворить, что чертям тошно станет. Так что, товарищ прапорщик, торчите в своей дежурке, каждые пятнадцать минут получайте доклад о том, что «в патруле без происшествий»; потерпите еще годок-другой, а там, глядишь, и долгожданная пенсия.

То зеленое крутобокое яблочко неожиданно вспомнилось тебе с месяц назад на затянувшихся разведучениях. Заканчивалась вторая неделя полевого выезда. Машина за вами почему-то не пришла, оставалось переждать еще одну ночь. Животы подвело от голода. Взводник достал из вещмешка яблоки и, по-братски поделив на всех, роздал их вместо ужина. «Ешьте, ребята, ешьте», – приговаривал он, словно речь шла не о маленьких сморщенных яблоках, а о чем-то очень важном.

Себе Гусар не оставил ни одного.

Мысли идут своим чередом. Ты облизываешь разбитые в недавней стычке губы и думаешь, что все могло быть и куда хуже. Вот линейная рота, например – семьдесят солдат-стрелков, вечно бухие взводники, контуженый замполит и ротный, которого из штаба полка выперли все из-за той же пьянки. Недавно на вечерней проверке кто-то толкнул кого-то из другого взвода… и понеслось. Стенка на стенку, дежурный в растерянности. Там, в «линейке», говорят, до какого только маразма не доходит. Одному перед патрулем дежурный подкинул шоколадную конфету, сам же ее нашел во время обыска и поставил пацана на деньги, чтобы замять вопрос о «злостном нарушении устава». Верить в это или нет, ты так и не понял. Хотя нечто похожее случалось и с тобой. Раз в патруле ты присел на какие-то плиты и не заметил, как вырубился. Нелегкая принесла кинолога с проверкой. Он катил на велосипеде, рядом бежала собака – немецкая овчарка. Ей было все равно, а вот прапор так надрывался, что хоть самого на цепь сажай. Рыча беззубым ртом и сверкая лысиной, «собачник», не церемонясь, потребовал, чтобы ты, предатель и дезертир, зашел к нему после смены. Что это значит, тебе уже рассказывали. Отстегнешь товарищу прапорщику сотку-другую с зарплаты, и никто ничего не узнает. Ты уперся. Чуда не случилось, начальнику роты донесли, и он лишил тебя зарплаты полностью.

Что-то подступает к горлу, то ли тоска, то ли тошнота от уставных сигарет. Дождь все не кончается, даже не верится, что уже декабрь.

Первый снег выпал в конце ноября. Погода, казалось, окончательно установилась, ударили нешуточные морозы. В один из таких пронзительно-белых, морозных дней по прихоти старшины был устроен внеплановый «подрыв». Как потом выяснилось, ничего общего с боевыми учениями он не имел, и командование штаба чересчур ретивого старшину по головке не погладило. Но это было потом, а тогда… Суета и давка в КХО, кто-то что-то забывает, возвращается обратно, перекрывая и без того узкий проход к пирамиде, кто-то с грохотом роняет автомат. Столпотворенье, мат, окна в спешном порядке закрываются темными шторами. Ты выскочил на плац в расстегнутом бронежилете, в перекошенной «сфере», с пулеметом, подсумками для магазинов и гранат, восемью магазинами, лопаткой, противогазом. По свежему снегу тянулись цепочки следов. Вы построилась по взводам, в колонну по три человека. Ты, как и полагается старшему стрелку, стоял впереди. Квас тогда был в тревожной группе, группе захвата, он бегал с листком и ручкой, пытаясь подсчитать пулеметы и автоматы, и чертыхался. Ты смотрел на угрюмые, заспанные лица и вдруг с предельной ясностью осознал, что если бы тревога была боевая, всех бы давно перестреляли. Стало как-то по-детски, до слез обидно.

Старшина все не выходил. Магазины выскальзывали у тебя из-под кителя. Ты стоял, как и другие, как и все. Дальнейших приказаний не следовало.

Сыпал мелкий хлесткий снежок, руки немели от холода, ты уже с трудом удерживал скомканные подсумки. По шеренгам прокатился гул возмущения. Где он, тот, кто дал команду «Сбор»? «Завтракает», – последовал ответ.

Время шло. Коченея на ветру, ты представлял, как старшина сидит в теплом кабинете, не спеша пьет чай, мечтает о премии. Рано или поздно он, конечно, появится. Пройдется вразвалочку вдоль строя, нахмурив клочковатые брови, окинет суровым взором замерзших солдат и презрительно хмыкнет, вот, мол, щенки, учить вас надо. Потешит уязвленное самолюбие недоофицера, не сумевшего пролезть повыше.

Но в тот день все сорвалось. Назар, стоявший первым в колонне, молча направился в казарму, остальные последовали за ним. Послышались крики «Заходим!». Сержанты не стали никого останавливать, лишь напомнили, чтобы при входе брали автоматы за цевье.

Ты был почти у самой двери, когда те немногие, кто успел зайти внутрь, повалили назад. Орал, размахивая кулаками, разъяренный прапорщик. Самому высокому впереди влетело в «сферу», кому-то с ноги в броник. Все высыпали на плац, снова построились в три колонны.

– Какая сука тут раскомандовалась, а?

Оглушительная тишина в ответ. До звона в ушах, до тошноты. Генеральский взор старшины остановился на Назаре. Он, сидя на корточках в снегу, безуспешно пробовал одновременно подобрать саперную лопатку, не уронить подсумок и не дать противогазу соскочить с плеча. Старшина пнул Назара, пытаясь сбить его с ног, но тот только бросил лопатку и противогаз. Удар в лицо, еще и еще.

– Что!? Свободу почуяли? – скалился старшина, все молчали. Ты тоже молчал, хотя стоял совсем рядом.

– Нам было холодно! – Назар упрямо поджал разбитые губы.

– Холодно?! – иронично переспросил старшина. На потемневшем от гнева лице еще сильнее выделялись глубокие морщины, придавая старшине совсем уж зловещий вид. – Да вы, твари, еще службы не видели. Что, самостоятельными стали, воли захотели? У меня тут цель одна – сделать из вас солдат, а солдаты в первую очередь должны выполнять приказ. Я вас сгною, будете у меня окопы целыми днями копать, а потом обратно закапывать. Не верите, суки? Дембелями вы не будете, пока я здесь, максимум «котлами». Я тут один для всех вас дед. Еще у кого шапку на затылке увижу – на жопу натяну, неделю просраться не сможете.

Широкоскулое татарское лицо Назара выражало презрение. Он смерил старшину взглядом, отвернулся и сплюнул кровь на снег.

А ты стоял, утро разрывалось на морозном ветру. Тебе бы запротестовать, выкрикнуть: «Товарищ прапорщик, вы не правы», но ты не сказал ни слова. Тогда никто ничего не сказал. Только тоскливо взлаивала овчарка, привязанная к дереву. Ты понимал, что деваться некуда, прятал глаза, уныло прикидывая в уме, сколько же тебя еще ждет таких вот построений. Потом пришло странное ощущение, словно все происходящее не имеет к тебе никакого отношения. Так, сюжетец из какого-то второсортного дешевенького фильма. Все просто, как грабли: типичный герой-одиночка, типичный злодей, толпа на заднем плане. И вроде бы давно пора встать, заняться чем-нибудь, на худой конец, чайку попить, а ты все сидишь и безвольно пялишься в экран.

Шаг. Еще шаг. В берцах хлюпает вода – подошва наполовину отклеилась. До нулевой отметки осталось совсем немного. Ты узнаешь это место по раскидистому дубу за забором. Некстати вспоминается роман из школьной программы, ты так себя и не заставил его прочесть целиком. Было там, кажется, длиннющее описание такого вот дуба-великана… еще герой нравственно возрождался и духовно эволюционировал, на него глядючи. Ты продолжаешь шагать, дуб остается за спиной. Хоть смотри на этот дуб, хоть не смотри, как бы он там ни цвел, ни облетал, никому от этого лучше не станет.

Перекур. И еще часа два на обратную дорогу.

Вы доходите до девятого участка и останавливаетесь. Ты подключаешь трубку, связываешься с оператором.

– В патруле без происшествий. Мы на девятом, – ты делаешь паузу. – Зависнем здесь, пока смена не придет?

– Лады. От извещателя ни ногой, если вдруг что – дам знать.

– Присядем? – обращаешься ты к напарнику. Тот молча кивает.

Вы с Квасом, неожиданно для тебя самого, стали кем-то вроде друзей. Ты усмехаешься, вспоминая, как тебя поначалу бесили его замашки, его туповатые шутки. А потом ты все это попросту перестал замечать. Вот так достанешь из нагрудного кармана сигарету, которую берег весь день, торопливо раскуришь на двоих и – странное дело – вроде уже и не чужие. Какая, к черту, «общность интересов»? Да он вообще за всю свою жизнь ни одной книги не прочел, и явно от этого не страдает, ну и что с того?

Вы находите узкие доски, спрятанные в пожухшей траве, садитесь на них спина к спине, поудобнее пристраиваете автоматы, развернув их дулом кверху.

– Будешь?

Ты оборачиваешься – Квас протягивает тебе карамельку. «Барбарис». Ты принимаешь подарок.

– Сейчас бы килограммчик таких вот конфет.

– Ну так! – одобрительно хмыкает Квас. – Надо на ночь что-нибудь заказать.

– Денег нет.

– Займем.

– У кого?

– Найдем.

– Через свинарник хочешь?

Товарно-денежные отношения предельно просты. Все совершается через посредника. Ты по-тихому суешь энную сумму рабочему свинарника, и уже к вечеру товар ждет тебя в условном месте на дороге к периметру. Такая вот теневая экономика.

– Сегодня мы на левом, можно самим.

Да, можно. Вот только чтобы постучать в окошко заветного зелененького киоска, нужно сначала сбежать с периметра.

Ты помнишь, как первый раз оставил боевую службу. Скинул автомат и боеприпасы младшему в патруле. Совсем как на разведучениях растянул колючую проволоку, чтобы ее звенья не соприкоснулись друг с другом, и не сработала сигналка. По каким-то буеракам выбрался на тропинку. Было сумрачное утро ранней осени. Ты пересек еще пару рубежей колючки, показалась трасса. На обочине бабуся пасла облезлых коз. Ты поздоровался и, кажется, даже улыбнулся. Подошел к киоску. Хотелось всего и сразу. На одни только сигаретные пачки ты готов был долго-долго смотреть жадным взглядом мальчишки-коллекционера. Время поджимало, ты быстренько попросил «LD» и полкило овсяных печений, судорожно протянул скомканный, влажный полтинник. Продавщица, как назло, не торопилась. Ты тревожно оглядывался, как заяц, готовый при первом же подозрительном шорохе сигануть в кусты. Потом… потом, уже с кульком в руках, мелкими перебежками вернулся обратно.

Не все походы за провиантом заканчивались столь удачно.

Казарма. Построение. Ротный меряет шагами коридор. В руках – целлофановый пакет с пряниками. В сторонке топчутся два незадачливых фуражира. Кинологи, поднятые по тревоге, поймали их прямо возле киоска.

– Вот за это, – командир роты поднял пакет так, чтобы всем было видно, – они продали Родину. Ну что ж, кушайте, а мы полюбуемся. Приятного аппетита, товарищи бойцы.

«Товарищи бойцы» краснели, бледнели и потели, переминаясь с ноги на ногу и теребя пакетик. Ротный взглянул на них с сожалением и глубокомысленно заметил:

– За пряниками с периметра бегать – на это тоже талант нужен. Хотя есть у нас тут такие… Самородки… Никто их вроде этому не учил, однако гляди ж ты, как наловчились! Правильно я говорю, товарищ ефрейтор? – и ротный с ухмылкой посмотрел на тебя.

– Так точно, товарищ капитан.

Ты звонишь оператору, докладываешь, спрашиваешь время.

– Слушай, – обращается к тебе Квас, – а ты чем на гражданке заняться хочешь?

– Не знаю. Первый месяц отдохну. Потом отец пристроит в фирму свою.

– Что за фирма хоть?

– Да так, продажа осветительных приборов. Фонари всякие и прочая ерунда.

– Нормально, – Квас зевает.– Что он тебя отмазать не мог?

– Да мог, только не захотел. Воспитательный момент. Из института я вылетел, ну и…

– А что так?

– Немецкая философия подвела… А у тебя кто родители?

– Трупы…

Твой автомат падает, задевает колючую проволоку. Сигналка вроде не сработала, повезло.