Предисловие ко второму изданию

Достаточно длительную (не вспышкой, а свечением) судьбу книги трудно предугадать заранее. Неопределима она ни самими по себе достоинствами, ни качеством редактуры, ни отзывами и прогнозами критиков. Речь, скорее, должна идти о таинстве встречи двух сторон – автора и читателя, что происходит наедине друг с другом, хотя между написанием и чтением могут лежать месяцы и годы^[9].

Коллизии и перипетии этой встречи пишущего и читающего бесконечно разнообразны. Да и сама она, если разобраться, настолько проблематична и зависима от обстоятельств (можно ведь прочитать и не встретиться), что приводит на ум старую аналогию с брошенной в бушующее море бутылкой, в которой запечатано послание к людям. Только теперь это море информации, девятый вал сведений и новостей с изрядной пеной пустословия. Но, как и столетия назад, доверивший свое послание стихии надеется, что оно будет кем-то обнаружено, прочитано, понято. Что чьи-то заинтересованные глаза разберут написанное, что порывы и надежды сочинителя не растворятся в небытии, но перейдут в обиталище другого ума и сердца, начиная (продолжая) там (в иных, разумеется, одеждах, деталях и обстановке) свою жизнь. Судьба книги – в конечном и изначальном – зависит от этого понимания, резонанса и сочувствия, передаваемого по цепи. Любой автор (ученый не исключение) уповает на эту возможность.

Уповаю и я, отправляя сейчас книгу в путь, хотя со времени подготовки ее первого издания и предисловия к нему (где – повод для возможных интерпретаций коллег-психологов – тоже о «своем читателе») прошло более четверти века – срок для научного текста (да и человеческой жизни вообще) весьма значительный, за который столь многое кардинально переменилось. Действительно, первое издание писалось и выходило в другом веке, в другом тысячелетии, в другой, ныне ушедшей стране, в другом издательстве, наконец, ибо прежнего (как страны и века) давно нет. В чем же тогда смысл и необходимость нового, пусть и переработанного, дополненного издания?

Начнем с аргументов объективного порядка.

Несмотря на то, что первое издание давно раскуплено и стало библиографической редкостью, содержание и идеи книги продолжают пользоваться известным спросом – ее цитируют, она входит в различные списки учебно-методической и научной литературы, рекомендуемой по патопсихологии, общей психологии, психологии личности, психологии развития. Извлечения из нее перепечатываются в солидных учебных и научных хрестоматиях^[10]. В такой ситуации отсутствие в профессиональном обиходе заново выверенного, существенно обновленного текста книги становится некоторым пробелом в ознакомлении с материалом, задействованным в подготовке психологов. Заметим при этом, что стремительно устаревает информационная, но не концептуальная сторона, не тип знания, не школа рассуждений, не общий смысловой подход. Поэтому если конкретные показатели, эксперименты, корреляции требуют постоянного обновления, применения все более точных и сложных аппаратурных и математических ухищрений, то общие теоретические построения и гуманитарные подходы в психологии могут долго оставаться востребованными и актуальными. Меняются методики, методы остаются.

При подготовке переиздания строй и логика текста были принципиально сохранены, но тем, кто читал прежнее издание, автор рекомендовал бы познакомиться и с новым. Во-первых, весь текст внимательно пересмотрен и во многих местах дописан и переписан заново^[11].

Во-вторых, привнесены – там, где автор счел нужным, – современные комментарии и существенные добавления к сделанным исследованиям. В-третьих, появились целые разделы, которых не было в первом издании: глава III «Место психологии в изучении душевных болезней»; в главу I «Постановка проблемы нормы психического развития» добавлен § 3 «О различении понятий „человек“ и „личность“»; в главе V «Некоторые психологические механизмы нормального и аномального развития личности» прибавилось два параграфа: § 3 «О механизмах разрешения противоречий в зрелом возрасте» и § 4 «Отношение к смерти как маркер личностного развития». В главе VI «Психологический анализ одного из видов патологии личности» появились пять новых параграфов: § 1 «Введение», § 4 «Самооценка», § 5 «Общепсихологические предпосылки деформации», § 8 «Восстановление (психологические аспекты)», § 10 «Восстановление (духовные аспекты)»^[12]. Существенно переработан и расширен в главе II «Исходные психологические предпосылки и гипотезы» § 4 «Смысловая сфера личности». В целом объем книги по сравнению с первым изданием увеличился почти в два раза.

* * *

Теперь о стороне субъективной, личной, что в книге о личности, надеюсь, не будет сочтено лишним.

В начале 1980-х мне позвонили из головного тогда по гуманитарной проблематике московского издательства «Мысль» и предложили написать книжку (до десяти печатных листов) по психологии и профилактике алкоголизма. Видимо, к ним была спущена какая-то разнарядка по этой тематике, а я был выбран потому, что в 1972 году защитил первую в стране и долго остававшуюся единственной кандидатскую диссертацию по психологии алкоголизма (к этому обстоятельству мы еще вернемся в § 1 гл. VI). Возможности (тогда весьма редкой) издания монографии я, разумеется, обрадовался, но психология алкоголизма уже не была для меня главным предметом исследований – в поле внимания вошел более широкий круг вопросов, включающий психологический анализ психопатий, неврозов, эпилепсии, последствий черепномозговых травм и др. Поэтому я затеял «торговлю» с целью расширить тематику и, соответственно, объем книги. Алкоголизм, – убеждал я главную редакцию, – это одна из ветвей целого куста аномалий, и надо не с одной только веткой с помощью научной и популярной литературы бороться, но анализировать, выявлять, искать природу и пути устранения общих корней.

Так или иначе, издательское начальство с трудом, но удалось уломать, и окончательный договор был оформлен на выпуск книги объемом уже в восемнадцать печатных листов под предложенным мною названием «Аномалии личности как психологическая проблема». В дальнейшем название показалось издательству слишком длинным (покупатель, – всерьез доказывали мне, – утомится его читать и уйдет от прилавка, не заинтересовавшись книгой). В результате оставили только первые два слова, хотя прежнее название мне до сих пор нравится больше, поскольку сразу заявляет именно психологический аспект рассмотрения, в отличие, скажем, от психиатрического или социологического. Но поскольку название «Аномалии личности» за это время устоялось, стало неким «брендом», то пришлось оставить его и в данном (втором) издании без изменений, добавив лишь пояснение «психологический подход» в подзаголовок.

Издательство «Мысль», как упоминалось, было центральным, специализировавшимся на выпуске книг гуманитарного, общественно-политического профиля, а следовательно, целиком пропитанным в то время соответствующей советской идеологией. В первую очередь это касалось той конкретной редакции, что должна была непосредственно выпускать мою книгу, – редакции философской литературы, про которую ходили «страшные» истории о безжалостном цензурировании, вымарывании, грубых переделках текста в угоду очередным партийным веяниям. Вконец расстроенные, чуть ли не со слезами на глазах авторы были не в диковинку в коридорах издательства. Начало моего общения тоже не предвещало ничего хорошего: одна из руководительниц издательства, прочтя фрагмент моего текста, решительно заявила, что в таком виде и стиле работа никак не пройдет, и вообще она никому не нужна и может представлять интерес разве что для самого автора, который и будет ее единственным заинтересованным читателем. «Для себя одного пишете», – заключила она свой приговор. Но надо при этом сказать, что с непосредственным, рабочим редактором книги – Еленой Самуиловной Дых – мне, тем не менее, повезло, и я с благодарностью вспоминаю ее профессионализм и понимание.

Между тем сроки сдачи рукописи затягивались, срывались, их приходилось едва ли не скандалом переносить с года на год не только вследствие медлительности и нерадивости автора, но и потому, что последний неожиданно для себя столкнулся с трудноразрешаемой проблемой. Дело в том, что когда я приступил к написанию, то наивно полагал, что с обобщением накопленных к тому времени наблюдений и выводов особых сложностей не будет. Разумеется, это оказалось не так, работа шла трудно, но все же причина основной задержки была не в этом. По мере «конструирования» текста, поисков адекватных объяснений передо мной, как автором, все отчетливее и острее вставал вопрос, ответ на который, казалось бы, должен быть совершенно очевиден, причем давно и всем (кроме пока автора). Этот вопрос – что такое психологическая норма?

Но сколько ни искал – убедительного ответа не находилось. Более того, сам этот вопрос оказался крайне непопулярным и даже, если можно так сказать, малоприличным в благородном психологическом собрании, поскольку, когда он возникал (особенно когда я добивался конкретного ответа), его пытались всячески избегнуть, замять, перевести разговор. Словом, я основательно застрял на этом предварительном, служебном, как мне казалось до того, этапе. Я видел, что в большинстве работ авторы, минуя проблему нормы, сразу исходили из представления об аномалиях, их видах и особенностях, в результате чего область замыкалась на самой себе, уходя, по сути, из общего пространства науки и жизни^[13]. Когда же речь заходила о понимании нормы, то оно чаще задавалось через отношение к тем же аномалиям: либо негативно – через указание на их в нормальном поведении отсутствие, либо через признание их минимального, сдерживаемого в определенных рамках наличия, которое не угрожает среднему уровню адаптации к социуму.

Для того чтобы найти иной подход, требовался кардинальный методологический поворот. Для меня (во мне) он произошел тогда, когда стало субъективно ясно: исходным для понимания аномалий являются не они, взятые для изучения сами по себе, а та норма (соответственно – стоящее за ней понятие о человеке), от которой они уклоняются, мимо которой промахиваются. Исследуя аномалии, мы, образно говоря, идем от света к оттенкам, теням, сумеркам (при их сгущении – тьме). И при всей значимости внимания к этим степеням затемнений знание о заслоняемом ими свете является исходно ключевым.

И не только чтобы самим сохранить систему нравственных координат, себя, в конце концов, как личность, но для того, чтобы мочь служить проводником, надеждой, ободрением для терпящего бедствие человека. Древний императив «Врачу – исцелися сам» не просто про гигиену врачующего, но про первую опору в исцелении страждущего. В отношении душевных, психических, личностных недугов и отклонений это еще более верно, чем в отношении страданий телесных. Отсюда такая значимость исповедуемого мировоззрения, общего представления о человеке как стержне нашей (пусть и не врачебной, но тоже помогающей, человекоориентированной) профессии.

Благодаря этому повороту (кажущемуся сейчас, наверное, очевидным, но тогда давшемуся непросто) я по-другому посмотрел на свои исследования, свою работу (в частности, разумеется, на содержание и задачи этой книги), что привело к выходу за границы чистой патопсихологии в области антропологии, аксиологии, философии человека. Это привело, в свою очередь, к изменению, точнее, коррекции профессиональной идентификации уже не только с патопсихологией как таковой, но и все более с общей психологией, прежде всего в понимании Л. С. Выготского как «философией практики», «философией психологии» (замечу в скобках, что пишу эти строки в качестве профессора, а до того – в течение шестнадцати лет – заведующего кафедрой общей психологии факультета психологии МГУ имени М. В. Ломоносова).

Но вернемся к истории первого издания. Работа над ним, оказавшаяся столь многосложной, была к началу 1988 года, наконец, закончена. Приведенное выше предсказание издательского начальства, что содержание в таком виде «никак не пройдет», оказалось ложным. Цензура к тому времени (начало «перестройки») ослабевала, бывшая заведующая выпускающей редакции уволилась на пенсию, и рукопись без особых потерь прошла в печать. Вердикт, согласно которому книга будет интересна лишь самому автору и читать ее никто не будет, тоже не состоялся. В ответ на официальные запросы издательства книготорговым организациям относительно количества экземпляров, которые они гарантированно собираются закупить для продажи, пришло заявок более чем на пятьдесят тысяч, что и по тем временам для сугубо научной монографии было достаточно редким явлением. В издательстве искренно удивились, но, вспомнив, видимо, прошлые сомнения, напечатали только тридцать тысяч экземпляров. Этот тираж разошелся буквально за 3–4 месяца. Оказавшись однажды около отдела философии и психологии центрального московского книжного магазина, сам видел (одновременно удивляясь, радуясь и недоумевая), как вскоре после поступления книги на прилавок отдела ее стали раскупать, словно газету…

Конечно, такой успех во многом связан с особым наэлектризованным временем, с тем, что книги по психологии личности тогда были единичны. Но – так или иначе – книга была стремительно раскуплена и ей предстояло теперь оправдать (или не оправдать) ожидания и те 1 рубль 40 копеек, которые она стоила в 1988 году…

По моим наблюдениям, о научной монографии гуманитарного цикла можно говорить как о состоявшейся (или не состоявшейся) не ранее чем через 5–7 лет после выхода в свет. К тому времени она начинает прорастать (или не прорастать) в поле проблем данной области, входить (или не входить) в научный и учебный обиход. Судя по обсуждениям, отзывам, ссылкам, переходам в научные и учебные программы, извлечениям в хрестоматиях, изданию в Америке, – «Аномалии личности» прошли это испытание.

С середины девяностых автор стал регулярно получать предложения о повторных изданиях. И каждый раз отказывал, считая, что второе издание должно быть качественно иным. Наконец, решившись приступить к работе, автор заключил договор с одним из столичных издательств учебной и научной литературы. Но – увы – в отведенный срок его не исполнил. Причина в том, что книга сопротивлялась крупным, принципиальным изменениям, и вообще создавалось впечатление, что ее надо принять как есть и заняться другими темами и книгами. Так автор и поступил. Однако, вопреки этой логике, «Аномалии» внутренне никак не отпускали полностью и с все большей настойчивостью звали вернуться, последний раз пересмотреть, поправить, договорить, разъяснить. И поняв, наконец, что сопротивление этому зову бесполезно, автор сдался: среди текущих жизненных, научных, учебных, организаторских забот и перипетий он принялся за подготовку второго издания. Работа оказалась длительной и кропотливой, с перерывами растянувшейся на целых двенадцать лет. Результатом стал этот труд, судьба которого будет зависеть от Вас, дорогой читатель.