III

Шторм разразился ночью. Яростные порывы ветра трепали «Руританию». Тесная пассажирская гондола, то и дело озаряемая снаружи лиловыми сполохами, превратилась во внутренности мяча, археологи – в мышей, которых чья-то злая воля заперла внутри и отдала на забаву безумным футболистам. Не было видно ни зги; попытка зажечь калильную лампу едва не закончилась пожаром, после того, как хрупкое приспособление вырвалось из рук и вдребезги разбилось об стену.

Дрейзер выдержал полчаса болтанки, после чего на четвереньках, цепляясь за растяжки, выполз наружу. Узкое решетчатое сооружение ходило волнами, изгибалось, скручивалось, угольную черноту африканской ночи то и дело распарывал пушечный грохот. Да нет, какое там: и тысяча пушек не смогла бы потягаться с этим чудовищным ревом – сухим, раскатистым, переходящим в низкие обертоны, от которых мучительно вибрировал металл мостика.

Небо расколола ветвистая молния, осветив все вокруг мертвенно- фиолетовым светом, и Дрейзер с ужасом увидел, как нос воздушного корабля, леерные стойки, стальные тросы растяжек – все окуталось бледным электрическим пламенем. Он обмер, ожидая взрыва многих тысяч кубических футов водорода, но громовой раскат уже укатился вдаль, а вслед за ним погасли и огни Святого Эльма.

Кое-как приспособившись к размахам качки, Дрейзер пополз по направлению к пилотской гондоле, как вдруг раздался громкий звук, подобный хлопку бича – не выдержала одна из растяжек мостика. Лопнувший трос со свистом рассек воздух и хлестнул Дрейзера по спине. Ученый заорал от жгучей боли, рухнул на колени, чувствуя, как, что-то горячее стекает между лопаток. Но на вопль откликнулись лишь панические крики из пассажирской гондолы.

Дрейзера сильно толкнули – так, что он кубарем покатился по настилу. Кое-как поднявшись на ноги, ученый увидел Малыша Рюффо – тот стоял, вцепившись одной рукой в леер, а другой наотмашь рубил топориком по стяжке, удерживающей свернутый аварийный баллон. Взмах, взблеск стали, еще, еще – внезапно что-то громко треснуло, тюк раскрылся, ткань развернулась и оглушительно захлопала на ветру. Малыш Рюффо что-то неслышно заорал, размахивая рукой, полотнище, в которое не успели еще накачать воздух, с оглушительным треском лопнуло и клочьями улетело прочь. Механик выругался, крикнул что-то в сторону пилотской гондолы. Оттуда ответили – неразличимо, в завывании ветра, но Рюффо, как ни странно, понял. Он бросился к противоположному борту и принялся с той же яростью рубить стяжки другого тюка. Раздалось пронзительное шипение: в магистраль второго баллона подали воздух, чтобы он, освободившись от пут, сразу же наполнился и не был изорван в клочья порывами ветра.

Воздушный корабль неторопливо поворачивался, подставляя шторму левый борт. Дрейзер сразу вспомнил рассказ малыша Рюффо о том, что в случае урагана следует поворачиваться к ветру носом или кормой. «Что они делают? Сейчас хрупкий корпус разорвет на части!» Порывы ветра накренили дирижабль; теперь он дрейфовал бортом вперед, содрогаясь под ударами шквала. Пропеллеры впустую перемалывали воздух, не в силах противостоять напору стихии.

За спиной Дрейзера раздался новый хлопок, гулкий, низкий. Ученый обернулся – и сразу понял замысел капитана. Леньяр нарочно старается прикрыть бортом воздушного корабля надувающийся аварийный баллон! Это сработало: огромный, просвечивающий во вспышках молний пузырь рос, от оболочки, окутанной тонкой сеткой, исходил жар. Археолог обернулся к Рюффо, чтобы крикнуть ему что-нибудь одобрительное – и замер в недоумении.

Помощник механика продолжал размахивать топориком – теперь он рубил тросы, крепящие баллон к мостику. Не выдержал один, затем другой, третий… огромный пузырь заплясал на уцелевшем конце, как надувной шарик на веревочке в руках ребенка. Малыш Рюффо еще раз взмахнул топором, прыгнул и по-обезьяньи вцепился в свисающую сеть.

Дрейзер, не осознавая, что он делает, последовал за ним. На какое- то жуткое мгновение показалось, что он промахнулся и сейчас сорвется в черную бездну. Но нет – пальцы вцепились в сетку, ступни нашарили опору, и археолог судорожно прижался лицом к горячему бодрюшу. Краем глаза он видел, как Малыш Рюффо рассек последний трос, связывающий их с «Руританией», и освободившийся пузырь сразу отлетел прочь от дирижабля. Малыш Рюффо закричал, указывая на воздушный корабль, и этот самый момент в гондоле машинного отделения блеснула яркая вспышка. Полетели обломки, на месте гондолы вспухли ватно- белые клуб, и сквозь вой ветра Дрейзер услышал вопли людей, заживо варившихся в струях перегретого пара из развороченного котла.

Крики боли заглушила россыпь громких щелчков. Пар уже отнесло в сторону, и Дрейзер с ужасом наблюдал, как одна за другой лопаются растяжки, поддерживающие мостик. Вот хрупкая конструкция закручивается винтом и переламывается; вот дождем посыпались угольные брикеты из бункеров; вот отделившаяся часть конструкции, отягощенная орудийной площадкой, пассажирской гондолой, начинает раскачиваться, подобно уродливому маятнику. Стенка жилой гондолы лопается и оттуда, одна за другой вылетают и исчезают в бездне распяленные, словно лягушка на столе препаратора, пассажиры.

Избавившись от изрядной части груза, «Руритания» сразу пошла вверх. Дрейзер проводил его взглядом, отчаянно желая, чтобы те, кто остался в штурманской гондоле, спаслись. Но тщетно; в лиловых отсветах молний он успел увидеть, как лопается по всей длине обшивка, как штормовой ветер в клочья рвет газовые мешки; как складывается пополам обмякший корпус воздушного корабля. Творение инженера Клода Леньяра, за какие-то секунды превратившееся в спутанный клубок тряпок, тросов и металлических труб, рухнуло вниз, оставив в штормовом небе свое жалкое подобие – пузырь, наполненный горячим воздухом и две цепляющиеся за него скрюченные фигурки.

Глава вторая

I

В большом мраморном камине тлели угли. Их оранжевые свет вырывал из сумрака лица трех человек, сидящих в глубоких креслах возле каминной решетки. Остальное пространство залы тонуло во мраке: резные дубовые панели стен, увешанные елизаветинскими доспехами, веерами шпаг и палашей, конторки, стулья, высоченные книжные шкафы – все эти непременные атрибуты британской клубной библиотеки. Однако же, многие детали выпадали из классического стиля: масонский «глаз в треугольнике», розенкрейцерские геральдические цветы, и египетские картуши вперемешку с зодиакальными знаками. Книги на полках в основном, относились к категории оккультных – впрочем, какими же еще им быть, если библиотека располагалась в штаб- квартире Лондонского «Колледжа Каббалы»?

– Итак, мистер Уэскотт, вы, наконец, решились объявить о создании общества. Как оно будет называться?

Умирающее пламя чуть подсвечивало сюртук, каштановые, слегка тронутые сединой волосы и черную полумаску. Мужчина баюкал на коленях трость черного дерева с серебряным набалдашником в виде головы мифического морского зверя.

– «Золотая Заря». – негромко отозвался другой. – «Герметическое братство Золотой Зари?»

– Скорее, Орден. «Орден Золотой Зари». Это укажет на преемственность…

– Орден значит… – человек в маске чуть улыбнулся. – Не можете простить мадам Блаватской увлечение буддизмом?

– Именно! – неожиданно страстно отозвался третий. – Не можем смириться с тем, что эта русская предпочла индийские ребусы возвышенной традиции герметизма! Нам нечему учиться у темнокожих варваров – хотя признаю, порой их свитки представляют известный интерес…

– Oh, East is East, and West is West, and never the twain shall meet… задумчиво произнёс человек в маске.

Второй, Уэскотт, ответил недоуменным взглядом.

– Не знал, профессор, что вы балуетесь стихосложением!

Тот сделал неопределённый жест.

– Что вы! Поверьте, у меня можно найти какие угодно таланты, кроме поэтического. Это так, случайно…

– А что, весьма образно: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и им не сойтись никогда…»^[1]

– С вашего позволения, оставим изящную словесность. – поморщился третий. – Мы собрались для того, чтобы…

– Да-да, верно, мистер Лидделл, – отозвался профессор. – Мы хотели обсудить новости из Египта. Надеюсь, вы простите мне интерес к вашему обществу.

– Ордену! Ордену, а не обществу! Но пока мы предпочитаем не столь громкое название: «Второй Храм Германубиса».

– «Второй»? – в голосе гостя мелькнула ирония. – А что, есть и первый?

– Первый храм – это духовный символ, который суть квинтэссенция… – начал герметист, но Уэскотт поспешно его прервал:

– Мой коллега крайне пунктуален в вопросах ритуалов. Право, Сэмюэль, не стоит утомлять нашего гостя излишними подробностями.

– Они вовсе не излишние!.. – возмутился тот, но Уэскотт его не слушал.

– Итак, мы собирались здесь, чтобы обсудить новости из Египта. Примерно год назад в Александрии объявился русский ученый-историк, Вильгельм… э-э-э… Рукавишникофф.

– Беда с русскими фамилиями, язык можно сломать. – проворчал профессор. – Прошу прощения, Уэскотт, продолжайте…

Тот сделал вид, что не заметил бесцеремонности гостя.

– Опуская подробности: есть основания полагать, что Рукавишникофф разыскал в собрании редкостей египетского хедива манускрипт необычайной ценности. Речь не о коллекционной стоимости, хотя и она достаточно велика. Ценность представляет то, что в нем записано, и мы полагаем, что это указание на запрятанное где-то сокровище мудрости древней расы, которая и оставила его для нас, ее естественных наследников!

В библиотеке повисла тишина, нарушаемая лишь потрескиванием угольков в камине.

– Я полагал, Уильям, что мы говорим о серьезных вещах. – негромко произнес джентльмен в маске. – А роковые тайны древних рукописей – это, знаете ли, для фельетонов^[2] из бульварных листков…

Уэскотт, похоже, ждал чего-то подобного.

– Не судите опрометчиво, профессор. В изысканиях мистеру Рукавишникоффу помогал хранитель собрания хедива, немецкий археолог по фамилии Эберхардт – а этот джентльмен известен своим скепсисом по отношению ко всему, что связано с оккультизмом. И вот, поработав какое-то время с русским историком, он обратился к своим берлинским коллегам за консультацией по некоторым аспектам эзотерических знаний, причем Эберхардта интересовало как раз то, о чем он раньше и слышать не хотел! А Рукавишникофф тем временем…

– Это неспроста, говорю же вам! – перебил Лидделл. – Вспомните о том, сколь популярен во Втором Рейхе древнегерманский оккультизм – а заодно, и о связи этого учения с тайными культами египетских жрецов!

На губах профессора, не скрытых маской, мелькнула снисходительная усмешка.

Уэскотт укоризненно покосился на коллегу, но тот провалился в кресло и смотрел, не мигая, на угли.

– С вашего позволения, Сэмюэль, я продолжу. Рукавишникофф отправляется в Париж, в библиотеку Сорбонны, и там изучает фундаментальные труды по герметизму – и это при том, что раньше он не имел к этой благородной науке ровно никакого отношения! После чего, возвращается в Александрию и месяц спустя снова едет в Европу, на этот раз в Берлин. Там его принимают ведущие немецкие египтологи и оккультисты, и всем им он предъявляет рекомендательные письма Эберхардта. Не буду утомлять вас излишними деталями, но несомненно одно: Рукавишникофф и Эберхардт нашли в александрийском хранилище нечто невероятно ценное для нашего Братства – как, впрочем, и для всех, взыскующих запретных, тайных знаний!

Джентльмен в маске помолчал, поигрывая тростью.

– Если я правильно вас, немец-хранитель сообщил о находках в Берлин?

– Пока неясно. – снова встрял Лидделл. – Но за последние два месяца Эберхард отослал в Берлин не меньше семи писем, тогда как за предыдущий год лет таковых было от силы, три!

– Тогда не понимаю, чем вызвано ваше беспокойство. Попробуйте разузнать о находке Эберхардта через ваших германских коллег. Мне всегда казалось, что при всех разногласиях, европейские оккультисты, масоны и прочие розенкрейцеры всегда умели договариваться между собой…

Услышав пренебрежительное «прочие» Уэскотт дёрнулся, будто его кольнули шилом, но тут же взял себя в руки. Ответ прозвучал вполне любезно:

– Вряд ли Эберхардт и русский допустят кого-то к своему сокровищу. Видите ли, изыскания Рукавишникоффа носят… скажем так, не вполне академический характер. По-видимому, он действует в интересах некоей высокопоставленной особы. Если помните, я вам писал…

– Да, было что-то такое. – человек в маске кивнул. – Какой-то вельможа – то ли серб, то ли руританец?

– Граф Ни…

Уэскотт замолк на полуслове – профессор вскинул голову и поднес палец к губам.

– Прошу вас, Уильям, без имен!

– Даже здесь?

– Особенно здесь. У лондонских стен есть уши.

Герметист пожал плечами.

– Как вам будет угодно. Итак, граф… ну, скажем, «N»?

– Не много ли чести? – буркнул из своего кресла Лидделл. – «N» монограмма великого Бонапарта!

Профессор поворошил угли в камине короткой кочергой. Языки пламени вырвали из полумрака часть сводчатого потолка и висящий над камином средневековый щит-павезу с неразборчивым готическим девизом.

– Ходили слухи, – осторожно продолжил Уэскотт, – что «N» близко знаком с наследником германского кайзера…

– …и, подобно и кронпринцу Вильгельму, помешан на археологии. желчно ввернул Лидделл. – Он, видите ли, мечтает отыскать следы Третьей расы, следы подлинных обитателей Лемурии! Жалкий дилетант!

Уэскотт опять недовольно покосился на Лидделла. Тот перехватил взгляд и замолк, скорчив недовольную мину.

– Мы знаем наверняка, что изыскания Рукавишникоффа оплачивает именно «N». В прошлом году они встретились…

Герметист картинно умолк, ожидая вопроса. Но человек в маске терпеливо ждал, постукивая большим пальцем по подлокотнику.

– Гхм… да, встретились. Беседа состоялась в курительной комнате берлинского Altes Museum^[3]. Через подкупленного служителя мы узнали, что рассказ Рукавишникоффа взволновал «N» чрезвычайно. О чем шла речь – мы не знаем, но нет сомнений, что он решил как можно скорее добраться до того, о чем сказано в манускрипте. Для этого он и задумал отправиться в самое сердце Черной Африки!

– Это вас встревожило, Уильям? – осведомился гость.

– Разумеется! С нашими германскими коллегами мы бы, как вы изволили заметить, договорились. Но этот выскочка, к тому же, связанный с Россией – кто знает, чего от него ждать? А вдруг он, подобно Шлиману, жаждет славы и опубликует результаты изысканий?

– Это было бы катастрофой… – прошептал Лидделл. – Древние знания ни в коем случае не должны стать достоянием черни!

– Совершенно с вами согласен, Сэмюэль. – кивнул Уэскотт. – «N», несмотря на высокое происхождение, ведет себя, как типичный нувориш. К тому же, он славянин, как и этот проныра Рукавишникофф!

При слове «славянин» Лидделл брезгливо скривился.

– Вернувшись из Берлина, – продолжал Уэскотт, – «N» дал поручение своим адвокатам связаться с воздухоплавателем Шарлем Леньяром. Переговоры завершились успехом, и теперь «N» спешно готовит экспедицию, не считаясь с затратами. И есть все основания думать, что своего он добьется.

Джентльмен в маске ответил не сразу. Несколько минут он молча глядел в камин; растревоженное пламя уже опало, и библиотека опять тонула в полумраке.

– А вы уверены, что «N» заинтересовался именно манускриптом? Речь могла идти об иных, более… хм… осязаемых ценностях.

Лидделл высокомерно вздернул голову и посмотрел на гостя с вызовом.

– Никакие, как вы выразились, «осязаемые ценности» не могут, хотя бы в малейшей степени, сравниться с тем кладезем тайных знаний, ключом к которым служат эти древние скрижали!

Уэскотт поморщился – похоже, и его покоробили напыщенные речи собеседника. И, тем не менее, ответ прозвучал вполне любезно:

– Разумеется, мы ни в чем не можем быть уверены! Однако, некоторые обмолвки Рукавишникоффа позволяют прийти к выводу, что они с Эберхардтом нашли нечто поразительное. Правда, считается, что экспонаты собрания хедива давно описаны и каталогизированы, но, похоже, старая лиса Эберхардт приберег кое-что и в задних комнатах.

Профессор пожал плечами.

– И это «что-то» настолько ценное, что «N» готов ради этого ухлопать уйму денег на аэростат Леньяра… Кстати, почему он выбрал столь экзотический способ передвижения? По-моему, Африке пока еще не перевелись чернокожие носильщики и бичи из кожи гиппопотама.

– Видимо, опасается, что за экспедицией могут проследить. Перелет же делает это невозможным.

– Что ж, весьма разумная предосторожность – особенно если вспомнить, что кое-кто и правда, проявляет к его затее интерес. Не так ли, джентльмены?

Герметист скривился – ирония профессора не пришлась ему по вкусу.

– Рукавишникофф сейчас работает в библиотеке Берлинского музея. Из перехваченных телеграмм – они, видите ли, обмениваются срочными сообщениями по телеграфу, используя несложный код, – мы знаем, что «N» ждет его в своей островной резиденции. Оттуда они отплывут на яхте, чтобы присоединиться к воздушной экспедиции. Яхта принадлежит некоей эксцентричной особе, бельгийской подданной…

– Пассии вашего «N»? – сухо спросил гость. – Вы упоминали в своем письме, что он не слишком счастлив в браке.

Уэскотт сделал неопределенный жест.

– Выясните. Это может оказаться важным.

Герметист кивнул. Лидделл недовольно поморщился – ему явно не нравилась бесцеремонность гостя.

– Далее. Военный транспорт «Корсика», перевозящий разобранный аэростат, миновал Суэц и направляется к французскому порту Обок. На борту, кроме рабочих и техников Воздухоплавательного парка, экипаж воздушного корабля и ученые-археологи, всего четырнадцать человек те, кто отправятся в воздушное путешествие.

– И это все, что вы сумели разузнать? – после недолгой паузы осведомился профессор.

– Да, все! – этот раз Уэскотт уже не пытался скрывать раздражение.