Симферополь.
Штаб Южного Фронта
Главнокомандующему
вооруженными силами юга России генералу Врангелю.
Ввиду явной бесполезности дальнейшего сопротивления ваших войск, грозящего лишь пролитием лишних потоков крови, предлагаю вам сдаться. Революционный военный совет армий Южного фронта на основании полномочий, предоставленных ему центральной Советской властью, гарантирует сдающимся полное прощение. Всем нежелающим остаться в социалистической России будет дана возможность выезда за границу при условии отказа на честном слове от борьбы против Советской власти.
Моральная ответственность за последствия в случае отклонения предложения, падет на вас.
Командующий Южным фронтом
Михаил Фрунзе.
Ст. Мелитополь
11 ноября 24 часа.
КомЮжфронта еще раз перечитал обращение. Все было оговорено: Врангель уходит из Крыма вместе с армией, которую иначе пришлось бы добивать ценой большой крови. Будто, мало ее пролито на Турецком валу! Города, склады армейского имущества и огнеприпасов, автомобили, броневики, пушки, даже аэропланы, – все достается Красной армии. Это обещал адмирал Дюмениль, который вел переговоры от имени Врангеля. Высокомерный француз (еще бы не быть высокомерным с эскадрой за спиной!) выторговал для беляков несколько лишних дней для погрузки на суда и заодно, обеспечил комюжу поток гневных депеш из Москвы.
Ленин узнал о переговорах почти сразу – постарались партийцы и сотрудники ЧК, состоящие при штабе Южфронта. Уже на следующий день из Москвы прилетела телеграмма предСовнаркома – шифром, копия тов. Троцкому:
«Только что узнал о Вашем предложении Врангелю сдаться. Крайне удивлен непомерной уступчивостью условий. Если противник не примет эти условия, нельзя больше повторять их и нужно расправиться беспощадно».
Грозный тон послания не произвел на комюжа особого впечатления. У беляков оставалось два дня; пока будет разработан новый оперативный план, пока войска придут в движение – птичка упорхнет из клетки. Тем более, что Врангель пока все выполнял в точности: из Керчи, Феодосии, Евпатории и Севастополя доносили, что погрузка на суда идет бешеными темпами. На 15-е войска должны войти вход в Севастополь, на следующий день занять Керчь. И все, можно слать в Москву заготовленную телеграмму:
«Сегодня нашей конницей взята Керчь. Южный фронт ликвидирован.
Фрунзе.»
И вот – сюрприз! Конница Буденного, подступавшая к Севастополю со стороны Бахчисарая, неожиданно натолкнулись на неприятеля. Командарм сам расспрашивал комполка, чьи разъезды вошли в соприкосновение с белыми. Оказалось, дорогу им преградили броневики и «таньки» – так в Красной Армии еще с 18-го, с боев с Юденичем, называли танки. А пехота беляков, судя по плотности огня, была поголовно вооруженная ружьями-пулеметами. При этом, потерь передовой эскадрон, считай, не понес: трое пропавших без вести, десяток раненых не в счет.
Пулеметчики прочертили очередями в пыли черту, за которую не следует переступать, за которой – смерть. Ослушаться рискнул только комэск да двое отчаянных сорвиголов: пришпорили коней, шашки наголо, наганы, даешь! Остальные замешкались, а когда опомнились, было поздно: между ними и смельчаками выросли кусты белого, непроницаемо-плотного дыма. В дыму загрохотали очереди, завыла, леденя кровь, сирена, и навстречу выкатилась пятнистая туша. Незнакомая машина, повела туда-сюда тонким стволом и перед кавалеристами встала новая стена дымных разрывов.
Скакать, очертя голову в дым, навстречу броневикам и пулеметам, не хотел никто. Война, считай, закончена, неохота помирать вот так, за здорово живешь, когда вот-вот наступит то самое светлое «завтра», за которое воевали три года!
Комполка не решился атаковать невиданного противника и скомандовал отход, ожидая части 51-й дивизии. В итоге, наступление застопорилось: Керчь вот- вот падет, Севастополь, который следовало занять еще утром, все еще в руках врангелевцев, а комюж вынужден читать наглое послание никому не известного капитана первого ранга.
И как все это прикажете понимать?
За окном по улице клубилась пыль. Сотни ног в солдатских ботинках с обмотками, в разбитых сапогах, мелькают опорки, бессарабские чувяки, татарские кожаные туфли – войска поизносились за время наступления. Озорная песня, сочиненная еще в восемнадцатом, распугивала кур, воробьев, взлетала к серенькому небу:
Танька козырем ходила,
Пыль по улице мела,
Страх на Ваньку наводила,
Форсовитая была!
Белобрысые мальчишки стайкой неслись за красноармейцами, суровые казачки неодобрительно глядели из-за плетней. Брехала вслед кудлатая собачонка.
"Ванька, глянь-ка: танька, танька!.."
"Эх ты, дуй ее наскрозь!"
Как пальнет по таньке Ванька, —
Танька, глядь, колеса врозь!
Теперь не восемнадцатый год, красноармейцы не разбегаются, увидав, как из клубов пыли выползает клепаное чудище, смердящее бензиновым перегаром. И все же, действовать надо осторожно. Броневики, танки, дым… неужели белые пустили в ход ядовитые газы? Но ведь потерь почти нет…
Нет, сперва надо прояснить обстановку. Незачем класть людей в лобовых атаках: выждать, подтянуть пушечные броневики, артиллерию и вот тогда…
А Севастополь пусть прощупают махновцы из бригады Каретника, Разгромив у Ишуня корпуса Барбовича, они двинулись на Евпаторию и могут угрожать Севастополю на приморском направлении. А напорются на заслоны этих непонятных беляков – что ж, тем лучше. Троцкий не раз говорил, что с армией Махно надо покончить, пока они в Крыму, как в бутылке с заткнутым горлышком. Заодно, будет, что ответить предСовнаркома, когда тот снова потребует «решительных и безжалостных действий.»
Пехота прошла, протарахтели полевые кухни и санитарные двуколки. Пыль медленно оседала вдоль улицы, и лишь издали еще доносилась веселая песня:
Через час в сторону Евпатории вылетел связной «Фарман». На нем в штаб Каретника отправился приказ комЮжфронта:
«Завтра нашей конницей будет занята Керчь. Для ликвидации Южного фронта надо взять Севастополь. Командующий Южным фронтом приказывает товарищу Каретнику силами вверенной ему бригады ликвидировать этот последний оплот контрреволюции.
Фрунзе.»
Севастополь.
Карантинная улица
«С приходом армии в Крым чрезвычайно усилилась работа большевистских агентов.» – писал в своих воспоминаниях барон Врангель. Верно, в 20-м Центральный Комитет РКП(Б) выделил средства для организации политической работы в тылу врага. В Крым отправилось немало проверенных товарищей для налаживания деятельности подполья.
Одним из них стал Петр Макарьев (партийный псевдоним «Евгений»). Он примкнул к большевикам 20-го февраля, за пять дней до отречения царя. Дальше был Октябрь, служба в ЧК и наконец – личное распоряжение начальника Особого Отдела ВЧК Кедрова, согласно которому «товарищ Евгений» направлялся для Гамарника, подпольную работы в Крыму.
Большевистское подполье переживало тяжелые времена. По полуострову прокатилась волна арестов; в Севастополе уцелело лишь три ячейки, и одна из них в порту, и Макарьева переправили туда – восстанавливать организацию. Германская война, революции, мобилизации, смуты произвели среди мастерового люда катастрофические опустошения. Макарьева взяли без расспросов, только работай! И он работал, да так, что начальник механического участка, нарадоваться не мог на толкового подчиненного. А «товарищ Евгений» тем временем укреплял связи между ячейками, привлекал к работе новых товарищей, налаживал сообщение с «центром». К октябрю 20-го подполье крепко встало на ноги, и собиралось встречать войска Фрунзе, хлынувшие в Крым через прорванные укрепления Турецкого вала.
И вот, только проводили последние транспорта с войсками, только собрались брать власть – на тебе, сюрприз! Два корабля под Андреевскими флагами, солдаты в непривычных, пятнистой, как лягушачья кожа, амуниции… Митяй, до ночи проторчавший в порту, принес тревожные новости.
– Как это – броневики выгружают? – недоумевал дядя Жора. – Наши, портовые еще третьего дня порвали зубчатые передачи у кранов! Инженер а с беляками сбёгли, не могет того быть, чтобы они краны так скоро починили!
Подпольная ячейка заседала на конспиративной квартире по Карантинной улице, на квартире рабочего, клепальщика из паровозного депо.
– А на кой ляд им ваши краны? – уныло отзывался Митяй. – Ихняя посудина к берегу приткнулась, нос у ей надвое раскрылся, как ворота, – вот ей-ей, не брешу! – и оттуда как попрет! Броневики, две таньки – вместо колес ленты стальные, на каждой башня, круглая, плоская, пушка торчит. Дли-ин-ныя! И еще грузовики, агромадные, на шести колесах, сверху хренотень какая-то под брезентами. А солдаты – в жисть не видал таких! Каски как кочны капустные, лица тряпками затянуты, только дырья для глаз. Очки на лбу вот такие, с ладонь, винтовки непонятные, и не винтовки это вовсе! Оцепили свои машины, никого не подпускают – и все, без матюгов, без зуботычин! Вежливо так подтолкнут, а у самих глаза лю-у-тыя, не приведи бог заспорить с таким! У каждого ножик на груди висит, кобур с леворвертом, кармашки повсюду нацеплены. Взглянешь на такого – душа в пятки уходит!
– Ты, Митяй, прекращай панику! – построжел Макарьев. – Не большевистское это дело. Броневиков много насчитал?
– С десяток. Оне дюже разные – которые с четырьмя колесьями, а которые и с восемью. Колесья – в мой рост! На одном коробка, навроде рупоров, в какие команды подают. Как заорали – я чуть не оглох, до сих пор в ушах звенит!
– А что орали-то? – поинтересовался дядя Жора.
– Щас… – Митяй наморщился. – Во: «жители Севастополя! Во избежание и-ци- дентов, просьба не приближаться к боевым машинам ближе, чем на десять шагов. По нарушителям будет открыт огонь на поражение». И так – без перерыва! Товарищ Евгений, а что такое и-ци-дент?
– Это когда тебя, балабола, пристрелят ненароком, а потом прощения попросят – не хотели, мол! – объяснил дядя Жора.
Макарьев поморщился.
– И что, стреляли?
– С чего? Дураков не нашлось к ним лезть…
– А солдат много? – спросил Макарев.
– Да не то, чтобы очень. Может, с полсотни. Мабуть, остальные на пароходе этом, с воротами.
– Это судно особое, для десанта. – снисходительно объяснил дядя Жора. – Чтобы, значит, на берег войска доставлять. В Николаеве строили такие, “Эльпидифоры”, правда, без ворот в носу, со сходнями.
– Так, отставить воспоминания! – перебил старика-слесаря Макарьев. – Надо сообщить в штаб Южфронта, что белые получили подкрепления. Собирайся, Митрий, ты и пойдешь.
– Да я же… – опешил парень. – Как же я из города? У меня здесь мамка с сеструхой, и…
– Ты что, не подчиняешься решению ячейки?
За окном раздалось фырканье мотора, собачий лай. Макарьев отпрянул к стене, опрокидывая табурет – в руке у него блеснул «Браунинг». Механический звук приближался. Подпольщик чуть-чуть отодвинул в сторону занавеску из ситчика в голубой цветочек. По улочке, поднимая клубы пыли, катил автомобиль странного вида – собранный из гнутых труб, на широченных рубчатых колесах, опирающихся на пружинные рессоры. Стекол в кабине не было, за рулем сидел один из тех солдат, которых описывал Митяй. Второй высовывался сверху, держась за рукоятки большого пулемета. Лица обоих скрывались за огромными, в пол-лица, очками-консервами. Задняя часть машины вся увешана коробьями с ручками и перетянутыми ремнями тюками; над ними колыхался высоченный, суставчатый, будто бамбуковая удочка, черный прут. На нем трепетал по ветру трехцветный флажок.
Макарьев сплюнул и задвинул занавеску.
– Ну, чего переполошились? Не за нами…
Подпольщики повскакивали с мест и стояли в напряженных позах с наганами в руках. Непоседливый Митяй извлек откуда-то ручную бомбу системы Рдултовского, похожую на квадратную жестянку из-под консервов. Обшарпанный железный корпус бомбы обильно пятнала ржавчина.
«Интересно, а она взорвется, если сорвать кольцо?» Макарьев нарочито откашлялся и принялся засовывать пистолет за пояс.
– Вот так, товарищи, сами видите. Беляки никуда уходить не собираются. Дядь Жора, сколько бойцов мы сможем собрать к утру?
Совещание затянулось за полночь. Митяй все время мялся, поглядывая на Макарьева, но тот обратился к нему, только когда разошлись остальные – по одному, как требовали правила конспирации.
– Тут такое дело, товарищ Евгений, прямо и не знаю, как сказать. Беляки-то эти друг к другу обращались по-нашему!
– Как это, «по-нашему»? – не понял чекист. – По-русски что ли? Так по- каковски им еще говорить, голова садовая?
– Да я ж не о языке балакаю! Оне, когда обращаются по форме, говорят: «товарищ лейтенант», да «товарищ прапорщик»! Это же где такое видано: лейтенант – и товарищ!
– Ты, может, ослышался? Сам говорил: рупоры орали, могло и примерещиться?
– Не, я близко стоял! Так и говорил: «Товарищ лейтенант!» А у самого на рукаве нашлепка деникинская, только черепа с мечами не хватает, как у ударников!
Макарьев задумался.
– Ты, вот что, Митяй, ты пока никому не говори. Надо разобраться, что за «товарищи» к нам приплыли…
– Я-то не скажу. – пожал плечами парень. – Только они и так узнают. Я ведь не один там стоял! Вот увидите, к утру пойдут разговоры об этих «господах- товарищах».
Крым, Альма
Первую атаку отбили легко. Рота заняла позиции на южном берегу Альмы напротив брода. Один взвод с «Остином» комроты отправил на правый фланг, к перекрестку с проселком, ведущим к татарской деревне Улуккул-Аклес. Махновцы подходили нестройными колоннами, весело и бойко, оглашая окрестности протяжными селянскими песнями. Черное знамя плескалось в голове строя, за ним катились десятка два повозок на рессорном ходу. В бинокль были видны стоящие на них пулеметы. Тачанки. Те самые, что пять дней назад выкосили кавалеристов Барбовича.
Похоже, махновцы и помыслить не могли, что кто-то посмеет загородить им дорогу. Штабс-капитан Рукавишников приказал подпустить наглецов поближе и встретил огнем семи пулеметов с убийственной дистанции в две сотни шагов. Передовые сотни легли все; тачанки разворачивались, опрокидывались, рвались прочь из-под секущего свинца, огрызались длинными очередями, прикрывая откатывающиеся эскадроны. А когда во фланг избиваемого авангарда выкатился михеевский «Ланчестер», начался разгром.
К полудню отбили еще три атаки. Северный берег сплошь был усеян конскими и людскими телами; со стороны Улуккул-Аклес доносилась частая стрельба – «украинские повстанцы», сунувшиеся в обход, напоролись на «Остин». В кожухах «Максимов» закипала вода, Адашев расстрелял уже пятую ленту к «гочкису». Спасибо, патронов взяли с запасом; в перерывах между атаками юнкера торопливо набивали ленты и рубчатые «тарелки» «люсек».
Михеев вылез из броневика. Оливковая краска вся в свежих царапинах, броня кое-где вмялась под ударами пуль. Хорошо, подумал юнкер, что у этих скотов не нашлось патронов со специальными бронебойными пулями, а то бы пришлось плохо. Если тачанки окружат машину – все, могила, порубят жестяную броню очередями в упор. «Ланчестер» – это вам не «Остин» с двумя пулеметными башнями, способный огрызаться очередями во все стороны. А «Максимы» на штатных лафетах – не наскоро прикрученный проволокой «Гочкис»…
– Михеев!
К броневику ковылял, опираясь на винтовку, командир роты. Пуля попала в бедро, но пуля, по счастью, прошла навылет, не задев кость. Другим повезло меньше: в мазанке стонали раненые, под стеной в рядок лежали мертвецы. На груди у каждого – фуражка с вензелем 1-го Киевского Константиновского военного училища.
Штабс-капитан дохромал до броневика.
– Михеев, ты у нас лучший водитель. С НП доносят: махновцы подтягивают на телегах пехоту, с ними то ли две, то ли три трехдюймовки. Накроют тут нас шрапнелями… В-общем, сдавай броневик Овечкину, бери «Фиат» и дуй в город. Я велю погрузить раненых в кузов, сдадите в госпиталь. Хотя, какой сейчас госпиталь… Главное, найди генерала Стогова и передай: долго мы не продержимся! Будем отходить к окраине села, попробуем зацепиться. Но все равно, к утру, самое позднее, нас сомнут и двинутся на город. Так что, Михеев, гони, как черт, на тебя вся надежда!
Севастополь
Район ж\д вокзала
«Чума забери этих беляков! – бормотал на ходу Митяй. – Разъездились, понимаешь! Ничего, товарищ Фрунзе покажет вам кузькину мать и крах мировой буржуазии!»
Впрочем, опасность не так уж велика: пятнистых машин, колесивших по центральным улицам, совсем мало. Незваные гости наверняка не знают города, а Митяй, вырос в Севастополе и прожил здесь всю жизнь. Ему незачем выбираться на улицы – можно пробраться переулками, обойти Четвертый бастион, миновать вокзал, потом Татарской слободкой, мимо казарм Брестского полка, через Ушакову балку и дальше, на Инкерман. И все, ищи его, свищи – позаимствует у дяди Игната мерина и рысцой до Бахчисарая! А если все же остановят – вот он, наган, выданный товарищем Евгением, оттягивает пояс. Пусть попробуют! Он им даст бой, не посмотрит на пятнистые «жабьи» мундиры!
Митяй рассуждал верно – морские пехотинцы с «Можайска» не знали города, а потому ограничились тем, что взяли под контроль главные объекты, в том числе и вокзал. Туда подогнали БТР с отделением морпехов и два десятка «местных» с винтовками. Их лейтенант расставил вокруг вокзала, своих же бойцов разбил на двойки и разместил в ключевых пунктах, в расчете на то, чтобы использовать, как группы быстрого реагирования. А сам стал гонять над переулками и подъездными путями дрон-квадрокоптер. И насторожился, увидев на мониторе человека, крадущегося в обход постов.
Услыхав крик «добровольца»: «А ну стой, сволочь краснопузая!», Митяй рыбкой нырнул в кусты и сломя голову, кинулся прочь, на бегу вытаскивая из-за пазухи револьвер. И едва ли не нос к носу столкнулся с двойкой морпехов, выдвинувшихся ему наперерез.
Увидав массивные, увешанные непонятно чем фигуры, выросшие словно из- под земли, Митяй тонко, по-заячьи заверещал, наугад пальнул из нагана, метнулся назад. «Пятнистый» в два прыжка догнал беглеца и взмахнул прикладом. Жестокий удар между лопаток вышиб воздух из легких, швырнул лицом в пыль. судорожно хватал ртом воздух, царапал пальцами по земле, нашаривая оброненный револьвер, а «беляк» приподнял его, умело обыскал и извлек из-за подкладки картуза сложенный вчетверо листок – донесение подпольной ячейки РКП(б) в штаб ЮжФронта.
О проекте
О подписке