Глава 2

То, что Николка остался жив, не назвать иначе как чудом. Когда Николенька, пройдя сквозь сырую подворотню, ступил на тротуар, он в первый момент ничего не понял, – а ноги по инерции пронесли его еще несколько шагов. Мальчик споткнулся на бордюрном камне и, пытаясь удержать равновесие, совершил унизительную пробежку вперед, и тут…

Что-то огромное, пронзительно воя, пронеслось вплотную к мальчику, обдав его отвратительным смрадом. Николка отпрянул, вновь споткнулся о проклятый бордюр и с размаху въехал в кого-то ранцем. Упасть ему, впрочем, не дали – мальчик получил чувствительную оплеуху в сопровождении крепкого ругательства, отпрянул – и с трудом увернулся от другого ревущего чудовища.

Пронзительный визг, скрежет, толчок… Николку швырнуло вперед, и он полетел куда-то, под вой сирен и истошный женский вопль: «Ребенка задавили!»

Гимназисту повезло. Разминувшись на какой-то миллиметр с бампером серебристого «ауди», он угодил прямиком под следующий за нею микроавтобус, – но, на счастье, водила потрепанной мосгазовской «буханки» успел каким-то немыслимым усилием затормозить. Так что мальчик лишь получил дополнительное ускорение, вылетел на тротуар и бросился бежать, оставляя за спиной визг тормозов, крики прохожих и матюги ошалевших от ужаса водителей.

Николенька остановился только в третьем по счету дворе. Два первых он проскочил, не задержавшись, шарахаясь от экипажей, загромоздивших обочины, оскальзываясь на сером монолите, которым, как коркой, была покрыта земля. Но стоило влететь в тихий, самого обычного вида дворик, как силы оставили мальчика. Николка без сил рухнул на маленькую скамеечку и принялся озираться по сторонам.

Приютивший его дворик казался обыкновенным лишь на первый взгляд. Стоило приглядеться – и тут же обнаруживались несообразности. Двор был вымощен подозрительно аккуратными шестигранными плитами. Небо над ним во всех направлениях пересекали какие-то проволоки; возле окон красовались несуразные белые тарелки с яркими эмблемами и буквами латинского алфавита.

А вывески?! Большие, непривычно яркие, некоторые даже светились. Николенька вроде и понимал, что надписи на них – слова знакомые, но повсюду отсутствовала буква «ять». И не только она – положенной в конце многих слов буквы «ер» Николка тоже не разглядел.

Засмотревшись, мальчик не сразу заметил двух девушек, вышедших из соседнего подъезда. Николенька было дернулся к ним, но, приглядевшись, предпочел не трогаться с места. Да что там – будь его воля, он растекся бы по спинке скамейки, сделавшись понезаметнее.

Вид у девиц был совершенно диким. Первая щеголяла в неприлично коротком платье, оставлявшем ноги открытыми куда выше колен, но вот вторая… она напоминала чудище из кошмарных снов. Хотя ТАКИЕ сны Николке еще не снились, и слава богу, а то каждый раз мальчик просыпался бы в холодном поту. С ног до самой шеи девица была затянута в черную лаковую кожу. Одежда эта (короткий жилет и неестественно узкие штаны) была усеяна множеством блестящих пуговиц, заклепок и каких-то рифленых металлических змеек. На шее девицы красовался собачий ошейник, ощетинившийся острыми шипами в полдюйма длиной. На голове же… нет, не прическа. Скорее уж – патлы ядовито-зеленого и желтого цветов; они торчали во все стороны самым беспорядочным образом. Лицо… Николенька только взглянул этому пугалу в лицо – и тут же отвел глаза. Надо сказать, в семье Овчинниковых суеверность никогда не была в почете, но тут мальчика неудержимо потянуло то ли перекреститься, то ли сплюнуть через левое плечо: в ноздрях девицы тоже красовались шипы. Они, правда, были поменьше, чем те, что на ошейнике, но торчали прямо из живого тела! Нижнюю губу девицы украшали металлические кольца, а два других были продеты в брови. Ухо… это было самое отвратительное. В мочку, разросшуюся до противоестественных размеров, вросло блестящее металлическое кольцо. Именно вросло – на манер люверса, железного кольца, вшитого в угол паруса. Кольцо было здоровенным – в него можно было продеть два пальца. Руки и шея существа (Николенька уже не решился бы называть ЭТО женщиной) были покрыты густой вязью рисунков жуткого содержания. Черепа, оскаленные пасти, рогатые сатаноиды, зловещие иероглифы, то ли змеи, то ли драконы, оплетающие руки…

Тем временем зеленоволосая шипастая образина повернулась к мальчику – глаза у нее оказались неестественного ярко-зеленого цвета! – и выдало:

– Эй, чел, че уставился? Типа, я напрягаю, да?

Это было уже слишком. Чуть ли не завывая от ужаса, Николенька сорвался со скамейки и кинулся прочь – куда глаза глядят, только подальше от этого кошмара…

* * *

– Полегче, юноша! Так ведь и шею свернуть недолго!

Николенька отчаянно извивался, пытаясь вырваться из ловушки, коварно подсунутой судьбой. Вылетев из двора, мальчик нос к носу столкнулся с каким-то господином. Тот успел среагировать – и перехватил Николеньку, прежде кем мальчик врезался головой ему в живот. Взяв несчастного гимназиста за плечи, незнакомец рассматривал его – слегка насмешливо, но по-доброму, заинтересованно.

– Смотри, Вань, какой любопытный персонаж!

Доброжелательный господин был не одинок. Его попутчиком был подросток лет четырнадцати-пятнадцати, почти на голову выше Николеньки. Сам господин сразу вызвал у гимназиста симпатию – хотя бы тем, что не носил ни шипов, ни ошейников, а был облачен в приличный костюм, даже при шляпе и трости. А вот платье мальчика вызывало у Николеньки оторопь. Яркая красно-белая куртка, распахнутая на груди, под ней – сорочка без воротника и пуговиц, с изображением какого-то чудища, синие, протертые на коленях до белизны штаны – ничего похожего гимназист никогда не видел. И притом в глазах мальчика ясно читалось удивление; да и старший его спутник смотрел на Николеньку – как энтомолог на редкостную жужелицу.

– Скажите-ка на милость, юноша, с чего это вам пришло в голову гулять по Москве в форме царской гимназии? Смотри, Иван, даже ранец правильный. Можно вашу фуражку, молодой человек?

Николенька хотел возразить – а в чем ему, гимназисту, ходить по улицам? – но не смог выдавить из себя ни звука. Горло было забито пылью, он не понимал ровным счетом ничего из того, что творилось вокруг. Так что мальчик молча протянул любопытному господину смятую гимназическую фуражку. Тот взял ее, расправил и протянул своему юному спутнику.

– Вот это я понимаю – внимание к деталям. Видишь кокарду? Нашим бы реконструкторам такую дотошность…

Мальчик взял фуражку и с интересом повертел ее в руках. Над блестящим лаковым козырьком красовалась, как и положено, кокарда белого металла – две скрещенные веточки, увенчанные тремя острыми листиками. Между веточками чего-то не хватало; приглядевшись, можно было различить металлические заусенцы – как будто бы часть кокарды, крепившаяся между листиками, была безжалостно выломана.

– А чего такого тут, пап? Кокарда как кокарда… только поломана. Чего в ней особенного?

Николенька недоумевал. Поломана? Да кто он такой, этот мальчишка, что не знает самых простых вещей? Он вообще в Москве живет или где? Николенька совсем было собрался вставить свое слово, но доброжелательный господин успел первым:

– Так и бывает, когда учишь историю по популярным изданиям. Чтобы ты знал – в этой «поломанной» кокарде больше достоверности, чем в мундире иного кавалергарда из числа тех, что говорят по мобильникам, не слезая с седел. И не поломана кокарда, а приведена в соответствие с обычаем. Верно, молодой человек?

Николенька торопливо кивнул, а господин продолжил:

– Здесь вообще-то должен был быть номер гимназии – латинскими цифрами. Но любой уважающий себя гимназист этот номер выламывал. Мера предосторожности: случись что, по кокарде городовой или гимназический инспектор мог определить, из какой ты гимназии. Так что любой, сохранивший кокарду в целости, подставлялся сам и подводил своих товарищей. Помнишь «Кондуит» Кассиля? Так там, когда мальчик пришел в класс, у него тут же кокарду выломали.

Ваня кивнул, повертел фуражку в руках и вернул ее Николеньке.

– Круто ты прикинулся. В каком-нибудь клубе состоишь, или это вас в школе так ходить заставляют?

– Простите… прикинулся кем? И в каком клубе? – Наконец-то Николенька сумел выдавить из себя что-то связное. – Вы, наверное, меня не за того приняли. Меня зовут Николка, я…

– Ну да, как младшего Турбина. Отлично играете свою роль, юноша, только вот мы сейчас не на сцене, не так ли? Ну хорошо, мы-то люди привычные, а другие могут и не так понять. Впрочем, простите, мы не представились, – и господин слегка поклонился, приподняв шляпу: – Меня зовут Олег Иванович Семенов. А этот молодой человек – мой сын Ваня.

Николенька смог только выдавить из себя:

– Очень приятно, – и неловко поклонился в ответ и шаркнул ножкой. Что вызвало у вежливого господина улыбку, а у его юного спутника – ехидный смешок.

– А все же – откуда вы, если не секрет? – продолжил Олег Иванович.

– Я… это… тут, на Гороховской живу, рядом… заблудился, а потом такая, зеленая, с шипами…

– Хорошо хоть не бледная, с косой, – ответил Олег Иванович. Ваня же хихикнул, как будто отец сказал нечто необычайно смешное, а тот тем временем продолжил: – Гороховская, значит? Что-то я такой улицы не припомню, хотя вроде знаю здешние края…

– Да нет, это рядом совсем – надо идти от Земляного Вала до Гороховского переулка. Здесь рукой подать, мы на углу живем, – заторопился Николенька, но новый знакомый в очередной раз его прервал:

– То есть на Казакова? Так бы и говорили. Это и правда в двух шагах. Как вы тут заблудиться сумели?

– Я… мне… а куда… – Николенька вновь запнулся. Беседа с Олегом Ивановичем и Ваней заставила его на минуту забыть о том, что с ним произошло. Но теперь все это – и незнакомо-знакомые улицы, полные рычащих четырехколесных монстров, и дворы, в которых шастают другие монстры, издали напоминающие людей, но с растущими из кожи стальными шипами; и повсюду – безграмотно написанные вывески с диким содержанием… все эти несчастья опять навалились на гимназиста. Он припомнил, что прошел уже час, а он все еще ничегошеньки не понял и, похоже, уже не поймет. Нервы у Николеньки не выдержали, и он, вцепившись в рукав нового знакомого, самозабвенно зарыдал.

Что было дальше, Николенька не сумел бы вспомнить ни за какие коврижки. Вроде он что-то взахлеб говорил; потом они втроем куда-то шли… в память врезался эпизод: они с Ваней и Олегом Ивановичем стоят рядом со странной прозрачной коробкой без боковых стенок и со скамейкой внутри. На стенке – яркая афиша: почти совсем раздетая девушка на фоне пальм и странного, стремительных обводов, парохода, а поверх всего этого надпись: «Курортный сезон 2014 года в Крыму».

Да, действительность оказалась страшнее зелено-патлатой девицы с шипами на лице. По словам новых знакомых, вокруг Николеньки была Москва две тысячи четырнадцатого года; а значит, с того момента, когда мальчик шагнул в коварную подворотню, прошло ни много ни мало – сто двадцать восемь лет! Поверить в это было невозможно. Но ничего другого мальчику не оставалось. А как иначе объяснить то, что творилось вокруг? Откуда взялись эти вроде знакомые, но ставшие в одночасье неузнаваемыми улицы, по которым катят разноцветные экипажи без всякого признака лошадей? А тяжелый смрад, разрывающий легкие? А люди в странных, порой вызывающих одеждах? Шум вокруг… а какие тут дома! Некоторые были невероятно высокими – таких Николенька не видел ни в Москве, ни в родном Севастополе.

Тем не менее, мальчик уже успокоился. Выплакавшись и выговорившись, он почти взял себя в руки и попытался членораздельно отвечать на вопросы новых знакомых. И сразу осознал: ему не верят! Нет, вопросы Олега Ивановича были вежливыми и корректными, но в них явно сквозила ирония. Что до его сына – Ваня откровенно развлекался, давая понять, что Николенькины рассказы – не более чем розыгрыш. А ведь мальчик так старался, чтобы ему поверили! Он вдруг осознал, что отец и сын – его единственная надежда в этом страшном, чужом мире. И если Олег Иванович и его сын Ваня сейчас попрощаются и отправятся своей дорогой, Николеньке останется одно – пропадать.

Впрочем, новый знакомый, кажется, не собирался бросать мальчика. Наоборот – Олег Иванович, в который уже раз, терпеливо выслушивал сбивчивый Николенькин рассказ, как вдруг его прервала мелодичная трель.

Новый знакомый, жестом попросив мальчика подождать, полез в карман и извлек на свет божий маленькую плоскую коробочку. Она-то и издавала странные звуки. Олег Иванович сделал что-то с коробочкой, поднес к уху – и, к удивлению Николеньки, заговорил, будто беседовал с невидимым собеседником.

– Да, Владимир Георгиевич, я. Нет, не отменяется. Простите, у меня тут образовался небольшой форс-мажор. Нет, буду минут через десять. Не стоит, я в ваших краях, как раз подхожу к редакции.

Олег Иванович отнял коробочку от уха, опять сделал с ней что-то, отчего она отчетливо пискнула, и вновь обратился к мальчикам:

– Так, молодые люди, у меня тут образовались срочные дела. Так что придется на время вас покинуть. Ваня, проводи нашего нового друга до дому. Адрес помнишь?

Ваня кивнул, и Олег Иванович уже обратился к Николеньке:

– Что ж, юноша, был рад знакомству. Надеюсь, все уладится и мы еще сможем как-нибудь побеседовать. Должен отметить, у вас на редкость богатая фантазия и недюжинные актерские способности. – И опять Ивану: – Не забудь взять у парня координаты и позвони, как доберетесь до места. Закончу дела в журнале – встретимся и зайдем в «Макдональдс». Договорились?

Николенька торопливо кивнул, а Ваня уже дергал мальчика за рукав:

– Ну что, пошли? Тут недалеко, по дороге и поговорим.

И вот, распрощавшись с милейшим Олегом Ивановичем, несчастный гимназист отправился я вслед за Ваней, изо всех сил стараясь не шарахаться от странно одетых людей и проносящихся возле самого тротуара самоходных экипажей.

Дорога до дома на Гороховской (то есть на улице Казакова – так, кажется, назвал улицу новый знакомый?) заняла совсем немного времени. Николенька даже удивился – как недалеко он успел уйти за эти страшные полчаса! Поворот, переулок, два квартала вдоль тихой улицы – и вот он, нужный дом! Николенька не уставал удивляться сам себе. Всего-то около часа прошло с тех пор, как он несся этими самыми дворами, с выпученными от ужаса глазами, ничего вокруг не замечая. А сейчас – уверенно идет по улице города будущего (ну, не совсем уверенно, честно говоря, – откуда взялось бы это чувство, не будь рядом Вани?), с любопытством рассматривает «автомобили», как называют эти самодвижущиеся экипажи, изучает яркие плакаты и вывески…

Нет, решительно Николенька мог гордиться собой! Особенно если учесть, что он еще и успевал задавать своему провожатому тысячу и один вопрос. Ваня охотно отвечал, но насмешка в его голосе ощущалась вполне. Николенька понимал, что его спутник так до конца ему и не поверил – и теперь находит удовольствие в том, чтобы подыгрывать собеседнику, зачем-то валяющему дурака. Игра эта Ваню забавляла, и он охотно принял тон, предложенный несчастным гимназистом.

Дом номер девять по Гороховской улице (то есть архитектора Казакова) стоял на своем месте. Но нельзя сказать, что он совсем уж не изменился. Цвет теперь был не темно-желтым, а каким-то салатовым; фасад же изрядно облупился. На окнах первого этажа появились решетки, а сам фасад был изуродован какими-то щелястыми серыми ящиками. Ваня называл их «кондиционеры» и даже объяснил, для чего они служат, – но Николенька пропустил объяснение мимо ушей, рассматривая на рекламном плакате размахивающего оружием монстра.

В общем, дом был тем самым. Да и подворотня, на первый взгляд, почти не изменилась. Добавились, правда, какие-то корявые, размытые разноцветные надписи дикого содержания и непонятные символы… но мальчику было уже не до них. Со всех ног он кинулся во двор… и замер, как вкопанный. Во дворе не было ничего хоть отдалено знакомого – серый монолит вместо брусчатки, хилая клумба, уродливые крылечки где надо и где не надо. Посреди двора – пять «автомобилей» и какие-то дурно пахнущие баки. Так, похоже, в будущем выглядела помойка.

– Ну, и где здесь твой девятнадцатый век? Ладно, признавайся, что все выдумал. Классно сыграно, кстати, ты талант. Мы с папой чуть не поверили…

Это было невыносимо! В отчаянии Николенька обернулся к насмешнику. Увидев в глазах товарища самое настоящее, неподдельное горе, Ваня поперхнулся очередной колкостью:

– Ну, ты что… ладно, я так, не бери в голову. Счас найдем, где ты живешь. А давай дом обойдем – может, тебе в другой подъезд, или вообще в соседний дом? Мог ведь ты с адресом что-то напутать, верно? – И с этими словами Ваня увлек мальчика назад, на улицу.

И надо же – Ваня как в воду глядел! Не успели они сделать вдоль фасада и десятка шагов, как загадочная подворотня нашлась. Причем она и здесь была не на месте; и точно так же из нее тянуло сыростью и холодом. И таким пугающим был этот холод, что Николенька остановился в двух шагах от цели, к которой только что стремился всеми силами.

– Ну вот, кажется, пришли… – неуверенно сказал мальчик. – Мне, кажется, сюда…

– Туда, говоришь? И правда, странное местечко… – И Ваня поковырял ногой кромку асфальта. Подобно траве на «той стороне», асфальт тоже заканчивался как-то… неправильно. Он обрывался идеально прямой линией: ни трещин, ни щелей. А за обрезом начиналась плотно утоптанная земля, тоже какая-то странная: ни нежной майской травки, ни мелкого мусора, ни даже камешков. Но делать было нечего, и Николенька постарался унять внутреннюю дрожь:

– Да, точно, туда. Ну что, пошли? – и первым вошел в темный зев загадочной подворотни.

Наверное, ни один приговоренный к казни и помилованный в последний момент преступник не чувствовал такого облегчения, какое испытал Николенька. Милый, знакомый до слез двор! Фомич со своей метлой! При виде дворника Николеньке захотелось тут же броситься и расцеловать его. И Васютин в компании двух студентов, и вороха брошюр! И тетя Оля – такая домашняя и родная – идет через двор с кошелкой в руке.

– Тетенька, дорогая! – Николенька бросился к ней со всех ног – и с разбегу зарылся лицом в ткань капота. Мальчик испытывал не просто облегчение: ему казалось, что он проснулся после тягостного ночного кошмара, который изводил его всю ночь и никак не отпускал, – и вот наконец пришло блаженное пробуждение, после которого утро кажется таким ярким и прекрасным…

Тетя Оля была немало удивлена:

– Николя, что это значит? Ты уже вернулся из гимназии?

Но стоило женщине взглянуть в лицо мальчика, увидеть заплаканные, полные страха глаза, как она сменила гнев на милость.

– Вот что, мон шер, ты немного не в себе. Пойдем домой, я тебе чаю налью. – И с этими словами тетя увлекла Николку в подъезд. Мальчик шел за ней и буквально ощущал, как страшный мир будущего за спиной стремительно растворяется, тает, превращается в ночной морок.

Уже на лестнице, у самой двери в квартиру, Николенька вспомнил о Ване. Как он мог, вот так, просто, за здорово живешь, позабыть о человеке, который, считай, спас его из ужасной передряги? Николеньку пронзила ужасная мысль: а что, если Ваня застрянет тут, в его времени? Наверное, мальчику будет ничуть не легче, чем было Николеньке в веке двадцать первом? Хотя, конечно, зеленоволосых девиц тут нет. И, буркнув: – Щас, теть Оль, я на минутку… – Николенька мухой слетел по лестнице и выскочил на двор.

Но там не было никого, кроме Фомича да давешней компании студентов. Николенька поискал взглядом загадочную подворотню – она-то никуда не делась, – но и там Вани не оказалось.

«Вот и славно – значит, ушел, вернулся к себе, в свой непонятный век», – решил Николенька и с легким сердцем потопал вверх по лестнице. Несмотря на огромное облегчение, мальчик чувствовал себя совершенно разбитым. Ему хотелось одного – уклониться от расспросов тетки и спрятаться в своей комнате.