V

«…вы сами усугубляете своё деяние, требуя повторения тайн, вами разглашаемых. Что вы скажете по поводу вашего труда о вымирающих расах, где вы даёте ключи к уразумению скрытой истории человечества, о цифровых ключах к апокалипсису и первой книге Моисея, наконец… – голос полковника пропитался искренним ужасом. – Наконец, о тех данных, которые вы открываете профанам о первобытных письменах отжившего человечества?..»

Я откинулся на спинку стула. Мозг срочно требовал хотя бы небольшого роздыха. Три с половиной часа художественных опусов от товарища Барченко – это всё же перебор. Хотя читается сравнительно легко: беллетристика в лучших традициях викторианской эпохи, берущая начало от Жюля Верна и Луи Буссенара…

Я пролистал книжку до конца. Собственно, не книжку вовсе, а февральский номер журнала «Мир приключений» за 1914-й год – в нём, наряду с рассказами Конана Дойля, Честертона и «записками офицера наполеоновской армии» Делоне, публиковались главы из романа Барченко «Из мрака». Номеров, содержащих роман целиком, в библиотеке нашлось четыре, все с лиловыми штампами спецотдела ОГПУ на задней странице обложки, выдаваемые исключительно по списку. Однажды я уже имел случай в него заглянуть – когда мы с Марком преступным образом проникли поздно вечером в библиотеку, чтобы ознакомиться с кое-какими новинками, присланными, как выяснилось, компетентными товарищами, курировавшими от ОГПУ некоторые специфические области деятельности коммуны. Те самые, в которые мы оказались потом втянуты по самое не балуйся…

Почему я решил вернуться к этим книгам? Уж точно не от скуки – чтение литературных упражнений товарища Барченко навевало на меня непреодолимый сон и заставляло горько пожалеть об отсутствии в коридоре кофейного автомата, способного выдать по первому требованию пластиковую чашечку с обжигающий «эспрессо». Ну, или, на худой конец, «капучино».

Мотивы, заставившие меня закопаться в книжные раритеты, были иного свойства: догадываясь, что в самое ближайшее время нам, всем троим, предстоит куда более близкое знакомство с Барченко и его теориями, я решил поискать их «первоистоки» – а где ещё они могут найтись, как не в фантастическом романе, который упомянутый господин сваял на заре своего творческого пути? В те времена вообще было принято облекать разного рода околонаучные теории в форму литературных произведений, так что я имел все основания рассчитывать на успех.

«…То обстоятельство, что символы апокалипсиса, включая таинственное «звериное число», раскрываются этим ключом, – лучшее доказательство того, что ключ этот был известен автору откровения.

Полковник хотел возразить, но спохватился, выжидательно стиснул губы.

– Третье обвинение – письмена первобытного племени. Но разве другие исследователи не обращали внимания на то, что таинственные иероглифы на самой вершине скал Уади Сипайского полуострова, начертанные выше других, уже разобранных, не имеют ничего общего с арамейскими, куфическими письменами. Разве не обнаружено в них начертание символа, которым арийцы изображали огонь? Разве десятки экспедиций не дали нам изображений таких же таинственных знаков, начертанных чьей- то рукой на самых недоступных вершинах голых каменных скал великих Сибирских бассейнов?..»

Что-то это подозрительно напоминало – может, увлечение Барченко темой Гипербореи, а так же страсть к давно забытым древним письменам? Если так, то он явно остался верен прежним своим интересам…

В любом случае, ознакомиться с учёными (или псевдоучёными, это уж как посмотреть) трудами Барченко я возможности не имел. В библиотеке коммуны их не нашлось, и я не имел представления, где ещё их искать. Возможно, какие-то специальные научные журналы, сборники монографий? Как всё- таки хорошо было в оставленном мной двадцать первом веке: забил фамилию автора и тему в поисковую строку – и сиди, жди, пока ГУГЛ сделает за тебя всю работу.

За спиной скрипнула дверь, торопливо застучали по паркетному полу подошвы. Библиотекарша Клава из седьмого девичьего отряда, уткнувшаяся в картотечный ящик за своим столиком, недовольно вскинулась: кто это смеет столь бесцеремонно нарушать тишину, царящую в этом храме знаний?

– Давыдов, ты здесь? Дежком зовёт, там за вами машина пришла!

Это был трубач Тоха, сменивший по случаю зимнего сезона голошейку и трусики на юнгштурмовку и плотные шаровары. Однако свой инструмент он всё так же сжимал под мышкой, и отблески полированного серебра играли в мальчишеских глазах – весёлых и серьёзных одновременно.

– Нас – это кого? – спросил я. – И вообще, кто приехал-то?

– Тебя, Гринберга и Таньку Макарьеву из восьмого отряда. А кто приехал – почём мне знать? Двое, в форме. Один, шофёр ждёт в машине, а второй, по виду главный, сейчас в кабинете у Антоныча. Бумаги какие-то рассматривают.

Он почесал ухо мундштуком трубы.

– Так ты идёшь или нет? А то у меня ещё дел полно…

– Сейчас. – Я встал, положил «Мир приключений» на столик Клавы. – Только с Татьяной-то как же? Она до сих пор в медчасти… – Дежком так и сказал. – кивнул Тёмка. – А он отвечает: велено, чтоб все трое!

– Ну, раз велено – тогда пошли.

И мы вышли, оставив в недоумении Клаву, прислушивавшуюся к нашему разговору.

…то-то сегодня в девчоночьей спальне будет пересудов…

– За образцовое выполнение задания ОГПУ Давыдов, Гринберг и Макарьева премированы ценными именными подарками!

Голос сотрудника, проводившего церемонию награждения, звучал сухо и невыразительно, но это нисколько не портило торжественности момента. «Внештатные сотрудники» – это звучит гордо, особенно, когда к должности прилагаются самые настоящие ГПУшные корочки – с ФИО, фотографиями три на четыре (довольно паршивого качества), дающие, помимо прочих преимуществ перед обычными гражданами СССР, ещё и право на ношение оружия – без всяких дополнительных разрешений, просто по факту своего наличия. Здесь с этим вообще проще, а уж в праве сотрудников данного ведомства на ствол в кармане, вообще никому не придёт в голову сомневаться.

Удостоверения нам выдали сразу, как только мы вошли в кабинет. Признаться, всю дорогу от коммуны до Харькова меня грыз эдакий червячок – всё же за нами числились кое-какие грешки, вроде некоторых моментов недавнего вояжа, утаенных от начальства и не вошедших в отчёты. Но – обошлось; в здании управления нас провели на третий этаж, где располагались кабинеты высшего начальства, и проводили к замначальника горотдела – высокому, худому мужчине с одним «ромбом» на петлицах и круглыми очками на характерной физиономии выходца из черты оседлости. Товарищ Тумаркин (так представился владелец очков) вышел навстречу нам из-за необъятного письменного стола, где он обычно восседал под портретами Ленина и Дзержинского, по очереди пожал каждому руку – и началась официальная церемония раздачи плюшек.

Перво-наперво, нам вручили упомянутые удостоверения. Я судорожно припоминал, была ли речь об этом раньше, во время подготовки к операции – и припомнил-таки, что один из наших инструкторов вроде бы обмолвился о чём-то подобном. Что ж, удостоверения так удостоверения – мы расписались, как положено, в ведомости, выслушали приличествующие мантры о том, что беречь полученные документы следует так же, как партийные билеты (которых у нас не было), но при этом лишний раз их не светить, поскольку враг не дремлет. Приняли из рук товарища Тумаркина ярко-красные корочки, убрали их в нагрудные карманы юнгштурмовок – после чего перешли ко второй части марлезонского балета.

«Именные подарки» были заранее разложены на столе. Замначальника брал их по одному и передавал награждённым – сопровождая короткой речью и рукопожатием. Ладонь у второго по старшинству чекиста Харькова оказалась мягкая, слегка даже влажная – и я краем глаза увидел, как Татьяна едва сдержала брезгливую гримаску, пожимая эту «котлету».

Но вернёмся к подаркам. Мне досталась новенькая кобура- приклад для «Браунинга» модели 1903-го года. К кобуре прилагались все надлежащие аксессуары: шомпол, ремешок через плечо, а так же запасная обойма на десять патронов, убираемая в особое внутреннее гнездо в кобуре – по замыслу разработчика пистолета, использовать её можно было только с пристёгнутым прикладом. На красном дереве коробки имелась бронзовая табличка: «За образцовое выполнение задания командования». И всё – ни имени награждённого, ни организации, чьё задание тот сподобился образцово выполнить. Как не было и самого «Браунинга» – мягкий намёк на то, что компетентные товарищи в курсе того, что хранится в запертой на ключ тумбочке возле койки в спальне четвёртого отряда, и ничего против этого не имеют. Пока, во всяком случае.

Что ж, спасибо товарищам чекистам и в особенности, вышестоящему начальству – вещь солидная, нужная. А уж как будет смотреться деревянная коробка с «Браунингом» на ремешке через плечо поверх форменной юнгштурмовки! На миг я даже пожалел, что не удастся пофорсить перед друзьями-коммунарами в таком шикарном виде.

..Увы. Не поймут-с…

Мои спутники тоже удостоились именного оружия – самого настоящего, а не как в моём случае, набора аксессуаров. Оба получили карманные «Кольты» 1908-го года, являющихся американскими копиями карманных же «Браунингов» 1906-го года калибра 6,35 мм. При скромных размерах (пистолетики вполне помещались на ладонь взрослого мужчины) это было надёжное и достаточно эффективное оружие самообороны, которое с удовольствием использовали в качестве запасного ствола полицейские и сотрудники спецслужб. На костяных щёчках рукояток у «кольтов» имелись такие же латунные таблички, как и на моей кобуре, разве что поменьше – и такие же «безымянные».

И завершающий, третий акт марлезонского балета: за «образцовое выполнение задания» все трое премированы денежными выплатами в размере семи тысяч рублей каждый, каковые и следует получить в бухгалтерии городского управления, здесь же, в этом здании. Новые рукопожатия, пожелание отличного несения службы – всё!

– А форма нам теперь тоже полагается? – спросила Татьяна, когда мы оказались в коридоре. – Интересно, её самим придётся заказывать, или выдадут готовую?

– Это вряд ли. – отозвался я. – Полагалась бы – позаботились бы заранее, и на карточках в удостоверениях мы были бы в соответствующем виде. А так – думаю, нештатным сотрудникам форма попросту не полагается.

– Нештатные сотрудники… – повторил Марк, словно пробуя это словосочетание на язык. – Это что же, значит сексоты?

Я сдержал смешок. Сильны всё-таки стереотипы…

– Ну, уж нет! Сексоты – это тайные осведомители, завербованные агенты. А мы действительно сотрудники, только обученные для выполнения особых задач. К тому же, и действовать нам до сих пор приходилось исключительно за границей.

– Значит, не сексоты, а шпионы?

– И опять-таки нет! «Шпион» – это их плохой парень, а тот, кто на нашей стороне – офицер разведки. Вот мы они самые и есть, только без званий.

Это определение я вычитал давным-давно в одной из книг Тома Клэнси, в которой шла речь о сотрудниках ещё не существующих здесь организаций – ЦРУ и КГБ. Марк, впрочем, смысл сказанного понял.

– Что ж, если за работу шпиона так хорошо платят – я не против. Пошли, надо ещё найти, где у них тут бухгалтерия…

То ли это нам так «повезло», и у кассира действительно не оказалось крупных банкнот, то ли она решила воспользоваться случаем, и сбыть мелочь безответным новичкам – а только «премиальные» мы получили исключительно десяти- и пятирублёвками, примерно в равной пропорции. По сотне бумажек в упаковке с бумажными, крест-накрест, бандеролями, украшенными штампами госбанка, по семь косых на каждого – вот и считайте, сколько пухлых денежных пачек оказалось у нас на руках. И это, заметьте, при отсутствии портфелей, барсеток, или хотя бы дамских сумочек у прекрасной трети нашего дружного коллектива!

Нам-то с Марком ещё ничего – после некоторых усилий пачки удалось распихать по карманам наших полугалифе. При этом они уродливо оттопыривались, но пережить сей неприятный факт мы ещё могли. А вот каково Татьяне с её юбкой, в которой и карманов- то нет? В нагрудных карманах юнгштурмовки не поместится даже одна денежная пачка, боковых же, на манер британских офицерских френчей, тут не предусмотрено. Можно, конечно, было бы набить деньгами карманы пальто – но это означало бы провоцировать на противозаконные действия любого встреченного карманника, которых в Харькове в последний год НЭПа пруд пруди..

Приходилось выкручиваться. Марк выклянчил у кассира вчерашний номер «Радяньской Украiны» и мы тщательно упаковали стопки банкнот в газетную бумагу, перевязав поверх подобранной здесь же бечёвкой. Так и вышли на улицу – с топорщащимися от денег карманами и газетным свёртком, который Татьяна несла, взяв тремя пальчиками за узелок. Одно это способно было убить удовольствие от любой прогулке, а мы ведь собирались перед возвращением в коммуну провести в Харькове несколько часов. В кафе там посидеть, пройтись по магазинам, может, заглянуть в кино. А что? Имеем право…

Выручил нас плакат слегка криво налепленный на афишную тумбу на углу улицы Равенства и Братства (в памятной мне реальности переименованная в «Вулицю Жен Мироносиць») и Карла Либкнехта, будущей Сумской. Плакат этот с изображением бородатого селянина и его щекастой жизнерадостной супружницы в платочке призывал трудящийся люд помещать «Рубли, копейки, все излишки – на сберегательную книжку», и почему-то был выполнен, вопреки взятому партией и правительством курсу на тотальную украинизацию, на русском языке.

Совет, тем не менее, оказался хорош, и уже через пять минут мы по очереди сгружали в окошко стойки ближайшей сберкассы наши богатства. у стойки-барьера. Надо было видеть физиономию барышни-операционистки (или, как они тут называются?), когда трое подростков в хорошо известной всему городу коммунарской униформе стали выкладывать перед ней пухлые пачки денег. Однако вовремя продемонстрированные ГПУшные корочки отбили у неё желание задавать глупые вопросы, и из сберкассы мы вышли, избавившись от груза финансовых проблем – зато с тоненькими бледно-розовыми сберкнижками в нагрудных карманах.

Что ж, не знаю, как там обернётся дальше, а на сегодня жизнь, похоже, удалась. В карманах хрустят новенькие купюры (я предусмотрительно оставил себе триста рублей из полученных тысяч) до восьми вечера, когда в сторону коммуны по шоссе отправится всего месяц, как пущенный рейсовый автобус, ещё далеко – гуляем!