Цитаты из книги «Волки»

Человечество, жившее в тридцатые годы двадцатого столетия, было свидетелем величайшего события – того, как умирала христианская религия. – Но исторический факт – в шестнадцатом веке в России, в семнадцатом – монастыри были рассадниками и государственности русской и культуры. И другой исторический факт – в революцию русскую тысяча девятьсот семнадцатого – двадцать вторых годов – лучшими самогонщиками в России было духовенство».

у них было много свободного времени. – Человечество, жившее в тридцатые годы

копоти, скроенных из стали, как мышцы, – эта рука, как машина, – взяла Россию и метелицу российскую под микитки: никто в России не понял романтики этой руки, как орлиная лапа, – никто не понял, что она должна быть враждебной – врагом на смерть – церквам, монастырям, обителям, погостам и пустыням не только русским, но всего мира; что это она должна была – во имя романтики, как машина, – нормализовать, механизировать, ровнять, учитывать, как учтена, нормализована, механизована машина, сменившая солнце электричеством; что это она в каждый дом внесла романтику быта заводской мастерской и рабочей казармы, с их полумраком, с их пылью, с их теснотой, с их расчетами и сором бумажным в углу на полу и на столе под селедкой. Это – рабочий. Тогда казалось, что над Россией из метели восстала – бескровная черная машина, рычаг которой в московском Кремле; Россия была лишь желтой картой великой европейско-российской равнины, бескровной картой – в карточках, картах, плакатах, словах, в заградительных отрядах, в тысяче мандат

– «В революцию русскую – в белую метель – и не белую, собственно, а серую, как солдатская шинель, – вмешалась, вплелась черная рука рабочего – пять судорожно сжатых пальцев, черных, в ко

тигра, нарисованного на афише, не было; но в углу, в медной клетке, плохо освещенной – был волк; волк был невелик, но стар и убог;

У машины, как у бога, нет крови, – и машина, конечно, больше бога побеждает трудом мир. В Ассирии, в Вавилоне, в Египте – были божьи дворы, у них были служки, бог – в святом святых уходил в вещь в себе, от них затерялись в веках звездочеты, волхвы, алхимики, астрологи, маги, масоны, – они запутали столетья, они запутались в столетьях, они умирают – они вели мир. Конечно – божий двор – не машина, и служки при боге не рабочие. – Завод черен, завод в саже, завод дымит небу. Ты отрезан от мира забором, ты оторван от цветов, от полей, от песен, от пахаря. Ночью завод горит сотнями электрических светов. Но вот инженер повернул рычаг у турбины, и завод дрожит, дышит и живет: одно, одна машина, одна воля: конечно, машина без крови, и кто такой пролетарий? – Не тот ли, кто, претворив в себе маховик, почуяв оторванность от цветов и полей, и от пахаря, – покорил машину, им же пущенную, – не тот ли, кто, уверовав в метафизику машины, в домино машины, «где нет конца», – принял мир, как машину и на заводе хочет строить хлеб? Но тогда на заводском дворе – пролетарий служка машины, как инженер – поп. Они перестроят мир. От божьих дворов – в семнадцатом веке – шла культура российская, а от заводов (в двадцатом).

Это будет невероятная революция. Это создадут – гений-ученый и пролетарий. Но освободится еще и земля от аржаной кабалы, вся земля превратится в сад, куры, овцы, козы, свиньи и коровы – будут только в зверинцах. Человеческий освобожденный труд перестроит мир. Ты понимаешь, Анна? – В мире есть две стихии, – и эта вторая: гений, труд и человек, – стихия, покоренная машиной, – машина и пролетарий, и – опять – человек. Ты понимаешь?