Отзывы на книги автора «Борис Пильняк»

То, что на кафедре истории советской литературы называют "орнаментальной прозой", мне определенно нравится; даже если вычурные фразы — это самоцель, и никакой ощутимой идеи за ними не стоит (про то, что сюжет за ними понять невозможно да и не хочется, я молчу). Пильняк — это, по-моему, именно тот случай. При этом читать "Голый год" проще и приятнее, чем позднего (а то и среднего) Белого, хотя, пожалуй, не так интересно, как Анненкова (о раннем Белом молчу, опять же).

Рассказ маленький, но не оставит никого равнодушным. Проблемы, поставленные автором, общечеловеческие, над ними не властны эпохи, революции, государства. Это проблемы жизни и смерти, любви и ненависти, семейного счастья и одиночества, верности и измены.
На нескольких страницах показал несколько судеб людей, которые могли бы быть одной счастливой семьёй. Но этого не произошло... Почему? Кто виноват? Вопросы открыты, но герои страдают. Можно однозначно сказать только одно: в несчастье детей повинны их родители, оба, и отец и мать, не сумевшие быть мудрыми в свое время, во время образования своей семьи...
и вывод один-единственный, простой, емкий. Нет ничего важнее жизни, любви, верности, милосердия, семейного счастья.

Странная вещь. Написана, безусловно, хорошо. Но как-то фрагментарно. Да, в конце будет идея, всё объединяющая. Но как-то очень уж фрагментарно. Хотя и зарисовка о чудаках земли русской, и пророчества старика вместе с уже воплощающей свое, другое, пророчество женщиной - интересны. И оборотистые скупщики, со своим воплощенным пророчеством - красивое и старое вернёт свою цену - все они интересны, и написаны хорошо.

Но... слишком разобщенно это все написано. На мой вкус. Всё-таки.

В предисловии к "Золотому теленку" прочитала о Пильняке и его произведении, которое одновременно с произведением Замятина "Мы" было издано за границей, миновав СССР. Началась травля, известная как знаменитое "дело Пильняка и Замятина", повесть была признана криминальной.
Публикацию "Золотого теленка" была приостановлена, т.к. вспыхнула психическая эпидемия: эпидемия покаяний.
Стало интересно, что же такого написал Пильняк.
Читала, я читала, и сначала долго не могла понять, о чем вообще? Автор начал с одной темы - "нищие, провидоши, побироши, пустосвяты, пророки", интересно описал сумашедшее поклонение одному из "пророков", а потом так резко перескочил на тему искусства создания русской мебели, о красном дереве, что я долго не могла перестроится и понять. И только когда дочитала повесть до конца, мозайка сложилась. Но всё равно было не совсем понятно, для чего эти длинные отступления в начале о русских юродивых, а второе — о мастеровых по производству русского фарфора, которые мало связаны с основным сюжетом.
Понравилось мнение Дмитрия Быкова, который пишет, что в этих двух отступлениях

подчеркивается кривизна, чудоковатость, неудобность, колючесть русского характера, его юродство, подчеркивается то, что в этой стране чудаков и юродивых, которая не изменилась с XIV века. ... Россия, по Пильняку, это такой жестокий, конечно, страшный, конечно, грязноватый, всегда нищий мир, в котором тем не менее цветут ни на что не похожие экзотические цветы. И вот надо сказать, что образ такой России для 1929 года уже нечто совершенно не приемлемое.

Вообще произведение написано очень сурово, жестко. Не знаю всей правды того времени, но складывается ощущение, что слишком честно и правдиво. Очень смело так писать, учитывая цензуру и суровые времена... На что же надеялся автор?
Всего 32 страницы... Всего 32 страницы, которые сломали жизнь человеку.

Что есть любая научно-историческия книга? Художественная литература! Так как между реальными событиями и печатными знаками стоит человек, объективности быть не может. Но всё же наиболее честными я считаю именно писателей прозаиков, современников тех событий, которые они берутся воссоздать в своих произведениях.

"Голый год" бесспорно трудное произведение. "Понять всё - значит не понять ничего", - на это, как мне кажется, намекал Пильняк. Но постаравшись, можно различить сюжет. Страница как картина. И это не натюрморт. Любуйтесь слогом, фразой, предложением. Ярко передана реальность снизашедшая на Россию в послереволющионные годы. Страдания народа, заработанные им своими же руками. А как же ? Вот так - Власть народу!

Эта книга будет интересна искушённому читателю, не боящемуся обломать зубы о что-то новое.

«Голый год» - авангард? Возможно.
Действие книги происходит в городе Ордынин, и собственно одни из тех, чья жизнь подверглась описанию - Ордынины. Все происходит в 1919 году, когда по улицам свободно ходили голод, сифилис и смерть. Люди становились дикими, мечтали о хлебе, томясь в предсмертной муке.
Понравилось ме или нет. Определенно нет. Я не против такого рода книг, но это не мое. Вдаваться в жизнь, какой она была тогда, можно разными способами, но если выбирать книги, то не эту. Сюжета нет, есть только обрывки жизни разных людей. Эти обрывки – наобум взятый день, в котором мало что происходит. Хроника, если я правильно подобрала название, только так и можно назвать.
Повествование не сказать что легкое, но и не слишком отягощающее. Читается быстро, но это скорее из-за размера книги.
Попадаются изредка моменты вроде этого:
«А над городом подымалось солнце, всегда прекрасное, всегда необыкновенное. Над землею, над городом, проходили весны, осени и зимы, всегда прекрасные, всегда необыкновенные.»
Радует что хоть что-то было приятно читать.
Кто-то может и оценит данное произведение по достоинству. Тот, кому интересно вникать в жизнь разного времени, эпохи, страны и тд. Я люблю, но не в этот раз.
Поставлю не совсем низкую оценку за один момент, который не смог не порадовать меня, как агностика:
— А бог?
— Идея. Фикция!

У Юрия Трифонова во Времени и месте есть персонаж - молодой писатель из 1920х, автор вскоре запрещенного романа Аквариум. Мне запомнился этот отважный, даже отчаянный в литературе герой - и я стала искать, не напоминает ли он кого-то реального? Поиски привели меня к Борису Пильняку.

Сложно определить жанр его повести - здесь едкая сатира переходит в фантансмагорию; рядом с реалистическими противоречениями нового мира оживает история мастеров-краснодеревщиков. Мы наблюдаем жизнь патриархальной семьи старого Углича, а потом узнаем, что не все ее члены таковы. "С ухом и стоном падающих в землю колоколов" все, кажется, сливается в одно...

В городе стыла дремучая тишина, взывая от тоски два раза в сутки пароходными гудками, да перезванивая древностями церковных звонниц: - до 1928-го года, - ибо в 1928-ом году со многих церквей колокола поснимали для треста Рудметалторг. Блоками, бревнами и пеньковыми канатами в вышине на колокольнях колокола выстаскивались со звонниц, повисали над землей, тогда их бросали вниз. И пока ползли колокола на канатах, они пели дремучим плачем, - и этот плач стоял над дремучестями города. Падали колокола с ревом и ухом, и уходили в землю при падении аршина на два.
В дни действия этой повести город стонал именно этими колоколами древности.

Предисловие к современному изданию книги обещает: "В этой повести писатель рисует страшную, порой трагическую картину жизни народа, задавленного мертвой, механической машиной бюрократизма, убившего светлые идеи революции". Но повестование разворачивается вширь и вглубь, и если бюрократы-головотяпы в тексте встретятся - и будут признаны недостойными интереса, диктата светлых идей у Пильняка не будет вовсе.

Язык повести насыщенный, тягучий, а в некоторых сценах телеграфно-простой; отдельные фразы врезаются в память, как стихи. Я слушала чтение Виктора Ткаченко и казалось что со мной из 1929-ого говорит сам автор.

Узнав Пильняка, я стала иначе относиться к образу из Времени и места. Там писатель Миша возвращается в Москву, после двадцати лет, проведенных на лесоповале; для всех он - воскресший из мертвых. Пильняк как и другие, литературные кумиры автора - Платонов, Бабель - не вернулся. И кажется Миша, со своей вечной дерзостью спрашивающий друга о спрятанных его изданиях "Обыкновенно остаются книги, писателя нет, а я здесь, живой, но где же книги?" - это для них, за них...

Вероятно не первый, но именно "тот запоминающийся раз", когда я столкнулась с потоком сознания в литературе, случился при прочтении книги Вирджинии Вулф. Это было нечто затягивающее и поглощающее, как песок впитывает воду, и вот ты мыслями уже на морском берегу среди волн, чаек, судов, уносишься мыслями в мечтания о неведомых странах, в пустыни, где ветер уносит песок и время, к снежным вершинам, к экзотике арабской ночи, где очи дев сверкают как бриллианты на эгретах шахских шапок...Время-песок, измеряется в сигаретных окурках, копящихся за диваном какого-то Ивана Ивановича Иванова в рассказе Бориса Пильняка, табачный пепел, как символ обманутых надеж, разоренного семейного гнезда, печати неверности, дома, где пахнет человечиной... Женщина, святая в глазах детей и распутница, разорвавшая сердце супруга... Судить ли мне ее? Ах да здесь есть уже ответ:

Впрочем: человеческий суд не должен, не может быть столько строгим, как суд человека над самим собой

Как часто я забываю, это вечное: "Кто сам без греха, пусть первым бросит камень..."
Поток камней за чашкой кофе, сыплющийся, как крошки от жадно поглощаемого круассана с подсознательным настроением несбыточного французского утра. Да, булка и булка! Нет, именно она отсылает меня мысленно в мечты о путешествиях в далекие страны, о чашке кофе где-нибудь в Ницце или о снорклинге в Таиланде.. Или просто без экзотики на родном побережье, где когда-то в продуваемом морским ветром кафе на берегу столы и стулья заменялись чем-то из грубо сколоченных досок, а вместо занавесок были рыбацкие сети, а я хлебала пластиковой ложкой самую вкусную уху в своей жизни, с ощущением необходимости быть именно в этом месте в данную минуту времени. Без мечтаний и историй, написанных русским модернистом, об одиночестве и истончении любви в человеческих душах, о жестокости друг к другу и об отсутствии надежды, о вечных спорах кто прав, а кто виноват, и что делать, и кому где жить хорошо, о свободных нравах и проблеме этатизма или ее отсутствии...
Человеческий ветер уносит годы, но не уносит окурки от пережитых обид, разочарований, боли. Оставляет лишь суд над самим собой и странные, как сны Сальвадора Дали, воспоминания.