Цитаты из книг автора «Борис Пильняк»

В этом доме улеглась бесшумная тишина, глухо звонили телефоны, не шумели счеты, бесшумно ходили люди, не волновались люди, не горбились люди, прямо стояли стены в плакатах, заменивших картины, красные лежали половики, с красными нашивками стояли люди у дверей. В кабинете в дальнем конце дома окна были полуприкрыты гардинами, – и за окнами бежала улица; в кабинете горел камин; на столе в кабинете – на красном сукне – стояли три телефонных аппарата, чтобы утвердить тишину совместно с потрескивающими в камине поленьями, три телефонных аппарата – три городских артерии приводили в кабинет, чтобы из тишины командовать городом, знать о городе, о всех артериях. В кабинете на письменном столе массивный, из бронзы стоял письменный прибор и в подставке для перьев воткнута была дюжина красных и синих карандашей На стене в кабинете, за письменным столом был проложен радиоприемник с двумя парами наушников и ротой во фронт выстроилась система электрических звонков от звонка в приемную до звонка "военной тревоги". Против письменного стола стояло кожаное кресло. За письменным столом в кабинете на деревянном стуле сидел негорбящийся человек. Гардины на окнах были полуприкрыты, и под зеленым абажуром на письменном столе горело электричество, – и лица этого негорбящегося человека не было видно в тени.

облака шли очень поспешно, и казалось, что луна испугана, торопится, бежит, прыгает, чтобы куда-то поспеть, куда-то не опоздать, белая луна в синих облаках и в черных провалах неба.

Эти мастера и чудаки создавали прекрасные вещи. Русский фарфор – есть чудеснейшее искусство, украшающее Земной Шар.

по традиции Дмитрия Виноградова, около фарфорового производства были – любители и чудаки, пропойцы и скряги

но родоначальниками русского фарфора, все-же, надо считать яранца Андрея Курсина, кругом китайцами обманутого, и немца Христофора Гунгера, кругом Европой обманывавшего.

Город – русский Брюгге и российская Камакура. В этом городе убили царевича Дмитрия, в шестнадцатом веке. Тогда Борис Годунов снял колокол со Спасской кремлевской церкви, тот самый, в который ударил поп Огурец, возвествуя об убийстве: Борис Годунов казнил колокол, вырвал ему ухо и язык, стегал его на площади плетьми вместе с другими дратыми горожанами – и сослал в Сибирь, в Тобольск. Ныне колокола над городом умирают. Яков Карпович Скудрин – жив, у него нет событий.

Мужики из «врагов» по поводу «друзей» утверждали, что прцентов тридцать пять друзей – пьяницы (и тут, конечно, трудно установить, – нищета ли от пьянства, пьянство ли от нищеты), – прцентов пять – не везет (авось не только выручает!), – а шестьдесят прцентов – бездельники, говоруны, философы, лентяи, недотепы.

Пятьдесят процентов мужиков вставали в три часа утра и ложились спать в одиннадцать вечера, и работали у них все, от мала до велика, не покладая рук; ежели они покупали телку, они десять раз примеривались прежде чем купить; хворостину с дороги они тащили в дом; избы у них были исправны, как телеги, скотина сыта и в холе, как сами сыты и в труде по уши; продналоги и прочие повинности они платили государству аккуратно, власти боялись; и считались они: врагами революции, ни более, ни менее того. Другие же прценты мужиков имели по избе подбитой ветром, по тощей корове и по паршивой овце, – больше ничего не имели; весной им из города от государства давалась семссуда, половину семссуды они поедали, ибо своего хлеба не было, – другую половину рассеивали – колос к колосу, как голос от голосу; осенью у них поэтому ничего не родилось, – они объясняли властям недород недостатком навоза от тощих коров и паршивых овец, – государство снимало с них продналог, и семссуду, – и они считались: друзьями революции.

Яков Карпович был ходатаем по крестьянским делам.

В 1928-ом году – в Москве, в Ленинграде, по губернским городам – возникли лавки старинностей, где старинность покупалась и продавались, – ломбардами, госторгом, госфондом, музеями: в 1928-ом году было много людей, которые собирали – «флюиды». Люди, покупавшие вещи старины после громов революции, у себя в домах, облюбовывая старину, вдыхали – живую жизнь мертвых вещей. И в почете был Павел – мальтиец – прямой и строгий, без бронзы и завитушек.