Разговаривая с сотрудниками Я. Б. и с ним самим вне работы (в столовой, на вечерних и утренних прогулках по лесу, окружавшему поселок, в гостинице перед сном), я слушал рассказы о том специфическом укладе, который сложился среди научных сотрудников – очень деловом, товарищеском, необычайно напряженном. Работали, если надо, чуть ли не сутками напролет. Услышал я и об особенностях “режима”, установленного на объекте, и о заключенных – я уже видел их, конечно. В следующем году я был переведен на объект уже не в качестве “визитера”, а на постоянную работу, и прожил в нем около 18 лет, иногда с семьей, иногда один. Я расскажу тут об объекте, опираясь как на впечатления своего первого приезда, так и на то, что я увидел и узнал потом.

Город, в котором мы волею судьбы жили и работали, представлял собой довольно странное порождение эпохи. Крестьяне окрестных нищих деревень видели сплошную ограду из колючей проволоки, охватившую огромную территорию. Говорят, они нашли этому явлению весьма оригинальное объяснение – там устроили “пробный коммунизм”. Этот “пробный коммунизм” – объект – представлял собой некий симбиоз из сверхсовременного научно-исследовательского института, опытных заводов, испытательных полигонов – и большого лагеря. В 1949 году я еще застал рассказы о том времени, когда это был просто лагерь со смешанным составом заключенных, в том числе имеющих самые большие сроки – вероятно, мало отличавшийся от “типичного” лагеря, описанного в “Одном дне Ивана Денисовича” Солженицына. Руками заключенных строились заводы, испытательные площадки, дороги, жилые дома для будущих сотрудников. Сами же они жили в бараках и ходили на работу под конвоем в сопровождении овчарок… У начальства осталась еще одна проблема – куда девать освободившихся, которые знают месторасположение объекта, что считалось великой тайной (хотя несомненно, что иностранные разведки многое знали)».

Из рассекреченных в 1999 г. документов «Базы № 112» (потом: КБ-11, Арзамас-16), [10], т. 1, кн. 2, с. 128–129)

№ 92. Маленкову Г. М.^[23]– Черняков В. Ф.

(и. о. начальника политотдела базы № 112).

О выселении из зоны бывших заключенных.

24 июля 1950 г.

СОВ. СЕКРЕТНО

Серия “К”

Секретарю

Центрального Комитета Всесоюзной Коммунистической партии

большевиков

ТОВАРИЩУ МАЛЕНКОВУ Г. М.

ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА

О фактах уголовных преступлений

и о хулиганстве в зоне Базы № 112.

Решением Правительства База № 112 создана как особорежимный объект. Промышленное и жилищное строительство объекта осуществляется строительством № 585 Главпромстроя МВД СССР и исправительно-трудовым лагерем «БГ», где начальником т. АНИСКОВ В. И. Из лагеря, то есть из заключения на 20.VII с. г. освобождено 3700 человек, из них около 1200 человек отбывали наказание за убийство, разбой, грабеж, воровство, хулиганство и осужденные по 58–10 статье Уголовного кодекса. Этот контингент бывших заключенных находится в настоящее время в зоне объекта, ежедневно пополняясь на 25–30 человек за счет освобождаемых из лагеря. За последние полтора – два месяца значительно возросло число преступлений – ограбления и кражи из квартир, сараев и общежитий, имеются также случаи изнасилования. Хулиганство – групповые драки, оскорбления, приставание к женщинам, нарушение порядка в парке, кино, театре приняло широкий размер. Несколько дней назад обворованы квартиры научных сотрудников объекта тт. Гандельмана и Климова. Была совершена попытка к ограблению квартир ст. научного сотрудника т. Агреста и зам. начальника объекта т. Колесниченко. Имеются слухи о том, что будут обворованы квартиры уполномоченного Совета Министров СССР т. ДЕТНЕВА В. И., депутата Верховного Совета СССР, чл. – корреспондента Академии наук СССР т. ХАРИТОНА Ю. Б. и руководителя научного сектора – профессора т. ЩЕЛКИНА К. И. Абсолютное большинство преступлений совершается бывшими заключенными. Случаи воровства и хулиганства терроризируют население города. Работники объекта и члены их семей с наступлением темноты боятся посещать и не посещают парк, кино, театр. В воскресные дни по улицам становится невозможным хождение. В настоящее время во многих квартирах жильцы ночью спят по очереди, организуя дежурство. Городской отдел милиции МГБ СССР № 10, будучи малочисленным, не справляется и не может справиться со своими задачами. За шесть месяцев раскрыто только 50 % краж. Следует сказать, что строительство № 585 мало проявляет заботы об организации режима и быта освобожденных из заключения, не принимается необходимых мер к использованию их на производственной работе и поднятию среди них дисциплины. Политотделами объекта, строительства и воинской части приняты меры к предотвращению преступлений и хулиганства, но эти меры не могут обеспечить должного порядка в зоне объекта. Такая огромная концентрация уголовного элемента в небольшой зоне со взрослым населением 10 тыс. человек чревата серьезными опасностями, не исключена возможность тех или иных диверсий.

Докладывая об изложенном, прошу Вас:

1. Решить вопрос о срочном изъятии с территории объекта наличного состава бывших заключенных и впредь не допускать их оставления в зоне объекта. При решении этого вопроса прошу иметь в виду, что выселение из зоны бывших заключенных не может мотивироваться как разглашение государственной тайны, так как фактически значительная группа бывших заключенных систематически отпускается из зоны по месту их прежнего жительства по причинам многосемейности и инвалидности.

2. Дать указание МГБ СССР об укреплении Горотдела милиции МГБ СССР № 10.

И. о. начальника политотдела № 112

Черников

24 июля 1950 года

Сахаров:

«Начальство разрешило свою проблему простым и безжалостным, совершенно беззаконным способом – освободившихся ссылали на вечное поселение в Магадан и в другие места, где они никому ничего не могли рассказать. Таких акций выселения было две или три, одна из них – летом 1950 года. В 1950–1953 гг. мы жили рядом с этим лагерем».

БА (из книги [11]):

«На объекте отец работал с 1946 года, а маму и нас с братом перевез в мае 1947-го, поселились в “Финском доме” на две семьи с участками. Мне было тогда без малого 8 лет, а брату Алику год и десять месяцев…

Серьезное воспоминание детства – это заключенные. Они работали везде, не только на строительстве производственных объектов, но и рядом с домом, во дворе, где угодно. Помню удивительно приятный запах свежераспиленных досок и бревен, с которого начиналось любое строительство, – из них делали столбы ограждения и вышки для охранников; потом уже натягивали колючую проволоку. Весна 1948 года, в нашем переулке в Финском поселке огромные лужи. Я играю в лодочки. А вдоль переулка по его противоположной стороне натянута “колючка” – там идет какое-то строительство. И вдруг я заметил, что на меня внимательно смотрит из-за ограды немолодой мужчина-заключенный. Он смотрел на ухоженного домашнего мальчика, играющего с весенними лужицами, и такая в его взгляде была неизбывная тоска. Я мало что тогда понимал, мне просто стало как-то очень неуютно, и я переместился играть в другое место. Но взгляд этот запомнился на всю жизнь.

Еще запомнилось натаскивание охранниками собак, сопровождавших колонны заключенных. Почему-то они этим занимались недалеко от нашего дома на “Финском”. Один солдат надевал специальный огромный ватный тулуп с длинными рукавами и ватные штаны и начинал дразнить немецкую овчарку, потом делал вид, что убегает. Второй вначале удерживал рвущуюся собаку на поводке, а потом спускал на “беглеца”. Интересно было наблюдать, как тот от нее отбивается, а овчарка все больше свирепеет, набрасывается и кусает эту вату. Это детское воспоминание, конечно же всплыло, когда я много позже читал страшную и невероятной силы повесть Георгия Владимова “Верный Руслан”.

Отец любил рассказывать эпизод, когда в колонну идущих с работы заключенных забрела коза. Они ее схватили, а когда охрана стала, как это полагалось, их пересчитывать перед отправкой по баракам, зеки надели козе телогрейку, нахлобучили ушанку и поставили в ряд, зажав плечами. Охранник считает раз, считает два – каждый раз получается на одного больше, чем надо. Делать нечего, пошел докладывать об этом офицеру. А пока он ходил, зеки козу отпустили. Офицер пришел, пересчитал, все в порядке, число голов равно списочному составу. Какими словами он набросился на охранника, воспроизводить здесь не буду, но в этом и состоял главный юмор реализованного заключенными сценария, его сверхзадача.

В 1953 году, после смерти Сталина заключенных на объекте сменили солдаты строительных батальонов, “чернопогонники”, как их называли в народе».

* * *

Кратко об истории Свято-Успенской Саровской пустыни до 1917 г. и при советской власти.

Монастырь основан в начале XVIII в. на холме при слиянии рек Сатиса и Саровки иеромонахом Исаакием Степановым (в миру Иван Федорович). Из последующих настоятелей особо почитаем был отец Ефрем (Коротков), по ложному доносу обвиненный в 1734 г. в государственной измене (якобы якшался с окрестными язычниками – мордвой и с укрывающимися в лесах староверами). Ефрема арестовали, доставили в Санкт-Петербург, где, как принято, последовали допросы с пристрастием. Он все это выдержал, вины не признал^[24]. Через пять лет пребывания в тюремных подвалах донос на него был признан ложным, но Ефрему не разрешили вернуться в Саров, а направили на вечное поселение в Орскую крепость на реке Яик (река Урал).

Но монахи своего настоятеля не забыли. Было много прошений о возвращении Ефрема в Саровский монастырь, но все безрезультатно. И тогда была проведена поразившая меня операция. В монастыре собрали богатый клад, верные люди доставили его по месту ссылки Ефрема и закопали в лесу. Ефрема предупредили, и он, гуляя в лесу, как бы случайно нашел этот клад. И сдал его государству, за что высочайшей милостью императрицы Елизаветы Петровны ему было разрешено вернуться в Саров. Это случилось в 1755 г., через 16 лет его пребывания в ссылке. Потом Ефрем много лет был настоятелем, знаменит тем, что во время голода 1775 г. распорядился отворить монастырские житницы, чтобы помочь нуждающимся мирянам, и тем, что при нем впервые были возведены каменные строения Саровского монастыря.

Серафим Саровский (Прохор Мошнин) появился в монастыре в конце XVIII в. Его житие хорошо известно. Скончался он в 1833 г. и через 70 лет, то есть в 1903 г., был причислен к лику святых. В связи с этим событием Саров посетил император Николай II.

Среди первых декретов советской власти был декрет от 23 января 1918 г. «О свободе совести, церковных и религиозных обществах» с его параграфом 12: «Никакие церковные и религиозные общества не имеют права владеть собственностью. Прав юридического лица они не имеют», имевшим наихудшие последствия для Саровского и других монастырей. Позже, 2 января 1922 г., последовало постановление Президиума ВЦИК «О ликвидации церковного имущества» и совершенно секретное письмо Ленина Молотову. Вот выдержки из него:

«Взять в свои руки этот фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей (а может быть, и несколько миллиардов) мы должны во что бы то ни стало. А сделать это с успехом можно только теперь. <…> Ибо никакой иной момент, кроме отчаянного голода, не даст нам такого настроения широких крестьянских масс. <…> Мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий. <…> Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше…»

Саровский монастырь был закрыт 5 апреля 1927 г. – это дата изъятия из монастыря мощей Серафима Саровского. В последующие годы на месте монастыря были организованы:

– трудовая коммуна для беспризорников (1928–1931);

– Сарлаг – особый карантинный лагерь ОГПУ (1931–1934);

– Сарлаг – исправительно-трудовой лагерь НКВД (1934–1936).

В 1935 г. в Сарове была организована детская трудовая колония, но Сарлаг при этом не прекратил своего существования, эти две организации первое время уживались:

– Саровская детская трудовая колония (1935–1938);

– Саровский машиностроительный завод № 550 (1939–1946);

– Саровская ДТК – детская трудовая колония НКВД (1943–1946).

ДТК ликвидирована в мае 1946 г. в связи с тем, что Б. Л. Ванников и Ю. Б. Харитон выбрали Саров: вся производственная база, все монастырские и немонастырские постройки перешли в ведение секретного ядерного объекта. (Об истории Саровского монастыря см. подробнее в [11], [12].)

Рождение второй дочери, квартира, совещания в Кремле

Сахаров:

«Вскоре после моего возвращения с объекта в Москву произошло важное событие в нашей семейной жизни – рождение второй дочери. Утром 28 июля (1949 г.) Клава еще успела постирать белье, потом мы на электричке поехали в город, вечером я отвез ее на такси в ближайший роддом; через два часа она родила дочь Любу (имя придумала старшая дочь Таня, которой было тогда четыре с половиной года). Пока Клава с Любой находились в роддоме, мы с Таней жили у моих родителей. Осенью я позвонил (по совету Зельдовича) Курчатову с просьбой помочь мне в получении квартиры вместо нашей 14-метровой комнаты в “коридорном доме”. Курчатов обещал. Вскоре мы уже въезжали в огромную, по нашим меркам, трехкомнатную отдельную квартиру на окраине Москвы (с окнами на парк, правда сильно замусоренный; но однажды оттуда к нам забежал заяц; не только дети, но и я были этим сильно обрадованы).

Я. Б. Зельдович сострил по поводу получения мною квартиры, что это первое использование термоядерной энергии в мирных целях. В ноябре я еще раз ездил на объект, но эта поездка мне не запомнилась (или слилась в памяти с первой?).

В начале марта 1950 года я и Юра Романов получили распоряжение немедленно выехать на объект для постоянной работы…

Я сразу предпринял шаги для оформления приезда Клавы, но… оно затянулось на полгода».

Матвей Рабинович (аспирант Теоротдела) [5]:

«Теоретический отдел в ФИАНе начал заниматься атомной проблемой. Я к этим работам не был привлечен, видел все со стороны. Андрей же был втянут в эту орбиту. О своей работе он уже не рассказывал мне ни слова, но много говорил о жизни.

Однажды он рассказывал мне: “Получается такая ситуация. Меня часто приглашают в Кремль, на заседание. Оно длится обычно часов до четырех утра, потом все участники идут к своим легковым машинам, а у меня машины нет, и никто не знает, что машины нет, я этого никому не говорю. И нужно от Кремля добираться до Октябрьского поля – а это километров двенадцать, а то и пятнадцать”. И он, если не схватит такси, пешком шагает домой.

Еще запомнился наш разговор. Андрей говорит: “Знаешь, мне предлагают перейти на новый, большой пост. Стоит соглашаться или нет?” Я начал разводить общетеоретические разглагольствования: “Тебе надо заниматься наукой, нужны ли тебе большие посты?” А он в ответ: “Есть разные люди, которые делают предложения. И есть такие, которым нельзя отказать, если они что-то предлагают”. Он не назвал фамилий, но примерно я догадывался. “Я сейчас вхожу в очень большие сферы, – добавил он, – и не знаю, как дальше будет складываться моя судьба”».