Часть 7. Хуан Антонио Гомес Гонсалес де Педро…

Утром меня разбудило осторожное постукивание в дверь. Я нехотя открыл глаза и тут же зажмурился от яркого утреннего солнца.

– Кто там?

– Сеньор Огюст, вас ждут к завтраку, – ответил низкий женский голос, видимо, служанки.

– Благодарю, сеньора, сейчас иду! – я украсил ответ вежливым словом благодарности и вдруг понял: всё, со мной происходящее – не сон! Да, время, в котором я волей судьбы оказался, давно кануло в Лету. Но ведь исторический взгляд на время – не единственный. Понятия не имею о релятивистской механике Эйнштейна, но, говорят, там случается и не такое!

Меня охватил восторг эксперимента. «Ага, – подумал я, – теперь сообразно новым обстоятельствам мне предстоит изменить и внутреннюю моторику, и речь, и общий стиль поведения. Не казаться же белой вороной!»

Я оделся, тщательно оглядел себя в зеркало и вышел из комнаты. Действительно, пожилая служанка ждала меня у двери. При моём появлении она чуть присела, затем выпрямилась и, не говоря ни слова, торжественно поплыла вверх по парадной лестнице. Я последовал за ней.

Мы вошли в искрящуюся солнечным светом залу, описанию которой автор уже посвятил несколько восторженных строк. В центре залы за огромным обеденным столом сидели три человека – мужчина лет пятидесяти, красивая статная женщина (как сказали бы «у нас» – таинственного бальзаковского возраста) и моя несравненная Катрин.

При моём появлении мужчина, в котором трудно было не различить отца семейства и главу дома, встал и вышел мне навстречу.

– Папа, это Огюст, я прошу вас с ним познакомиться, – опустив голову, проговорила Катрин, чуть привстав на своём месте.

– Хуан Антонио Гомес Гонсалес де Сан-Педро, – торжественно произнёс глава семьи, протягивая мне руку.

– Огюст Родригес Гарсиа, – ответил я, пожимая его руку.

– Моя жена, Мария де Монтсеррат Риарио Мартинес де Сан-Хосе, – выговаривая имя жены, дон Хуан отвесил супруге церемониальный поклон, – моя дочь, э-э… впрочем, мою дочь вы, насколько я понимаю, уже знаете. Прошу за стол, сеньор Родригес, – усмехнулся хозяин и указал на единственный свободный стул.

Не успел я присесть, как слуга в потёртой малиновой ливрее поставил на стол четвёртый прибор и принялся украшать его всевозможными яствами.

– Сеньор Родригес, моя дочь сказала, что, пока вы были в плавании, ужасный пожар уничтожил ваше родовое гнездо в Картахене, и вам предстоит отстраиваться заново. Примите мои самые искренние сожаления.

Я склонил голову, лихорадочно соображая, что мне следует отвечать на это печальное известие.

– В связи со случившимся позвольте мне, сеньор Родригес¹, – продолжил дон Гомес, – предложить вам услуги нашего дома, пока вы не исправите положение погорельца.

Отмалчиваться дальше не представлялось возможным.

– Досточтимый дон Гомес, примите мою искреннюю благодарность, – коротко ответил я, припомнив наказ отца: «Меньше слов – меньше печали».

По окончании приветственного ритуала дон Гомес, а за ним и все остальные приступили к завтраку. Впервые в жизни я чинно принимал пищу. Это что-то!

В нашем светлом будущем мы совершенно не заботимся об изобразительной стороне дела. Польза целиком и полностью определяется количеством съеденного. Во время трапезы за спиной практически каждого едока изнывает от безделья компьютер. Сотни скайповых уведомлений ежеминутно просят аудиенцию, нарушая редкие минуты правильной и счастливой жизни.

Теперь же, постигая науку неторопливого застольного разговора, я отвечал на вопросы родителей Катрин и по ходу разговора вживался в чужую, незнакомую мне реальность. Одновременно я резал на кусочки дымящуюся на тарелке мякоть кордеро, сдобренную не менее десятью приправами и соусами, которые предлагали слуги и лично сам хозяин. Я глотал отрезанные кусочки, не пережёвывая. Жевать и одновременно толково отвечать на вопросы у меня просто не получалось.

Наконец, трапеза закончилась. Я и Катрин попрощались с родителями и вышли на городскую набережную.

– Катрин, скажи, – ко мне вдруг подступила злость, – имя Огюст – и есть имя твоего возлюбленного?

Катрин остановилась и испуганно посмотрела на меня.

– Не спрашивай больше меня так! – она опустила голову и до боли вжала свои острые ногти в мою ладонь. – Ты мой любимый, ты, Огюст, ты, понимаешь?

Часть 8. Чужая жизнь

Через месяц мы с Катрин поженились. Моя непутёвая «многовековая» жизнь получила наконец пристанище на ухоженной житейской поляне среди витиеватых, как волосы Катрин, райских кущ. Ночами мне снился Мадрид, ревущий «Сантьяго Бернабеу», огромный железнодорожный муравейник Аточа, лица, исковерканные ожиданием очередного терракта… Но просыпаясь поутру, я возвращался в неспешный рай моих милых прародителей и с каждым днём всё более радовался этому! Я с грустью думал об насельниках будущих силиконовых и матричных долин, которым предстоит родиться через сто лет в мало приспособленных для простой и счастливой жизни обстоятельствах.

А через год, как и положено в благородных семьях (кто знал, что я стану благородным доном!), у нас родилась дочь Мария Луиса Родригес Гомес Гонсалес де Сан-Педро. Да, мы продолжали жить в Сан-Педро у гостеприимного дона Гомеса, всеми возможными уловками отдаляя его внимание от Картахены. Катрин была моей союзницей. Но любые самые интимные шёпоты по ночам каждый раз прерывались её гробовым молчанием, лишь речь зайдёт о моём прошлом. Мне это казалось странным.

Не желая огорчать милую Катрин, я всё реже касался в разговорах щекотливой темы моего появления в её жизни.

Не смотря на медовую вереницу лет, мне всё явственнее казалось, что между нами есть кто-то третий, и мы с Катрин каким-то странным образом ему служим. Поначалу я хотел наделить эту таинственную личность привычками благородного дона – всё сущее возводить ко благу. Однако, вскоре стал ощущать, как невидимая петля затягивается вокруг моей шеи, приятно щекоча кожу…

Я не понимал, как быть с внутренним беспокойством, которое не отпускало меня даже в самые светлые дни нашего общения с Катрин. Долго не решаясь приоткрыть кому-либо тайну моей жизни, я всё же в одно из посещений церкви (на утреннюю воскресную мессу мы ходили торжественно всей семьёй) исповедал святому отцу своё душевное смятение, умолчав, правда, о главном. Увы, я получил дежурный совет «молись Благому Богу, Он наставит». Исповедав священнику полуправду, я так и не прояснил для себя ничего.

Первое подтверждение моих глухих опасений пришло незвано.

Катрин поведала о планах отца навестить родовую усыпальницу в Рабате. Так я узнал, что род дона Гомеса восходит из марокканских земель, и с радостью согласился сопроводить Катрин в этой семейной поездке.

День отъезда был назначен на 20-ое апреля 1912-ого года.

Окружение семейства Катрин состояло в основном из рыбаков и торговцев рыбой. Второй год наблюдая жизнь, где царствовали невод и попутный ветер, я начал заниматься… литературой! Вы не поверите, во мне открылся необычайный писательский талант. Я строчил одну книгу за другой, выписывая невероятные метаморфозы будущего. Признание читательской публики и даже в некотором смысле славу мне принесли «смелые научные гипотезы и предвидения». В прошлой своей жизни я так и не научился ничего делать толком, но, как всякий обыватель, проявлял любознательность в самых различных областях. Моих поверхностных знаний оказалось достаточно для производства успешной фантастической беллетристики.

А началось всё с того, что в один из первых дней нашего знакомства с Катрин, желая скрасить незнание окружающей жизни, я неожиданно для самого себя погрузился в фантазии.

Моё убедительное описание будущей жизни с первых слов привело Катрин в совершенный восторг. Её восторг передался мне, и, как говорится, «коренную понесло»!

– На смену конкам, – вещал я доверчивой девушке, – придут электрические трамваи, в Мадриде, говорят, такое уже встречается. Вдоль набережной поднимутся высокие многоэтажные дома! Первые опыты воздухоплавания положат начало освоению неба, а лет через пятьдесят и самого космоса!..

Катрин слушала, затаив дыхание. Когда же я немного успокоился, она взяла меня за руку и сказала, очень серьёзно посмотрев мне в глаза:

– А ты напиши про всё это!

Я начал было возражать, но она обняла ладошками мою голову и повторила:

– Да-да, напиши, обязательно напиши! Это так странно!..

Засев по настоянию Катрин за непривычную и поначалу неприглядную для меня работу, с первых же строк я ощутил ветер в руке! Перо, будто перо птицы, трепетало и мчалось вперёд, обгоняя неповоротливые мысли. Когда оно останавливалось перевести дух, мысли, задыхаясь от бега, настигали строку-беглянку. Они начинали упрекать перо в излишней самостоятельности и «ветреном»! поведении. Но перистое диво, не дослушав их, снова мчалось вперёд, и шум встречного ветра заглушал нравоучительную болтовню обоих полушарий!

В плане фантастического предвидения я имел одно неоспоримое преимущество перед собратьями по перу – кое-какие реальные знания. Поэтому приключения моих героев отличались изысканной достоверностью. Например, я знал, что 14-ого апреля 1912 года произойдёт крушение знаменитого «Титаника», и вёл сюжетную линию одного из последних моих рассказов прямо через это событие. И к слову сказать, чуть не поплатился репутацией честного человека за свою творческую и человеческую безалаберность, обнародовав «необычайное предвидение» катастрофы незадолго до того, как она случилась…

Весть о гибели «Титаника» с быстротой молнии облетела Европу. К вечеру 15-ого об этом уже знали и в Сан-Педро.

Мы с Катрин уложили кроху спать и отправились в трапезную залу, где двое слуг вели последние приготовления к ужину. Когда мы вошли, мадам Риарио Мартинес стояла, отслонив штору, и смотрела в кремнистый проём вечернего неба. Дона Гомеса ещё не было. Я поклонился мадам Риарио и присел на диван, а Катрин подошла к матери и обняла её за плечи:

– Мама, что случилось, ты чем-то огорчена?

Мать вздрогнула, повела плечами и, повернувшись к дочери, ответила:

– Дождёмся отца, он сейчас будет.

Дон Гомес ворвался в гостиную, комкая в руке газету «Вечерние новости и происшествия».

– Это как изволите понимать? – выпалил он, едва сдерживая эмоции. – Весь город судачит, что в нашем доме завёлся чёрный предсказатель! Сеньор Родригес, может быть, вы соблаговолите объяснить нам, что всё это значит, что это за литература, от которой мурашки бегут по коже?! Откуда вы знали заранее о гибели «Титаника»? Завтра здесь будет обер-прокурор с дознанием о ваших литературных достоинствах. Это немыслимо! Знать о гибели тысяч людей и никому ничего не сказать!

– Дон Гомес, – как можно более спокойно ответил я, – простите, но книги мои гуляют по всей Европе. Почему же только сейчас обратили внимание на моё предсказание о гибели судна?

Дон Гомес на мгновение застыл в нерешительности, потом бросил газету на стол и буркнул:

– Признаться, не знаю.

– Папа, – вступилась за меня Катрин, – Огюст предупреждал о возможной катастрофе! Ты же сам читал его роман «Чужая жизнь». Ты помнишь, что чудо-корабль мистера Бройля тоже назывался «Титаник», и он тоже столкнулся с айсбергом! Но ведь никто из нас не вспомнил об этом, когда из вечерних новостей мы узнали о строительстве настоящего «Титаника»! Говорят, книга Огюста была поднята из воды среди прочих вещей. Значит, о ней знали на корабле!

– Катрин, пожалуйста, спокойнее, – вмешалась в разговор донна Риарио, – всё это очень, очень неприятно.

– Вот что, Огюст, – дон Гомес впервые назвал меня просто по имени, – мы 20-ого отплываем. Я прошу тебя (отец впервые обратился ко мне «на ты») остаться. Ты должен остаться и уладить неприятности, которые вот-вот обрушатся на нашу семью в связи с этим ужасным происшествием. Донну Риарио и Катрин я должен на время увести отсюда. Надеюсь, у тебя получится.

Ужин был совершенно испорчен. Дон Гомес, не коснувшись столовых приборов, встал из-за стола, сухо попрощался и удалился к себе в кабинет. Донна Риарио сослалась на головную боль и поспешила выйти вон, с трудом сдерживая слёзы. За столом остались мы с Катрин вдвоём.

– Не обижайся на отца, – сказала Катрин, – ему сейчас трудно выбрать правильное решение.

– Я понимаю, – ответил я, – поезжайте.