Часть 9
Невозвращение

20 апреля я простился с Катрин и её родителями. Дону Гомесу с женой и дочерью предстояло на небольшом моторном судне вдоль береговой линии плыть в Альмерию. Из Альмерии на пароме пересечь Средиземное море и высадиться в Мелильи. И по прибытии в Африку каким-то образом добраться до Рабата. Говорили, что из Мелильи в Рабат пустили регулярные конки. Дай-то Бог.

Я с волнением представлял тяготы дальнего путешествия и возможные невзгоды в пути. Но, увы, я оказался плохим предсказателем. Всё случившееся оказалось гораздо хуже…

Когда паром вот-вот должен был войти в территориальные воды Мелильи, с континента внезапно обрушился штормовой ветер. За час он поднял огромную волну. Паром был перегружен: в трюмную палубу кто-то умудрился загнать целое стадо племенных испанских бычков. Большая волна качнула паром вдоль корпуса (капитан не успел или не смог поставить судно под ветер), тяжёлый корпус присел на борт. Скот повалило в сторону крена, и от резкого смещения центра тяжести паром перевернулся.

Погибли все – сто пятьдесят четыре пассажира и семь членов экипажа.

Не стало благородного дона Гомеса, трогательной донны Риарио. Но главное, я потерял мою восхитительную Катрин и с ней смысл новой удивительной жизни, в которой я нашёл себя и своё счастье.

Так я остался с четырёхлетней дочкой Марией и верной прислугой в огромном родовом особняке дона Гомеса и его супруги донны Риарио. Душа предавалась скорби, и я практически не выходил в город. Передо мной день и ночь стояла живая, несмотря ни на что, Катрин.

Пока мы были вместе, я не знал, сколько любви исподволь образовалось в моём сердце за пять лет счастливой семейной жизни. И вот теперь это огромное, искрящееся улыбками милой Катрин количество счастья рассыпалось, как карточный домик. Вместе с ним рассыпался на части и мой личный тысячепалубный «Титаник», собранный из трогательных пазлов новой удивительной жизни…

Первое время, примерно дней десять, наш дом действительно тревожили дознаниями о причинах катастрофы «Титаника». Но вскоре, приняв во внимание мою личную трагедию, люди оставили притязания и при всяком удобном случае спешили поучаствовать в моих делах и выразить свои соболезнования.

Ежедневно я старался хоть немного распутать печальный клубок обстоятельств, обративших к гибели счастье и благосостояние моей семьи. Главной загадкой случившегося, конечно, был внезапный штормовой ветер, в одночасье поднявший на море бурю. Береговая система штормовых предупреждений почему-то не сработала. Ветра с Сахары – не редкость в окрестностях Мелильи, но никогда раньше, как утверждали береговые синоптики, штормовой ветер не являлся неожиданно. Об аномальных отклонениях атмосферного давления метеослужба Марракеша сразу по телеграфу сообщала в Рабат, из Рабата информация передавалась в Танжер и оттуда в Мелилью.

Ещё этот скот. Следствию так и не удалось установить виновников перегрузки парома. Свершившееся казалось мне зловещим предсказанием многих будущих неприятностей.

Но надо было жить дальше. Осиротевшую сердечную любовь я направил на дочь. Любить эту кроху оказалось совсем нетрудно. Маленькая Мария с каждым днём всё более принимала черты резвого очаровательного ангела!

Служанка Беренгария взялась воспитывать девочку. Я был не против, зная меру преданности нашей семье этой почтенной и мудрой женщины. Так в старый дом сквозь сумрак смерти вошла новая звонкая жизнь.

Часть 10
Мария

Прошло пятнадцать лет. Все эти годы я и Мария почти ежедневно ходили к морю и разговаривали с голосами, которые отвечали нам по ту сторону горизонта. Маленькая Мари хотела знать о матери всё, и мы с Катрин наперебой рассказывали ей хрупкую историю нашей семейной жизни. Она же, присев на корточки, мочила в пенных бурунах ладошки и всегда переспрашивала, когда ветер крал над водой какое-нибудь из слов матери.

В дни морских волнений мы оставались дома и подолгу глядели на море из огромного окна залы, понимая, что сегодня, как бы громко ни отвечала нам Катрин, ветер и грохот волн не позволят нам насладиться беседой.

В один из дней я сидел в своём рабочем кабинете и писал очередную повесть.

В дверь постучала Беренгария:

– Господин Огюст (я позволял ей называть меня по имени), какой-то молодой человек просит у вас аудиенции.

Я положил рукопись в стол и вышел из кабинета. У перил парадной лестницы стоял и сгорал от смущения совершенно растерянный молодой человек огромного роста и лет двадцати на вид. В руках он держал букет цветов и пакет, от которого распространялся чарующий аромат копчёной рыбы.

Я спросил, что ему нужно. Молодой человек, краснея и путая слова, завёл долгую и бессвязную речь. Минут через пять я всё же понял причину его появления в нашем доме: он пришёл… сватать Марию.

Впрочем, догадаться было нетрудно. В щель между балясинами второго этажа испуганно, как дикий котёнок, выглядывала моя дочь. С трудом сдерживая улыбку, я наблюдал на лице Мари откровенное страдание за своего, надо полагать, возлюбленного. Из чувства гостеприимного человеколюбия мне пришлось выслушать монолог парня до самого конца. Наконец юноша смолк.

Я обратился к Марии:

– Мари, объясни, пожалуйста, что происходит? Этот симпатичный молодой человек говорит мне, что пришёл тебя сватать, это так?

Видимо, я обратился к Мари слишком громко. От смущения парень шагнул назад, оступился, но ловко по-корабельному удержал тело, обхватив перила лестницы, как швартовый канат, огромными ладонями. Я понял всю бестактность своего поведения. Ко мне, отцу, пришёл в дом мужчина просить руки моей дочери, я же, как баба, разговариваю не с ним, а судачу с Марией!

Я подошёл к парню и обнял его за плечи:

– Ты, гляжу, моряк что надо! С кем плаваешь?

От моих ободряющих слов у парня засверкали глаза, и он стал взахлёб рассказывать о своём отце, старшем брате Ромеро и ещё бог знает о чём. Говорил он складно, с прибаутками, рассказывая, смеялся и даже один раз дружески похлопал меня по плечу. Тут уже рассмеялся я, а он пристыженно смолк и виновато опустил голову.

– Ну-ну, – ободряюще сказал я, разглядывая его, – а как же тебя всё-таки зовут?

– Альберто, меня зовут Альберто, – ответил парень, почему-то краснея лицом.

– Ну вот и славно, – сказал я. – Мари, хватит прятаться, подойди ко мне.

Мария выпорхнула «из засады» и с пылким смирением юной католички встала под мою левую руку. Я соединил их ладони и торжественно произнёс:

– Дети, любите, берегите друг друга и примите моё отеческое благословение. С Богом!

Колесница моей жизни покатилась в очередной раз по счастливому семейному кругу. Через месяц после описанного выше сватовства Альберто и Мария повенчались в церкви Святой Троицы на Авенида Дель Пилар, в двух шагах от родового дома Марии, ставшего по обоюдному со мной согласию семейным очагом новой молодой семьи.

Я видел Мари теперь значительно реже. В часы отдыха от рукописных упражнений меня всегда тянуло к морю. Только здесь я мог насладиться сладчайшим одиночеством в компании моей несравненной Катрин и маленькой Мари. Я проводил на берегу долгие часы, беседуя с ними о нашем общем будущем. Всякий раз, когда я приходил на берег, благородные души дона Гомеса, донны Риарио и моей несравненной Катрин, белые и стремительные, как чайки, рассаживались вокруг меня и, выкрикивая отрывистые «ыа, ыа…», рассказывали подробности своего последнего путешествия. Порой мне казалось, что я слышу слова: «Ты напиши, напиши». – «Да, Катрин, я напишу, напишу!» – отвечал я. При этих словах согласия неизменно одна из чаек устремлялась в небо и, истошно крича «ыа-ыа», делала широкий торжественный круг надо мной.

Часть 11
Таис

Дни напролёт загруженный собственными планами, я не успел истратить целиком любовь сердца на маленькую Мари. Это заметил Господь. Не прошло и года, как у меня появилась внучка, крохотная Тайс.

– Мари, разве ты была такой же очаровательной крохой?! – воскликнул я, когда нам с Альберто разрешили войти в комнату роженицы.

– Папа, – улыбаясь до ушей вымученной улыбкой счастья, ответила мне Мария, – я была такая же, просто ты был тогда ещё маленький!

Альберто предложил назвать дочь в честь бабки, но я воспротивился. В моём сердце никак не умещалось две

Катрин. Первая и единственная занимала моё сердечное пространство без остатка. Я же хотел любить внучку совершенно особо. Мне казалось, что под складками огрубевшей от переживаний кожи образовался самостоятельный орган для выражения зрелой прародительской любви – второе, вернее, третье сердце. Мари изящно разрешила наши с Альберто сомнения:

– Альберто, папа, посмотрите на календарь, – сказала она, – сегодня же день святой Таисии, мне так нравится это мудрое имя!

– «Таисия Египетская, V век, мудрая, плодородная…» – щурясь против яркого солнца, прочитал Альберто.

– Быть посему! – я облегчённо выдохнул, поцеловал Мари и удалился в кабинет, напевая на ходу: «Таисия, Тайс, Таи-йя и я!..»

Альберто служил старшим матросом на почтенном промысловом корабле «La amable Maria». Хозяин корабля дон Панчо подумывал о постройке нового судна, понимая, что время «Кроткой Марии» подходит к концу. На верфи в Аликанте он заложил новый корабль, постройка которого должна была завершиться через год.

В приподнятом настроении дон Панчо заключил контракт на морской транзит в кипрский Лимассол какого-то сельскохозяйственного груза. В это последнее плавание «Марии» он решил отправиться сам и пригласил в команду на правах почётных гостей многих отслуживших ему верой и правдой матросов.

Более того, двенадцать кают, предназначенных для коммерческих пассажиров, он бесплатно отдал родственникам основной команды корабля. Этим обстоятельством воспользовался Альберто и на правах старшего матроса испросил у дона Панчо разрешение взять в плавание Марию. «Что ж, Мария на «Марии» – это добрый знак!» – ответил дон Панчо.

Мари была в восторге от возможности поучаствовать в предстоящем путешествии и пересечь Средиземное море на знаменитом корабле дона Панчо. Она даже полагала взять в плавание малышку Таю, но я воспротивился, сказав с усмешкой: «Нет уж, внучку на волю волн я не отпущу!»

Зачем я так неосторожно пошутил, ведь та малая мудрость, которую мне довелось приобрести ценой жестоких лишений и уроков Божественной Воли, научила меня не бросать слова на ветер. Поспешно высказанные мысли (то первое, что приходит в голову) частенько становятся лукавой импровизацией нашей свободной воли.

Разве можно шутить с морем? Оно не понимает житейской схоластики. Для среды, не знающей лукавство, сказанное обретает силу руководства к действию. Мы можем двояко понимать происходящее. Море – никогда…

И вновь в моей жизни случилось непоправимое. На самом подходе к Кипру, огибая мыс Гата, «Кроткая Мария» почему-то потеряла фарватер и на полном ходу пошла прямиком на рифы.

Это случилось ранним утром. Все, кроме вахтенных, ещё спали. Первый подводный камень прорубил шпунтовый пояс по форштевню около грузовой ватерлинии, второй вонзил свой клык с другой стороны ниже водореза. Получив две огромных пробоины в носовой части, «Мария» резким увеличением положительного дифферента поднырнула, выпятив над водой корму. Теряя управление, она рухнула на третий огромный, выступающий из воды риф, перевернулась от удара на бок и медленно стала погружаться, увлекая за собой даже тех немногих, кто успел прыгнуть в воду с тонущего корабля…

Весть о гибели «Кроткой Марии» пришла в Сан-Педро спустя четыре дня. Жители города вышли на набережную. Тысячи цветов плыли по воде вдоль всего берега. Старая Беренгария с малышкой Таей на руках бродила среди горожан и плакала, призывая Господа Бога в свидетели случившегося. Вокруг меня собралась толпа друзей нашей семьи. Десятки рук трогали мои плечи. Каждый из собравшихся мне что-то говорил, заглядывая в глаза. Я же слышал только звуки, похожие на крики чаек, – «ыа, ыа, ыа…»

Часть 12
Неберущийся интеграл судьбы

Третий раз начинать жизнь с точки, едва отличной от нуля (Бог сохранил мне маленькую Таю), оказалось совсем непросто. Говорят: «Только раздрав пелену страдания, можно увидеть истину».

Помню, отец положил передо мной тоненькую книжку и сказал: «Сын, прочти этот русский бестселлер. В нём есть подсказка, как обрести правду перед Богом». На обложке была нарисована белая русская метель и крупными буквами написано: «А. Pushkin, Eugene Onegin, la novela en verso». Повинуясь воле отца, я перелистал роман до конца. Если сказать честно, мне не понравился ни язык Пушкина, ни беспокойный сюжет романа, ничего общего с нашей размеренной испанской жизнью не имеющий. Но одно соображение всё же врезалось в мою память на всю жизнь: Пушкин очень хотел из Онегина, этакого фигляра, сделать человека думающего. Он заставил его убить на дуэли друга, одарил Евгения чистой ангельской любовью и тут же заставил его от неё отказаться. Поумнев, Онегин понял, от какого счастья он беспечно отвернулся, и в нём проснулась настоящая высокая любовь, но было, увы, поздно. Его маленький Наполеон оказался не у дел…

Я рассеянно читал и помню, как на одной из страниц меня буквально пробило током. Сколько же надо претерпеть Божественных подсказок, чтобы человек открыл для себя простую истину: нельзя принимать обстоятельства жизни (в которые, как в одежды, рядится твоя судьба) за случайную вереницу не связанных друг с другом событий!

И теперь, возвращаясь глубоким стариком к моей юношеской мысли, я с великой скорбью размышляю о человеческом беспамятстве. Если бы накануне гибели Катрин я понял, что заигрался, сложив две неслагаемые величины в одну, разве я отпустил бы мою любимую в Рабат?