Дорога

Навстречу нам несутся, ревя и громыхая, немецкие автомашины. На них различные значки частей: львы, мечи, щиты и т п. На многих машинах едут солдаты. Когда проезжает СС-молодежь, они плюют в нас, бросают всякую дрянь и грубо издеваются. С каждой минутой становится ясно, что выдержать и пережить немецкий плен будет почти непосильной задачей.

Старики из организации ТОД, работающие на восстановлении дороги, бросают нам сигареты: они сами в первую войну были в плену и испытали всю тяжесть плена. Большинство среди них чехи и австрийцы.

Июльское свежее утро. Тихо колышется уже желтеющая пшеница. Из листвы деревьев доносятся голоса птиц. Природа так тиха и безмятежна. Глядя на красоту и спокойствие сегодняшнего дня, нельзя никак поверить, что где-то идет война. О ее ужасах напоминают только невысокие холмики над братскими могилами наших солдат, да обгоревшие остовы автомашин и подбитые танки. Кое-где попадаются могилы немецких солдат с крестом и шлемом на нем. Все эти предметы чужие и ненужные на фоне безмятежного спокойствия природы.

Проезжаем мимо развесистого дуба. Под ним бугор земли с маленьким деревянным крестом, на кресте немецкий шлем. Откуда-то прилетел ворон, сел на крест и, стукнув по шлему, который зазвучал глухо и обиженно, несколько раз громко прокаркал, словно предсказывая остальным немцам такую же судьбу.

Лежать вдвоем в повозке очень тесно и неудобно. Деревянные перекладины врезаются в бока, несмотря на подложенное сено.

Проезжаем через белорусские деревушки. Жители высыпают на дорогу с узелками в руках. Каждый хочет пробиться к повозке и дать что-нибудь нам. Конвой угрожает винтовками, но это не останавливает жителей. Конвой вынужден уступить. Нас забрасывают лепешками, хлебом, салом, на ходу поят молоком и дают яйца. Во всех деревнях по пути нашего следования одна и та же картина. К нашей повозке привязался какой- то молодой немец: он то едет, то идет рядом. Пробую поговорить с немцем из фашистской Германии. Он очень удивлен, что я немного владею немецким языком. Мне сначала трудно понять его, так как он говорит на каком-то диалекте, кажется, саксонском. Он сын мелкого торговца. Его понятия о внешнем мире чрезвычайно примитивны. У нас любой школьник начальной школы имеет более правильное представление. Задаю ему несколько простых политических вопросов. В этом он совсем младенец. Он знает и говорит только навязанное ему фашистской пропагандой. О СССР у него самое превратное представление. После каждого моего слова о моей родине он делает большие глаза. Особенно трудно ему понять, как можно коллективно обрабатывать землю и как можно жить без частной торговли. Стараюсь, насколько могу, подобрать в своей памяти соответствующие немецкие слова, чтобы ему попроще объяснить. Ему уже стало скучно, он больше не слушает. После минутного молчания он вдруг вводит прерванный разговор в новое русло. Мы в это время проезжаем мимо нашей братской могилы, на ней уже начинает зеленеть травка.

– Теперь твоя пропаганда уже не нужна. Мы сильнее. Видишь? – Он указывает на братскую могилу. – Скоро вся Россия покроется такими, а в них будут лежать большевики и те, кто с ними. Наш фюрер сказал, что через три недели Россия уже будет наша, и мы, немцы, десять лет будем отдыхать, а другие покоренные народы будут на нас работать.

Я мог только сожалеюще улыбнуться его наивным словам. В душе же моей кипело, и хотелось крикнуть ему в лицо: «Неправда! Мы знаем, за что мы боремся. Победа будет за нами! Русский народ никем еще не был поставлен на колени».

Говорить с ним больше не хотелось. Я односложно отвечал на его вопросы о моей личной жизни, а потом сделал вид, что сплю.

Вот поворот на Брест. Жабинка осталась вправо.

Непрерывной вереницей идут немецкие автомашины с награбленным во всех странах Европы. Едем очень медленно. Хорошо, если засветло доберемся до места назначения.

Проезжаем через предместье Бреста. Небольшая группа поляков злобно смотрит на нас, раздается несколько злобных выкриков на польском и немецком языках.

«Russische Sweine! Misthunde! Пся крев. Теперь узнаете, как нас освобождать!»

В нас полетело несколько камней и комьев земли. Мы молча ехали дальше. Ездовые белорусы нагнули головы и в седые усы ругались:

– Подождите, будет и на нашей улице праздник, посмотрим, как будете петь вы тогда. У-у! Продажная сволочь.

Сворачиваем налево. Наверное, в химгородок.

Уже смеркается, когда мы достигаем первых корпусов городка. Перед одним из корпусов мы останавливаемся. Нас начинают выгружать. Замечаю, что кругом лагерь обтянут проволокой. Сердце неприятно сжимается.

Среди врачей узнаю доктора Симина, который уехал на две недели раньше. У нас в Кобрине говорили, что его немцы расстреляли.

Снова старые места и виды, хорошо изученные за время тактических учений, но сейчас они залиты мрачным заревом войны и окутаны мраком фашизма. О самостоятельности приходилось уже совершенно забыть.

Брест

Госпиталь Брест-Полигон находился за колючей проволокой. Это был первый настоящий лагерь военнопленных, куда я попал.

Я был совершенно разбит и измучен дорогой. Всё тело болело и ныло, словно меня весь день били палками. Я заснул сразу же, как получил место.

24-е июля. Весь вчерашний день прошел в размещении и перемещении. Калашников послал записку жене.

Сегодня ему принесли передачу. Он очень жалел, что сам не может ходить. С утра у нас сегодня проводят регистрацию раненых и разбивают их по палатам и корпусам. Я получил № 1899. После обеда меня перевели на второй этаж в маленькую комнату, где, кроме меня, еще четверо. У нас у всех отдельные койки. Кормят тут пока еще сравнительно неплохо, но хлеба дают значительно меньше. Был врач, бегло познакомился с нами, показал нам своего помощника военфельдшера Б., очень простого и симпатичного человека. Завтра должны быть перевязки.

25-е июля. Был на перевязке. Врач решил лечить меня открытым методом, но для этого надо сделать чехол над постелью. Б. сегодня вечером где-то достал два больших куска тюля, а его жена сшила из них чехол. Б. собственноручно сделал каркас из медной проволоки. Для удобства меня положили просто на полу, на матраце. Теперь надо мной возвышался чехол. Я был словно в клетке. Все повязки с меня сняли, остались только на руке и на ноге, так как раны еще окончательно не зажили. Колпак сделан для предохранения открытой раныот мух. Сегодня чувствую себя после обеда очень плохо: трясет и болит голова. Температура около 40°. Малярия. Совершенно пропал аппетит. Спрашивал врача, сколько времени мне придется с ожогом лежать на койке.

Врач говорит, что две-три недели. Но я сам понимаю, что так скоро быть не может, так как ожог очень сильный и захватил большую поверхность. Но, однако, питаю в душе тайную надежду, что, может быть, врач говорит правду. Встану… Тогда… Тогда, возможно, увижу вновь свободу.

28- е июля. Ото дня ко дню чувствую себя слабее, виновата во всем малярия. Сегодня врач сказал, чтобы на перевязку я попробовал прийти сам. Встал, попробовал идти, дошел до коридора и больше ничего не помню. Пришел в себя уже в перевязочной на столе. Сегодня сняли повязку с ноги: рана уже совершенно затянулась. Завтра будут производить переформирование госпиталя. В 5-м корпусе, где я нахожусь, будет карантин для пребывающих вновь. Меня должны перевести в 1-й корпус.

29- е июля. Целый день переносят раненых из одного корпуса в другой. К вечеру меня тоже переводят. Переночевать приходится на полу: еще не распределены места.

30-е июля. Попадаю в 4-ю палату 1-го отделения. Рядом со мной лежит студент МГУ Леонид К. Быстро сходимся с ним. У него довольно много русских книг. Санитар нашей палаты ленинградец-летчик, веселый и общительный парень, Василий Ш. Снова появилась возможность беседовать на различные литературные и политические темы. Леонид хорошо в этих вопросах разбирается: он учится или уже окончил истфак МГУ. Находим с ним несколько общих знакомых. Леонид в несколько лучшем положении, чем я: он имеет возможность ходить. Рана на его в левом плече почти зажила. Он выполняет кое-какую регистраторскую работу в корпусе. Получил от него несколько книг: «Адам нового мира» Линдсея, «Дом привидений» Гайдара, рассказы Сергеева-Ценского, «Анну Каренину» Л. Толстого и снова «Наполеона» Тарле (с удовольствием перечитал еще раз). Прочитал еще несколько книг без названий, так как не было начала. Леонид почти каждый день приносит свежие немецкие газеты – фронтовые «Stoßtrupp», «Kampfblatt Völkischer Beibachter», «Schlesische Zeitung», «Münchener neueste Nachrichten» и др.

Немцы во весь голос кричат о своих, якобы решающих, победах. Волна хвастливости залила немецкую прессу. С болью в душе следишь за сообщениями о взятии наших городов. Перед глазами встает картина пожаров, зверств и насилий в наших городах и селах. Ведь мы, находящиеся в плену у немцев, знаем лучше других, на что этот народ способен. Некоторые из нас начинают колебаться, высказывают свое сомнение в благополучном для нас исходе дела. Стараемся с Леонидом убедить их, что удачи немцев только временны, что нам нужен определенный период для того, чтобы оправиться от неожиданности удара и накопить силы. Приводим примеры из нашей истории, когда русский народ терпел временные неудачи, когда были предательства и измены, но всё равно всегда выходил победителем. Все удачи немцев будут продолжаться до того момента, пока русский народ не поймет грозящей ему опасности и единой мощной грудью не встанет на защиту своей родины. Тогда… тогда придет конец немецким успехам, немецким планам и… конец их существованию.

Говорим, что фашисты хвастались: «За две недели Москва. За три недели Россия на коленях», а прошло почти три месяца, а они еще далеко от Москвы и потерпели уже несколько серьезных ударов: на Березине, под Смоленском и Вязьмой. В тылу же у них сотни и тысячи русских патриотов ведут с ними ожесточенную партизанскую борьбу. Москвы им не видать!

Но голод и повышающаяся смертность делают свое дело.

Люди теряют уверенность в себе и в будущем, слабеют и опускаются. Этим явлениям словами и убеждениями воспрепятствовать невозможно. Стараешьея поддерживать в себе и в других хотя бы слабый огонек надежды. Меня выручает в этом огромный запас оптимизма и вера в силу нашей родины.