Что же касается рукописи, названной в английском ее издании «Максимы Наполеона», то с большой долей уверенности можно судить о том, что перед нами обладающий известной степенью достоверности источник, хотя и дошедший до нас в переводе на другой язык. Оставшаяся без пояснений фраза в предисловии издателя («Впоследствии мы имели случай удостовериться, что рукопись действительно принадлежала перу этого верного слуги») позволяет сделать вывод о том, что у самого издателя были сомнения в авторстве этого сочинения, но затем, по прошествии некоторого времени, были получены дополнительные сведения насчет подлинности рукописи и всякие сомнения относительно принадлежности ее перу Лас Каза отпали.

«Максимы и мысли» представляют собой сборник, содержащий 469 высказываний, касающихся политической истории и современности, литературы, философии и т. д. Высказывания не систематизированы, и определенная последовательность в их череде обнаруживается крайне редко, лишь иногда заметна связь между двумя рядом стоящими максимами, не более. Но это скорее исключение, нежели правило. Какой-либо хронологической последовательности в изложении событий, которые упоминает в своих высказываниях «узник Св. Елены», мы также не найдем, перед нами свободное течение мысли, не стесненное заранее обусловленной формой повествования и системой изложения. Вероятно, эти высказывания записывались день за днем по мере того, как появлялись, и в этом смысле близость между «Максимами и мыслями» и «Мемориалом Святой Елены» кажется более чем правдоподобной, ибо, как известно, и в «Мемориале» высказывания Наполеона, который, естественно, был всегда свободен в выборе предмета беседы, записывались Лас Казом по мере их появления за завтраком, на прогулке, во время отдыха и т. д. Ограничившись этими самыми общими наблюдениями, обратимся к содержанию книги и приведем некоторые из наполеоновских высказываний, сравнив их с теми, что помещены в «Мемориале Святой Елены».

«Фридрих (Фридрих Великий. – С. И.) взял на себя труд опровергать Макиавелли еще до того, как стал королем; полагаю, он сделал бы лучше, если б оправдывал его после своего воцарения. Этот Макиавелли писал разве что для мелодраматических тиранов» (CDVII). Обратившись к основному произведению Лас Каза, мы не найдем в нем ни одного высказывания Наполеона, касающегося знаменитого флорентийского гуманиста, тогда как в «Максимах и мыслях» их наберется еще пять. Но здесь весьма возможно предположение о том, что у Наполеона – редактора «Мемориала» – были свои причины избегать упоминаний о Макиавелли: и роялисты, и либералы не раз обвиняли его в политическом макиавеллизме.

«Мир – это великая комедия, где на одного Мольера приходится с десяток Тартюфов» (CCIX). В «Мемориале Святой Елены» Наполеон неоднократно высказывается о Мольере, причем Лас Каз сообщает, что Наполеон не раз читал «Тартюфа» после обеда в присутствии придворных и однажды выразился об этой пьесе как о неподражаемом произведении великого писателя, но в то же время сказал, что не поколебался бы запретить постановку этой пьесы, если бы она была написана в начале XIX века, ибо некоторые сцены, по мнению Наполеона, весьма грешат против нравственности.

Обратимся к другим высказываниям Наполеона о древней и современной ему литературе.

В «Мемориале» зафиксированы слова Наполеона о Гомере. Это не удивительно, ибо на протяжении всей своей жизни он не раз перечитывал гомеровский эпос и даже брал его с собой в походы, а когда у Наполеона возникла идея создания походной библиотеки, то в списке книг, составленном лично императором для своего библиотекаря Барбье, значились поэмы легендарного слепого певца. «B своих творениях, – записывал Лас Каз слова Наполеона, – он был поэтом, оратором, историком, законодателем, географом и теологом; воистину, это – энциклопедист своей эпохи» ^[31]. В «Максимах и мыслях» Наполеону приписывается такой пассаж: «Если бы “Илиада” была написана нашим современником, никто не оценил бы ее» (XVIII), или такое высказывание: «Почему Гомеру отдавали предпочтение все народы Азии? Потому что он описывал приснопамятную войну первейшего народа Европы против самого процветающего народа. Его поэма – едва ли не единственный памятник той далекой эпохи» (CCCXCII). Едва ли приведенные высказывания противоречат одно другому, скорее наоборот – они взаимно дополняют друг друга.

10 ноября 1815 года Лас Каз записал в «Мемориале», что Наполеон беседовал с жительницей острова мадам Стюарт о ее родине Шотландии и «много говорил об Оссиане». У Лас Каза больше нет упоминаний легендарного шотландского поэта, волновавшего воображение и молодого Бонапарта, и императора Наполеона, а в «Максимах и мыслях» Наполеону приписывается такое высказывание: «Я люблю Оссиана, там много мысли, исполненной силы, энергии, глубины. Это – северный Гомер; поэт в полном смысле слова, поелику трогает душу и потрясает ее» (СССХСVII). Такое высказывание, хотя и не находит эквивалента в «Мемориале», вполне укладывается в череду литературных пристрастий Наполеона: известно, что том Оссиана был с Наполеоном на пути в Египет.

В записи от 1 июня 1816 года «Мемориала» уделено много места суждениям Наполеона о Шатобриане, его отношении к религии и политических убеждениях знаменитого французского писателя. «Во время катастрофы 1814 г. господин де Ш… прославился памфлетами, столь пылко-страстными, столь злобными и полными бесстыдной клеветы, что, надо полагать, теперь он сожалеет о них, и такой прекрасный талант уже не станет опускаться до того, чтобы делать сию клевету достоянием гласности». В «Максимах и мыслях» мы обнаруживаем следующее: «Г-н де Шатобриан почтил меня красноречивой, но отнюдь не справедливой филиппикой. Он много сделал для торжества королевского дела. Воистину, это – гениальный человек» (CCCXVIII). В последней фразе угадывается каламбур: Шатобриан в то время был известен в первую очередь как автор сочинения «Гений христианства».

Говоря о том, что «высокая трагедия <…> была школой великих людей», о том, что «трагедия воспламеняет душу, возвышает сердце, может и должна творить героев», Наполеон под пером Лас Каза в «Мемориале» высказывается о Корнеле: «В этом отношении Франция обязана Корнелю…; да, господа, если б он жил средь нас, я дал бы ему княжеский титул». В «Максимах и мыслях» мы находим: «Если бы Корнель дожил до моего времени, я сделал бы его министром» (LII). Это уже не просто сходство, но весомый аргумент в пользу подлинности высказываний Наполеона, помещенных в «Максимах и мыслях».

Многие приписываемые Наполеону высказывания из «Максим и мыслей» касаются событий истории Франции и Европы периода Консульства и Империи, событий 1814 года, эпохи Ста дней, политических последствий поражения в кампании 1815 года.

«Я нашел в Потсдаме шпагу великого Фридриха и его орденскую ленту; трофеи сии значили для меня куда больше, нежели те сто миллионов, которые Пруссия выплатила мне» (XI). Нечто сходное с приведенным высказыванием, касающимся событий 1806–1807 годов, мы обнаруживаем в «Мемориале»: «…Большие часы, нечто вроде будильника сего государя (Фридриха Великого. – С. И.), увезенные нa Святую Елену и поставленные на камин императора, поспешность, с которой Наполеон бросился в Потсдаме к шпаге великого Фридриха, восклицая: “Пустъ другие берут иную добычу: для меня же вот что дороже всех миллионов…”, доказывают, как высоко ставил император сего государя».

К кампании 1806–1807 годов относится и другое высказывание из «Максим и мыслей»: «Говорили, будто я оскорбил королеву Пруссии, вовсе нет. Я только сказал ей: “Женщина, возвращайся к своей прялке и хозяйству”. Мне не в чем себя упрекнуть. Она сама признала свою ошибку. Я велел освободить ее фаворита Хатцфельда, а не то его бы расстреляли» (VII). Подобной фразы в «Мемориале» мы не найдем, а факт освобождения прусского сановника из-под стражи представлен вне какой-либо связи с королевой Луизой Прусской, как великодушный жест императора в ответ на слезы отчаявшейся жены Хатцфельда. Однако подробности встреч Наполеона с прусской королевой во время тильзитских переговоров (в передаче Наполеона), его стремление постоянно держать дистанцию перед лицом унизительных, почти навязчивых ходатайств прусской королевы позволяют допустить возможность приведенного высказывания.

В «Максимах и мыслях» имеется суждение Наполеона, касающееся одного из важнейших учреждений Империи – Почетного легиона: «Учреждая Почетный легион, я объединил единым интересом все сословия наций. Установление сие, наделенное жизненной силой, надолго переживет мою систему» (СХI). В «Мемориале Святой Елены» Лас Каз приводит такие слова Наполеона: «…Разнообразие рыцарских орденов и самое посвящение в рыцари было характерным для замкнутого сословного общества, тогда как единственное в своем роде пожалование в кавалеры ордена Почетного легиона с его универсальностью, напротив, являло собою подлинное равенство. Одно поддерживало отчуждение среди различных сословий общества, тогда как другое должно было привести к сплочению граждан; и его влияние, его следствия <…> могли быть неисчислимыми: то был единый центр, всеобщая движущая сила самых различных честолюбивых устремлений…»

Можно, вероятно, привести и многие другие высказывания из «Максим и мыслей», сопоставив их с соответствующими местами «Мемориала». К примеру, «Случай – вот единственный законный повелитель во всей вселенной» (LXXXI) и «Случай правит миром» (CXCIV) имеют прямую аналогию в «Мемориале»: «Случай, который правит миром». Однако и так очевидно, что между двумя сличаемыми источниками обнаруживается вполне отчетливое сходство. Кроме того, фактическая сторона «Максим и мыслей» уже отчасти говорит в пользу подлинности помещенных в этой книге высказываний императора. Разумеется, если бы обнаружилось возможно большее число текстуальных аналогий в обоих сочинениях, то это явилось бы самым весомым подтверждением версии о том, что французский оригинал рукописи, опубликованной в 1820 году на английском, принадлежал перу Лас Каза. Но и так, вероятно, решительные сомнения в подлинности высказываний Наполеона едва ли могут возникнуть, ведь в противном случае высказывания «узника Св. Елены» должны были быть непременно весьма разоблачительными для Наполеона, как то не раз бывало в большинстве публикаций эпохи Реставрации.

Возникает вопрос, почему Лас Каз после британского «карантина» так и не вспомнил о «Максимах и мыслях» и в 1823–1824 годы, издавая свой «Мемориал», не издал вместе с ним помещенные там высказывания Наполеона. Лас Каз, вероятно, знал как об английском, так и о французском изданиях книги, но рукопись ее ему возвращена не была. Следует поэтому предположить, что у Лас Каза не возникло желания опубликовать в дополнение к своему «Мемориалу» высказывания Наполеона по парижскому изданию (двойной перевод) или в новом переводе на французский язык по первому английскому изданию. Вполне возможно, что Лас Каз не захотел воспользоваться изданием «Максим и мыслей», ибо понимал, и сами переводчики не скрывали этого, что перевод 1820 года не может быть признан безупречным. Если бы он вознамерился издавать новый перевод по английскому изданию, то и в этом случае перевод не намного приблизился бы к оригиналу, как всякий двойной перевод. В этой связи возникает лишь один вопрос: почему Лас Каз ни в предисловии, ни в заключительных частях «Мемориала» так и не упомянул о существовании своей рукописи и о том, как поступили с нею англичане? В мемуарной записке, опубликованной в 1818 году, Лас Каз перечислил все принадлежавшие его перу сочинения, особо указав на систематически писавшийся им дневник, куда вошло все, что говорил Наполеон публично или приватно Лас Казу на Святой Елене. «Этот дневник еще находится в руках английских властей», – указывал Лас Каз, но он ни словом не обмолвился о том, что спустя два года появилось под названием «Рукопись, найденная в портфеле Лас Каза».

Совершенно естественно, что до тех пор, пока подлинник рукописи графа де Лас Каза, опубликованной в Лондоне, а затем в Париже, еще остается неизвестным исследователям, всякое обращение к этим высказываниям Наполеона должно сопровождаться известными оговорками. Вместе с тем очевидным является также и то, что историк, основательно знакомый с «Мемориалом Святой Елены» и другими сочинениями наполеоновских «евангелистов», едва ли сможет найти в «Максимах и мыслях» хотя бы одно высказывание Наполеона, которое могло бы породить сомнения. Более того, обращение к «Максимам и мыслям» и изучение всех обстоятельств, связанных с этой книгой, позволило бы существенно дополнить историю создания «Мемориала Святой Елены», а может быть, и добавить к нему высказывания Наполеона из «Максим и мыслей».

В издании 1820 года в комментариях не было особой надобности, ибо многое из того, что говорил и подразумевал Наполеон, было понятно тогдашнему читателю. Ныне же, спустя немало лет, комментарии в большинстве случаев необходимы как дополнение к высказываниям императора и ради более точного представления об упоминаемых лицах и событиях. Отсылаем читателей к этим примечаниям.