Вспоминать об этом наступлении, «о зимней русской кампании», в высшем руководстве СС теперь уже было не принято. Однако Хауссер не стеснялся напоминать своим коллегам, что уж кто-кто, а он со своими солдатами все же стоял у самых стен Москвы. Да, он дошел до столицы русских, он, черт побери, стоял у ее стен, и даже «рассматривал в бинокль Спасскую башню Кремля».

В действительности же Хауссер рассматривал ее лишь в специально изданном для офицеров туристическом справочнике Москвы. Но, боже ж ты мой, кого сейчас, в сорок четвертом, могли интересовать столь незначительные подробности?!

Некогда худощавое лицо Хауссера теперь окончательно исхудало и состарилось, но никакие морщины, никакие «раны лица и судьбы» не способны были развеять тот воинственный оптимизм, который комдив элитной дивизии СС способен был порождать в любой военно-фронтовой ситуации.

– Вам известна причина, по которой нас вновь созвали в этот замок? – доверительно поинтересовался Хауссер.

– Понятия не имею, – беззаботно ответил первый диверсант рейха.

– То-то и оно. Непозволительно! Мы не знаем, зачем нас сюда приглашают, и не знаем, с какими мыслями собираться. Может, я что-то не так понял, – взял он Скорцени под руку, – но похоже, что сегодня речь пойдет о какой-то таинственной подземной «стране СС», которую фюрер якобы решил создавать в районе Одера.

– Если только фюрер действительно так решил…

– Само собой разумеется. Вам приходилось бывать в этой стране? Что она представляет собой?

– Не приходилось.

– Ну, это уж совсем странно! – развел руками несостоявшийся покоритель Москвы. – Создавать какую-то подземную «страну СС» и пытаться делать это без Скорцени! Непозволительно!

Говорят, что Гиммлер не в восторге от этой идеи, подозревая, что «польский берег» этой реки, на которой должна располагаться «Страна Франкония», вскоре окажется в руках русских.

– Но так считает не фюрер, а Гиммлер, – заметил обер-диверсант рейха.

– Мне нравится ваша осторожность, Скорцени. Даже если учесть, что в общении со мной вы слишком уж осторожничаете, я, старый солдат, понимаю это так…

– И что, Гиммлер намерен отговаривать фюрера от создания нашей базы СС восточнее Одера? – Скорцени решил не отрываться от основной темы разговора.

– Не знаю, решится ли, – доверительным полушепотом ответил Пауль Хауссер.

– Скорее всего, не решится, – иронично усмехнулся обер-диверсант.

– Если уж вы, Отто, все чаще предпочитаете осторожничать, – попытался отомстить ему Пауль Хауссер, – то почему бы не поберечься Гиммлеру, который и так никогда особой храбростью не отличался?

– В тылу ему по чину положено быть храбрее. Особенно в приемной фюрера.

– Замечу, однако, что Гиммлер считает: разворачивать этот лагерь следовало бы где-то на границе между Баварией и Швабией, то есть в том районе, где уже давно запланировано создание основного укрепленного района рейха – «Альпийской крепости».

– …И тогда «Лагерь дождевого червя»^[7] стал бы подземной частью этой крепости, – кивнул Скорцени. – Соединение двух крепостей: горной и подземной – это выглядело бы необычно, а главное, внушительно^[8].

– Считаете, что фюрера никто не сумел подтолкнуть к подобной мысли?

– Не посмел, так будет точнее. И очень плохо, что не посмел.

– Я, старый солдат, тоже понимаю это так, – поддержал его бригаденфюрер. – А что касается Гиммлера…

– Он, несомненно, прав, но только изменить уже ничего нельзя. Единственное, что мы можем, – это оставить после себя в образе, в неизведанном облике этого лагеря еще одну тайну рейха.

– Столько сил и времени тратить на создание «еще одной тайны»?! – удивленно взглянул на него комдив. – Что-то тут не так, над этим еще стоит поразмыслить.

– Чем больше национал-социализм оставит после себя тайн, тем дольше будут жить в грядущих поколениях его идеи.

– Вы так считаете?! – с наивностью романтического подростка поинтересовался Хауссер.

– Такова природа человеческой памяти.

Прежде чем что-либо ответить, генерал впал в растерянное беспамятство.

– Чем больше национал-социализм оставит после себя тайн… Никогда не задумывался над этим, Скорцени.

– Но рано или поздно приходит время, и мы, дьявол меня расстреляй, задумываемся.

– …И потом, что это за название такое для «страны СС» – «Лагерь дождевого червя»?! – вдруг невпопад отреагировал бригаденфюрер СС. – Это кто предстает в виде дождевых червей, мы, воины СС?

– «Лагерь дождевого червя» – это всего лишь условное название, – попытался охладить его обер-диверсант. – Хотя могли бы придумать и что-нибудь повыразительнее.

– Недостойное название – я, старый солдат, понимаю это только так!

– Негероическое, – вынужден был признать обер-диверсант.

– А вот то, что вы, Скорцени, только что сказали по поводу «тайн рейха»… Вы становитесь не только отчаянно храбрым, но и отчаянно мудрым.

Последние слова бригаденфюрер Пауль Хауссер произнес в увешанном старинными портретами вестибюле замка, в котором чуть было не столкнулся с Гиммлером. Рейхсфюрер остановился и настороженно, пытливо осмотрел каждого из них в отдельности, словно определял, достаточно ли они трезвы и благонамеренны, чтобы не представлять для него какой-либо опасности.

Громкие приветствия здесь не практиковались; в храме высших посвященных СС все были настолько равны перед Черным Орденом, что приветствия удостаивался лишь фюрер. Тем не менее Хауссер и Скорцени молча вскинули руки в «приветствии истинных наци».

Гиммлер словно бы догадывался, что в разговоре этих двоих всуе упоминается и его непорочное имя, а потому даже после приветствия вновь всмотрелся в лицо Скорцени с откровенной настороженностью. После того, как «первый диверсант рейха» со своими «фридентальскими коршунами», выпускниками Фридентальских диверсионных курсов, жестоко расправился со штабом заговорщиков на Бендлерштрассе, его как «карающего меча фюрера» начали опасаться все, вплоть до Гиммлера и Бормана. А чины пониже еще и пытались заискивать перед ним.

– Но если уж этому «лагерю-червю» суждено появиться, – вполголоса произнес Хауссер, как только Гиммлер удалился, – то комендантом его следовало бы назначить вас, Скорцени.

– Побойтесь Бога, бригаденфюрер!

– Только вас, Отто, только вас! С повышением в чине. До сих пор оставаться всего лишь штурмбаннфюрером – это недостойно вас. Я, старый солдат, понимаю это только так!

– Успокойтесь, господин бригаденфюрер, в «СС-Франконии» только что появился новый комендант.

– Вот я и говорю, что опять назначили черт знает кого!

– Ну, если таковым будет решение фюрера… – Скорцени не стал продолжать этот бессмысленный спор.

– Конечно же, он держит вас в запасе, для устрашения всех прочих неблагонадежных, и назначит комендантом «Альпийской крепости». Но это будет потом, а пока…

– Если таковым будет решение фюрера, – вновь многотерпимо объяснил свою позицию Скорцени. Ибо для него, «старого солдата», единственно верным решением было только решение фюрера. Даже если представлялось оно в корне ошибочным и принципиально неверным.

Вежливо раскланявшись с гаулейтером Вестфалии, на территории которой находился замок Вебельсберг, и обергруппенфюрером Лаутербахером, входившим в штаб Гиммлера еще и в качестве заместителя «имперского руководителя молодежи», Скорцени намерился подойти к своему шефу Кальтенбруннеру, однако Хауссер вновь перехватил его.

– Должен вам напомнить, господин диверсант, что многие решения, которые принимает фюрер, на самом деле созревают в кабинете Гиммлера.

Скорцени непонимающе уставился на генерала. Будь перед ним кто-либо иной, он попытался бы избавиться от подобного советчика куда решительнее, но этот фронтовой генерал. Его первый генерал…

– Это я все еще о «дождевых червях», – объяснил бригаденфюрер.

– То есть вновь возвращаетесь к должности коменданта «Регенвурмлагеря»?

– Не все готовы поверить в это, но порой рейхсфюрер СС прислушивается к мнению старого солдата Хауссера.

– К счастью, не всегда, – как можно вежливее осадил его Скорцени, не ведая, каким еще образом можно увести бригаденфюрера от навязчивой идеи загнать его в подземелья «СС-Франконии».

– Но ведь по существу этот подземный город может стать столицей СС, – вполголоса проговорил Хауссер. – И потом, если бы вы стали комендантом, то обратились бы к Гиммлеру и самому фюреру с просьбой поручить охрану «СС-Франконии» дивизии «Дас Рейх». Я, старый солдат, понимаю это только так.

– Вы бы так сразу и сказали, господин бригаденфюрер, – снисходительно улыбнулся Скорцени своей окаймленной шрамами «улыбкой Квазимодо».

– А о чем, позвольте вас спросить, мы вот уже в течение получаса толкуем с вами?! – не стал уходить от сути интриги командир дивизии СС «Дас Рейх».

И снова сдержанное офицерское раскланивание. Отдав дань уважения шефу гестапо Мюллеру, рейхсляйтеру Борману, командиру третьей танковой дивизии СС Йозефу Дитриху, а также Шелленбергу, Кальтенбруннеру, командиру дивизии СС «Адольф Гитлер» бригаденфюреру Монке и нескольким другим адептам и высшим руководителям СС, Скорцени наконец занял то же кресло у большого полуовального стола, которое занимал во времена предыдущих совещаний.

Фюрера пока что не было. Все присутствующие нетерпеливо ждали его, располагаясь у окон-бойниц, у камина или двух небольших «картежных» столиков. И лишь Скорцени опустился в свое кресло у «круглого стола рыцарей короля Артура» и, блаженно вытянув ноги, вальяжно откинулся на его спинку. При этом он презрительно игнорировал удивленные взгляды кое-кого из принадлежащих ко «внутреннему кругу посвященных».

Скорцени как бывшему фронтовику не нравилось, что принадлежащие к Черному Ордену эсэсовские чины все больше отдалялись от армейских частей ваффен-СС, представавших теперь в качестве низшей касты. Он считал такое положение вещей несправедливым.

Это было первое совещание высших посвященных, которое фюрер собирал в «Вебельсберге» после покушения на него и подавления «заговора генералов». И поскольку маховик репрессий еще только раскручивался, то многие из призванных сюда все еще чувствовали себя неуверенно. Если сами не принимали участия в заговоре, то знали о нем, обязаны были знать, или, в крайнем случае, вся вина их в том и заключалась, что не знали и не упредили заговорщиков.

Увидев рядом с собой бригаденфюрера Вильгельма Монке, Скорцени хотел приподняться, однако генерал СС великодушно налег рукой на его плечо, разрешая не вставать.

– Вы, Скорцени, – единственный из всех берлинских бонз СС, чья совесть перед фюрером чиста, – довольно громко, не опасаясь быть услышанным остальными адептами «внутреннего круга», произнес он.

– Не уверен, что фюрер догадывается об этом, – с мрачной иронией заметил Скорцени, – но лично мне слышать приятно. Тем более – из ваших уст.

– Догадывается, штурмбанфюрер, догадывается. И теперь я знаю, что если русские все же ворвутся на территорию Германии, вы останетесь верным фюреру до конца. Как и я^[9].

– И пусть никто не смеет усомниться в этом, – сурово молвил Скорцени.

– А значит, все мы, кто предан фюреру, можем положиться на ваше мужество и ваш диверсионный талант.

– Попытаюсь не разочаровать вас, – кротко заверил его Скорцени. Он так и не определился, как ему вести себя в таких случаях, а потому, оказываясь на гребне подобной похвалы, всегда терялся.

– Для всех нас вы – образец мужества. Ордену СС повезло, что у нее есть такой кумир, такой рыцарь! И фюрер не может не понимать этого.

Вместо ответа Скорцени с уважением взглянул на Золотой крест, которым фюрер совсем недавно наградил Монке за участие в боях на Западном фронте. Это еще два-три месяца назад награждение подобным орденом кого-либо из генералов не вызвало бы у первого диверсанта рейха никакого интереса. Теперь же комдив Монке оказался одним из немногих генералов, которого после подавления заговора фюрер хоть как-то – в чине, должности или в награде – уважил.

Особенно это касалось генералов вермахта, в присутствии которых фюрер уже не раз подтверждал, как горько он сожалеет, что не подверг свой офицерско-генеральский корпус чистке, как это сделал в свое время Сталин.

Все, кто встречался в эти дни с Гитлером, знали, что у него вырабатывалось неукротимое отвращение к генеральским мундирам и фельдмаршальским жезлам. Генеральский корпус рейха приобретал в его глазах хищный облик притихшего на время террариума.

– Я решил быть там, где находятся последние из рыцарей короля Артура, – на ходу извещал высокое собрание приближающийся к обер-диверсанту и Монке бригаденфюрер Пауль Хауссер.

– С вашего позволения, – с великосветской холодностью отреагировал командир дивизии «Адольф Гитлер».

– Позволю себе напомнить, что, как всякий истинный солдат, Скорцени начинал свое восхождение в составе дивизии «Дас Рейх».

– Сам Скорцени давно забыл бы об этом, если бы вы без конца не напоминали ему, – саркастически парировал Монке, заставив обер-диверсанта мстительно улыбнуться.

– Об этом мог бы забыть кто угодно, но только не Скорцени, я, старый солдат, понимаю только так.

– Если бы такой парень, как Скорцени, – тыкал указательным пальцем в грудь своего соперника Монке, подтверждая давно закрепившуюся за ним привычку, – служил у меня, то не оставался бы до сих пор в майорах.

– Или же до сих пор ходил бы в капитанах СС. И потом, в моей дивизии он ведь только начинал свою службу, – парировал Хауссер, и лишь теперь оба они вспомнили, что при их схоластическом споре присутствует сам Скорцени. Открыв это для себя, генералы растерянно и в то же время виновато уставились на обер-диверсанта рейха.

– В дивизии кого из вас я бы ни продолжал свою службу, господа, бригаденфюрером мне уже все равно не стать, – успокоил их Скорцени.

Ни для кого не оставалось тайной, что Монке и Хауссер давно соперничали за право считаться командиром самой приближенной к фюреру дивизии СС. Причем провоцировал это соперничество сам Гитлер, который почему-то время от времени отдавал предпочтение дивизии «Дас Рейх», а не той, которая носила его собственное имя.

Этим-то Хауссер и пользовался. И в «СС-Франконию» рвался – тоже исходя из этого, не понимая, почему его гарнизон должны составлять два полка дивизии СС «Мертвая голова». Скорцени – комендант «Лагеря дождевого червя», а он, Хауссер, начальник его гарнизона. Такой расклад вполне устраивал уставшего от войны генерала.

– И все же я с вами, друзья, – не стал накалять страсти Хауссер. – Там, где собрались самые преданные и бесстрашные.

– Даже если они и не принадлежат к дивизии СС «Адольф Гитлер», – проворчал Вильгельм Монке.

Теперь уже, из уважения к своему бывшему фронтовому командиру, Скорцени, конечно же, поднялся.

Вскинув подбородки, все трое молча обменялись многозначительными взглядами, словно бы еще раз, теперь уже в узком кругу особо доверенных, клялись в верности фюреру. «Старые солдаты», они прекрасно понимали в эти минуты друг друга.

Осевшим, срывающимся голосом обер-ефрейтор приказал своим подопечным вернуться в бетонную гробницу и, пройдя вместе с генералом за небольшой выступ, поднялся по едва заметной тропе на скалистый карниз. Там он отодвинул какой-то невзрачный валун, нащупал рычаг, и несколько секунд спустя произошло то, что способно было поразить воображение любого непосвященного: значительная часть склона вдруг подалась назад, обнажая рельсы, а заодно и вход в тоннель.

Это был один из эвакуационных входов в огромный подземный лагерь, именовавшийся в строго секретных документах штаба войск СС «Регенвурмлагерем», то есть «Лагерем дождевого червя».

Название барону решительно не нравилось, куда больше ему импонировали «Подземный рейх-СС» или «СС-Франкония», как однажды назвал эту базу Гиммлер. Однако бригаденфюрер не собирался предаваться эмоциям. Главным для него было – проверить все шесть основных и шесть запасных входов в эту рукотворную Валгаллу, дабы убедиться, что все они действуют, надежно замаскированы и охраняемы.

Этот вход, «Альфа-3», размещенный в предгорьях возвышенности, укрываемой густым болотистым бором, предназначался теперь только для того, чтобы части, обороняющие подступы к нему, однажды ночью могли исчезнуть в подземелье, а затем, уже небольшими группами, появляться в тылу врага.

Командир (или, как его называли здесь, «фюрер-раум») укрепленного пункта «Альфа-3» оберштурмфюрер Ланкен попытался о чем-то там доложить, однако, болезненно поморщившись, фон Риттер прервал его на первом же слове и как можно внушительнее проговорил:

– Никакого шума. Тихо, спокойно проведите меня по всему укреппункту. У вас я впервые.

Ланген, худощавый, бледнолицый паренек, которому едва исполнилось двадцать, был явно горд тем, что командует гарнизоном столь мощного бункера, начал с того, что показал два бронекупола, под каждым из которых, за стальными заслонками, между стрелковыми щелями-амбразурами скрывались скорострельный гранатомет, крупнокалиберный пулемет и огнемет. Затем, прежде чем отвести коменданта на нижний ярус, где располагалась батальонная казарма, Ланкен продемонстрировал коменданту свою командирскую рубку, а также оснащенную перископом командную рубку, в которой имелось несколько телефонных аппаратов, и соединенную с ней радиорубку; бронированную герметическую дверь, за которой следовал противогазовый шлюз-отсек, призванный защищать гарнизон от газовой атаки противника. Внимательнейшим образом осмотрел бригаденфюрер клозет и умывальник, оставаясь довольным «вниманием строителей к солдатскому быту».