11

Картина, которую Мазарини застал в рабочем кабинете королевы, вполне соответствовала всему тому, что происходило в «овдовевшем» французском королевстве после смерти Людовика XIII. Королева нервно металась между окном и воинственной, закованной в латы статуей рыцаря, а живой рыцарь, вальяжно развалясь, сидел в кресле – и это в присутствии королевы! – и мрачно цедил вино из огромного серебряного кубка, удерживать в руке который было ничуть не легче, чем тяжелую провансальскую алебарду.

– Похоже, мы опять куда-то наступаем, Ваше Величество? – обратился Мазарини к королеве. На низеньком столике стояли еще два кубка, и кардинал, не раздумывая, взял один из них. – Королевский двор не поспевает за обозом уходящих за Пиренеи испанских легионеров?

Шутка была вызывающе опасной. Мазарини почувствовал это еще до того, как успел высказать ее до конца. Однако с первой же минуты дал понять принцу, что тот – всего лишь главнокомандующий, которого назначает, как, впрочем, и увольняет, королева. Именем младенствующего короля, естественно. Причем делает это не без одобрения первого министра. И что в этой войне принц, как главнокомандующий, никакого повода для восхищения своими полководческими способностями не дал.

Королева почти с ужасом взглянула вначале на первого министра, затем на усталое, землисто-серое лицо молодого полководца, и, раздраженно покачав головой, как бы говоря, что все это уже становится невыносимым, опустилась в свое высокое, обитое малиновым бархатом кресло.

– Садитесь, мессир кардинал, – сдержанно предложила она, глядя при этом прямо перед собой, возможно, на покоящийся на противоположной стене и скрытый в полумраке портрет Людовика XIII.

«На ее месте я все же заставил бы принца, как и первого министра, выслушивать меня стоя», – отметил про себя Мазарини, что, однако, не помешало ему сесть в одно из кресел. В конце концов, здесь не тронный зал, а рабочий кабинет. Существуют места, в которых королева объявляет свою королевскую, государственную волю, но ведь существуют и места, в которых эту же государственную волю вначале объявляют самой королеве.

– Мы слушаем вас, принц, – обратилась Анна Австрийская к главнокомандующему.

Де Конде умиленно посмотрел на королеву, и так, с кубком в руке, поднялся, словно собирался произнести тост.

– Я знаю, Ваше Величество, что вы и ваш первый министр сейчас будете говорить о бедности казны, волнениях крестьян и ремесленников, стонущих под бременем налогов…

– Простите, мессир, но мы сами прекрасно сможем высказать все, что считаем нужным, – поднялся Мазарини. Теперь их разделял стол. Но куда больше этого стола – взаимная, скорее ироничная, нежели злая, неприязнь. – Мало того, я могу сказать даже то, что собираетесь сказать вы. Вам опять нужны войска. Причем немедленно, и как можно больше.

Принц пригладил жиденькие русеющие усы и самодовольно ухмыльнулся.

– Вы абсолютно правы, мессир. Нужны войска. И как можно скорее. Лучше всего – нанять их в Польше, из числа казаков. Наемники под командованием полковников Сирко и Гяура показали себя истинными воинами.

– И сколько же нужно таких воинов, чтобы однажды вы явились сюда не просить солдат, а доложить, что Испания запросила мира или, по крайней мере, жаждет переговоров? – поинтересовалась королева, перебирая гроздья массивного, окаймляющего всю ее пышную грудь жемчужного колье, словно четки.

– Простите, Ваше Величество, вы не совсем верно истолковываете ход войны, – поучительно молвил принц, приняв аристократическую позу. Так, высоко подняв кубок с остатками вина, он смахивал на придворного поэта, решившего осчастливить королеву очередным благостишием. – Сейчас речь должна идти не о разгроме врага, а о том, как бы нам самим не оказаться разгромленными. Армия истощена так же, как и сама страна. Это понятно сейчас каждому офицеру.

– О, да, офицерам это понятно, – охотно признал Мазарини. – Любому вашему офицеру, мессир, все становится ясно значительно раньше и основательнее, чем любому из министров Франции. Не говоря уже о первом министре. В этом сила нашей армии. Будь ваши офицеры столь же прозорливы в делах военных, Франция уже давно чувствовала бы себя владычицей мира.

– Господа, господа! – с томным недовольством вмешалась королева, опасаясь, как бы их острый разговор не завершился более серьезной ссорой. Впрочем, сколько она помнит, беседы принца и кардинала всегда велись в подобном ключе, но в подобном же ключе иронического невосприятия друг друга они и завершались. – Давайте вместе думать над тем, что в данной ситуации стоит предпринять. Иначе думать об этом за нас начнут другие.

Эта знакомая обоим государственным мужам фраза стала уже почти традиционной для королевы, тем не менее именно она всякий раз приводила их в чувство.

– Вы правы, Ваше Величество, – мгновенно подхватил ее мысль Мазарини. – Думать должны мы. И в?!от вам первая неувядаемо-свежая мысль. Если вы, господин главнокомандующий, осознаете, что войну не то что невозможно выиграть, но невозможно даже завершить на более или менее приемлемых условиях перемирия, тогда почему вы просите у Ее Величества солдат, а не мира?