3

Ни с графиней де Ляфер, ни с принцем Яном-Казимиром встретиться в тот день Гяуру так и не пришлось. Под вечер неподалеку от Дюнкерка был обнаружен полк испанцев, усиленный несколькими ротами норманнских наемников, и князю срочно пришлось выступить против них, приняв на себя командование отрядом ротмистра Хозара.

Почти двое суток французские пехотинцы и казачья конница провели в стычках с противником. Силы были приблизительно равными. К тому же оба отряда расположились на небольших холмах, в укрепленных лагерях, штурмовать которые ни те ни другие до поры до времени не решались.

Выход из ситуации нашел Гяур. Он сформировал роту добровольцев, благодаря которой, на третью ночь сумел снять часовых и ворваться в лагерь противника. Пользуясь темнотой, внезапностью и паникой, казаки нанесли испанцам такой урон, что когда вылазка была закончена, поверженные идальго, прикрывшись тремя ротами наемной пехоты карабинеров, поспешно отошли к деревушке Корнхерс, которую давно превратили в настоящую крепость.

Но если отход испанцев можно было расценивать как вынужденное перебазирование в заранее подготовленный лагерь, то решение генерал де Мовеля, лично командовавшего небольшим французским экспедиционным корпусом, никакому логическому рассуждению не подлежало.

Как только испанцы ушли, он тоже демонстративно, под барабанную дробь и с гордо развернутым знаменем, вывел своих солдат из лагеря. Однако повел их не вслед за отступившими подразделениями противника, а… в тыл. Что тут же с удивлением было засвидетельствовано конной испанской разведкой. Все прояснилось для испанского командования только после того, как во французском трактире, под видом монаха-иезуита, побывал испанский лазутчик. Он-то и сумел внести ясность в странное поведение генерала.

Оказывается, по слухам, в лагере противника возник острый конфликт между его комендантом генералом де Мовелем и казачьим полковником, князем Гяуром. Генерал, видите ли, отказывался полностью доверять чужеземному полковнику, да к тому же только что побывавшему в испанском плену. Узнав об этом, оскорбленный полковник отказался подчиняться ему и даже направил своего гонца к главнокомандующему французскими войсками принцу де Конде с требованием вернуть французов в лагерь, который самостоятельно защищать он был не в силах, под командование любого другого генерала.

Вот почему совершеннейшей неожиданностью для идальго оказалось то, что в следующую ночь отряд Гяура в триста конников, казаков и французов, вновь подкрался к их лагерю и, спешившись, совершил вылазку в деревню, где они – непонятно на каком основании – бурно отмечали очередную победу над «лягушатниками».

Когда утром воины Гяура вернулись под Дюнкерк, в новый лагерь генерала де Мовеля, со взятыми в плен полковником и еще двумя полупьяными испанскими офицерами, и стало известно, что они потеряли всего шестерых своих солдат, истребив во время рейда по меньшей мере сотню драгун противника, генерал был потрясен:

– Я-то опасался, что легенда о храбром польском полковнике всего лишь легенда.

– Позволю себе напомнить: украинском полковнике, – как можно вежливее произнес Гяур.

– Именно это я имел в виду, – охотно согласился генерал де Мовель.

– И не ошиблись: действительно легенда. Совершенная нами вылазка всего лишь случайная военная удача.

– Пардон, господин князь, я о вас иного мнения, а потому признателен богу войны, что свел нас во время этой экспедиции. Ваше личное участие в двух больших вылазках в лагерь врага, отчаянность, с которой вы бросались в атаку во время небольших стычек передовых дозорных отрядов… А вся эта история с командором Морано и захватом корабля… Нет, полковник, это уже не случайность.

– Просто мне уже надоела эта бесконечная война ^[2], – сдержанно рассмеялся Гяур. – Хочется как можно скорее завершить ее.

– Как и каждому уважающему себя французу.

– К тому же испанцы основательно разозлили меня. А когда я впадаю в ярость, врагам лучше держаться от меня и моих воинов подальше.

– В этом я ни минуты не сомневался, князь, ибо та ярость, с которой вы обрушились вчера на зарвавшихся идальго…

Они сидели в большой пурпурной палатке генерала, установленной на возвышенности, в полумиле ^[3] от города. Она красовалась на небольшом конусообразном холме, дополняя и венчая его, и пышностью своей могла сравниться разве что с шатрами восточных полководцев. С военной точки зрения организация здесь лагеря отряда не имела никакого смысла. Но генерал желал показать Дюнкерку, кто является его настоящим защитником и кому дюнкеркцы обязаны своим спасением.

– Вы – талантливый полководец, – с грустью констатировал де Мовель. Лицо еще относительно молодого генерала было изъедено ранними морщинами и небольшими шрамами. В то же время седоватые волосы поредели настолько, что остатки их казались совершенно неуместными.

– Обычно генералы очень ревниво относятся к появлению людей, которых они считают талантливыми полководцами. А потому подобные признания звучат крайне редко, дьявол меня рассмеши, как любил говаривать один мой знакомый, испанский лейтенант.

– Крайне редко, вы правы.

Вино, которым угощал его генерал де Мовель, было сладким и тягучим, словно медовая настойка. И неожиданно хмельным. Опустошив третий бокал, полковник с тоской вспомнил недавнюю вылазку, выстрел, которым испанский полковник прожег его мундир (пуля прошла под мышкой), и с тоской подумал, что, если бы рука кабальеро не дрогнула, испить этот божественный напиток уже не пришлось бы. Нет, он вовсе не считал себя храбрецом. Другое дело, что время от времени его вдруг захлестывала волна воинского безумия – что верно, то верно. Причем впадал Гяур в подобное безумие с каким-то особым азартом.

– Это последняя моя война, полковник, – белесые с красными прожилками глаза генерала тоже наполнились грустью. – И, возможно, последняя крупная военная прогулка. Через месяц я ухожу в отставку. Раны, болезни…

– В отставку?! Вы?! Вот в это действительно трудно поверить, господин генерал.

– Тем не менее, о намерениях моих принц де Конде и кардинал Мазарини уже уведомлены. Правда, реакция их была точно такой же, только более бурной.

– Их можно понять.

– Вы тут вспомнили о полководческой зависти. Так вот, зависть эта у меня, конечно, есть, и порой даже проявляется. Однако не настолько велика, чтобы затмить воспоминания о моей собственной молодости, когда я подавал такие надежды, при которых легко возомнить себя приблизительно тем же, кем возомнил себя наш всеобщий любимец принц де Конде. – На лице его вырисовалась даже не ироничная, а скорее снисходительная улыбка. – И будь я в молодости не жалким обедневшим шевалье, а принцем крови…

– Не нужно об этом, генерал, – вежливо остановил его Гяур.

– Почему же, князь, об этом тоже порой стоит вспоминать. Хотя бы в целях душевной закалки и самоочищения.

– Для всякого, кто способен уйти в отставку в блеске ваших наград и чинов, куда важнее осознавать не то, кем он когда-то, в самом начале своего восхождения, был, а кем стал и чего достиг. А видит бог, что теперь вы – граф и считаетесь одним из лучших генералов Франции; что десятки других генералов завидуют, увы, не принцу, «командующему с пеленок», а вам, добывавшему славу и награды клинком своей шпаги.

Де Мовель вежливо промолчал. Однако взгляд его потеплел. Он не ожидал, что молодой князь способен высказать о нем именно такое мнение. И не усомнился, что говорит это Гяур совершенно искренне. В его представлении полковник был человеком слишком прямым и гордым, чтобы снисходить до лести. Пусть даже в ответ на явную лесть.

– Одно могу сказать со всей возможной искренностью, князь, как на исповеди: при любых чинах и похвалах я всегда старался оставаться настоящим солдатом.

– Именно поэтому следующие бокалы мы опустошим за всех тех, кого с полным правом можно считать настоящими солдатами.

4

Еще раз отдав дань вину, они вышли из палатки и остановились на небольшом выступе, как бы уводящем холм в сторону реки; серо-голубой пунктир плеса которой указывал путь к заливу. А поскольку самого залива видеть они не могли, то вершины мачт, увенчанные реями, казались огромными, врытыми в землю крестами корабельного кладбища.

– Что вы намерены делать дальше, полковник?

– Служить Его Величеству, выполняя при этом приказы главнокомандующего, полковника Сирко и ваши, господин генерал. Я правильно ответил?

– Как новобранец, стоя в казарме перед сержантом. После завершения срока контракта вы намерены вернуться в Польшу?

– В Украину.

– Я постоянно забываю, что вы не из собственно Польши, – поморщился генерал. – Надеюсь, вы не ощущаете себя оскорбленным в своих национальных чувствах?

– Во всяком случае, никогда не позволю себе называть французский порт Кале английским.

Генерал воспринял его сравнение как шутку и рассмеялся.

– Я вот почему спрашиваю вас об этом. Насколько мне известно, в Польше против вас затевается интрига, связанная с гонениями на полковника Хмельницкого, если только я правильно произношу его фамилию?

– Почти без акцента. Но что у поляков имеется против генерального писаря реестровых казаков, то есть против начальника штаба казаков, пребывающих на службе у польского короля? – разъяснил он французскому генералу суть чина полковника.

– И против вас – тоже.

– Это уже понятно.

– Вы приезжали вместе с Хмельницким в Париж и вели некие секретные переговоры, вначале с кардиналом Мазарини, а затем и с принцем де Конде.

– И в этом ваши сведения, господин генерал, тоже абсолютно верны. Разве что стоит уточнить, что никакой особой секретности в этих переговорах не проявлялось, особенно по отношению к польской короне.

– Так вот, полковник Хмельницкий обвинен в предательстве интересов Польши, измене польскому трону, и вообще, объявлен государственным преступником. Если я правильно понял, теперь он спасается в тех диких степях, где обычно собираются ваши казаки, которыми вам, князю, по воле судьбы тоже приходится командовать.

– Странно. Этого я не знал. Позвольте, откуда у вас такие сведения о Хмельницком?

– Разве это имеет какое-то значение? – загадочно ухмыльнулся генерал де Мовель. – Важно, что мне сие известно. Поэтому впредь можем говорить без обиняков.

«Неужели он пользуется откровениями графини де Ляфер? – потянулся взглядом к корабельным мачтам. Проявлялось в них некое романтическое очарование. За время, которое пришлось провести в море, оказываясь то в роли пленника, то в роли пирата или еще черт знает кого, Гяур успел привыкнуть к морскому бытию, к вечно покачивающейся палубе и увешанным парусами мачтам. Стоит ли удивляться, что теперь он ощущал легкую тоску, немного напоминающую ностальгию списанного на берег моряка. – Но с чего это вдруг графиня Диана станет откровенничать с ним? Разве что в постели? К дьяволу! Ты же давал себе слово не ревновать ее, уже хотя бы ввиду совершеннейшей бессмысленности этого занятия».

– Не терзайтесь, полковник. Я ведь сказал, что источник в наших отношениях никакой роли не играет, – постарался прийти ему на помощь генерал. – И мой вам совет: не торопитесь возвращаться в пределы Польского королевства, где ни вашу храбрость, ни заслуги перед Францией, родиной польской королевы Марии-Людовики, никто и в грош ставить не будет.

– Но никакой вины перед польской короной у меня нет, это очевидно. И я смогу доказать это.

– Кому вы собираетесь доказывать свою невиновность? Тяжело больному, теряющему власть и вообще, всякое влияние, королю Владиславу? Или, может быть, королеве, с мнением которой уже никто, кроме узкого круга воздыхателей и профранцузски настроенных аристократов, не считается. А доказывать что-либо палачу, в руки которого вас отдадут, – занятие не только неблагодарное, но для человека вашего ранга – постыдное.

– Понятно. Вы предлагаете продлить контракт с французским правительством, превратившись в вечного наемника.

– Поверьте, таких людей во Франции множество. Достаточно взглянуть на несметные ряды германских наемников, присутствующих во всех армиях мира.

– Это их профессия, их способ существования. Но я-то готовился к чему-то более значимому, нежели выживание в рядах иностранных наемников.

– Понимаю, князь, понимаю. Если вам претит служба в роли наемника, становитесь подданным Его Величества короля Людовика XIV и навсегда оставайтесь во французской армии. В конце концов, своих владений у вас нет, а в Польше вы такой же иностранец, как и во Франции. С той только разницей, что здесь вас никто не станет воспринимать как врага короны и заговорщика, стремящегося отторгнуть Украину от Франции.

– Вы поражаете меня своими познаниями ситуации в Польше, господин генерал. А ведь еще недавно вы, как и множество других французов, вряд ли догадывались о существовании земли, которая называется Украиной.

– Если не учитывать, что, в отличие от «множества других французов», мне довелось служить в Украине.

– Вы… служили в Украине?! – неуверенно как-то улыбнулся Гяур, словно опасался, что генерал решил подшутить над ним.

– Наемником, князь, обычным наемником.

– Где же это происходило? Нет-нет, я не пытаюсь устраивать вам проверку, просто из любопытства.

– Капитаном – в Каменце и Львове, майором – в Брацлаве и подполковником – в Баре. Ну и, само собой, побывал в Кодаке, Виннице и Черкассах.

Услышав перечень этих городов, Гяур красноречиво поднял руки вверх. Теперь ему было понятно, каким образом генерал сумел вызвать на откровение графиню де Ляфер – князь все-таки не сомневался, что без нее здесь не обошлось, – и что общего сумел найти де Мовель, встречаясь с полковником Сирко. Как не представлялось теперь уже странным и то, что вести переговоры с полковником из Польши поручили именно ему.

– Так что, вам не нравится мое предложение о принятии французского подданства и службе в армии Людовика? Оно вас не интригует?

– Интригует, но не само предложение. Важно знать: оно только ваше или же в моем пребывании здесь, особенно в принятии французского подданства, заинтересован еще кто-то из людей, приближенных к трону?

– Моей заинтересованности вам все-таки недостаточно? – лукаво прищурил глаза де Мовель.

– Уверен, что вы поняли истинный смысл моего вопроса, господин генерал.

Старый вояка прошелся по вершине возвышенности, приблизившись к той части ее, которая завершалась крутым обрывом, и осторожно, привставая на носках, как человек, никогда не мирившийся с высотой, заглянул вниз. Гяур проделал то же самое чуть раньше, как только они вышли из шатра, и знал, что этот холм медленно подтачивал то ли один из рукавов реки, то ли его приток.

«Усеянная валунами, эта речушка вполне может служить местом казни пленных или же местом для их устрашения, – неожиданно пришло в голову князя, причем фраза эта появилась как бы отстраненно, словно бы только что была услышана от кого-то или кем-то навеяна. – Ну, если даже такую речушку у подножия холма ты уже воспринимаешь как место казни своих пленников, – лезвием бритвы прошелся по собственному самолюбию князь, – значит, тебе и в самом деле следует как можно скорее выходить из этой войны и заняться…».

Только вот чем бы ему следовало заняться, отстранившись от ратных дел, князь определить так и не смог, попросту не успел.

– Мой гонец, полковник Кендеран, – вторгся в его сомнения генерал де Мовель, – находится сейчас в ставке принца де Конде. С письмом, в котором я прошу главнокомандующего ходатайствовать перед королевой о присвоении вам чина полевого маршала, то есть генерал-майора.

– Какое великодушие с вашей стороны, господин генерал! Никогда не поверю, что я чем-либо заслужил его.

– …А также поручить вам, уже как генералу, – продолжил свою мысль де Мовель, – командование корпусом наемников, которые скопились в минувшие дни под стенами Дюнкерка. Напомню, что в него входят: полк норманнов, две роты итальянцев, рота саксонцев и полк хорватов. К слову, в этот же корпус мы включим отряд казаков под командованием известного вам ротмистра Хозара.

На сей раз Гяур удивленно помолчал. Ему понадобилось время, чтобы убедить самого себя, что генерал де Мовель не шутит – похоже, этому человеку вообще неизвестно такое понятие, как шутка.

– Неужели вы считаете, что принц де Конде поддержит ваше представление?

– Чтобы вы стали генералом, достаточно росчерка его пера. Анну Австрийскую и кардинала Мазарини он просто-напросто поставит в известность. Кроме того, я предельно красочно описал ваши подвиги, а, следовательно, и заслуги. Не говоря уже о том, что в ставке принца побывали графиня де Ляфер и принц Ян-Казимир, который, кстати, тоже не прочь, чтобы в его свите оказался князь де Одар-Гяур.

– Даже Ян-Казимир?!

– Ему ведь еще только предстоит идти к трону, а, следовательно, очень нужны свои, только ему преданные генералы. Кстати, можете не сомневаться, что именно этот человек сменит на троне Владислава. Причем не только потому, что приходится ему братом. Есть еще один брат-претендент по имени Кароль, более известный в Европе под именем Карл-Фердинанд, а также несколько других претендентов, не связанных родством с польским монархом, например, трансильванский князь Ракоци. Поскольку в Польше король – должность выборная, то в принципе на трон может претендовать любой высокородный дворянин.

– Вы правы: свою кандидатуру имеет право выдвинуть любой гербовый шляхтич ^[4].

– Оказывается, до сих пор я непростительно недооценивал вас, господин де Мовель, – честно признал Гяур.

– От многих других вы отличаетесь только тем, что нашли в себе мужество сознаться в подобных заблуждениях, – с плохо скрываемой горечью заметил де Мовель, имея в виду что-то свое, затаенное, этому чужеземцу совершенно неведомое.