Цитаты из книги «Исповедь»

Я нашел драгоценную жемчужину, которую надлежало купить, продав все (Мф. XIII, 45, 46), но все еще колебался и пребывал в нерешительности.

Преступление – это порочное движение души, побуждающее к действию, в котором душа стремится к дерзостному самоутверждению; разврат – необузданная жадность к плотским удовольствиям. Порочность же души ведет к заблуждениям и ложным мнениям.

Дружба с этим миром – измена Тебе

Принуждение человека к чему-либо против его воли – не есть добро, даже если то, к чему его принуждают – добро.

Господи, Боже мой, «в тени крыл Твоих я возрадуюсь» (Пс. LXII, 8); Ты понесешь нас от утробы матерней, и до седины нашей будешь носить (Ис. XLVI, 3,4), ибо сила наша – Ты, Господи, мы же сами – наше бессилие. Ты – благо наше, вне Тебя – безобразность и тлен. Прилепимся к Тебе – и устоим; рухнем, но сможем вернуться, ибо вовеки не рухнет дом наш, вечность Твоя

Исподволь меня подвели к самым абсурдным представлениям, например, что винная ягода и ветка, с которой ее срывают, плачут слезами, «похожими на молоко». Если «святой» съест ее (а сорвать ее для него должны были непременно другие, ибо зачем же ему было грешить!), то, помолясь, повздыхав и рыгнув, он выдохнет из нее частичку Божества; эти частички так бы и остались заключенными в ягоде, если бы «святые избранники» не освободили их зубами и кишками! И я, достойный сожаления, верил этому, верил, что нужно более сострадать земным плодам, чем людям, для которых они растут. Выходило так, что любой не манихей за каждый съеденный кусок заслуживал чуть ли не смертной казни!

Мне неведома была та внутренним образом говорящая истина, которая судит не по обычаю, а по справедливейшему закону всемогущего Бога, определившего для каждого времени и для каждого народа свои обычаи и нравы, часто весьма отличные друг от друга. По ней праведны и Авраам, и Исаак, и Иаков, и Моисей, и Давид, и веете, кого восхвалили уста Господни. Неправедными же они кажутся лишь тем строгим судьям, которые привыкли всех мерить на свой аршин, требующим от всего человечества тех же представлений о нравственности, что свойственны их стране и эпохе

О, Истина, всем сердцем искал я Тебя, и они пели мне о Тебе на все лады и в пустых речах своих, и в толстенных книгах. Мне, алчущему, они подносили на своих дымящихся блюдах солнце и луну, как будто эти прекраснейшие творения Твои могли заменить Тебя; а ведь и среди творений не им, хотя они светлы и небесны, по праву принадлежит первенство, ибо они – суть телесные твари, но – творениям духовным.

Писание требует детской простоты души и ума взрослого, я же презрел детское и в своей спеси только мнил себя взрослым.

Книга его называлась «Гортензий» и говорилось в ней о прелестях философии: она полностью изменила состояние мое и молитвы мои к Тебе, Господи, мои чаяния и надежды. Мне вдруг опротивело все, чем я занимался до сих пор; я мечтал теперь об одном: о бессмертной мудрости. Душа моя, проснувшись, стала оборачиваться к Тебе. Эта удивительная книга учила не тому, как отточить язык (за это платились сейчас, в мои девятнадцать лет, материнские деньги – отец умер двумя годами раньше); не тому, как говорить, а тому, что говорить – вот чему учил «Гортензий».