Часть I
Девочка

Глава 1

– С днем рождения, Зенобия!

Зенобия бат-Забаай, которой уже исполнялось шесть лет, радостно улыбнулась своим близким. Она была прелестным ребенком – довольно высокая для своих лет и с длинными темными волосами, которые мать ради такого случая уложила локонами. А ее сияющие серебристо-серые глаза все время радостно смеялись. Одета же девочка была в просторную белую тунику, подвязанную светло-голубой шелковой лентой, прекрасно оттенявшей ее светло-золотистую кожу.

Забаай бен-Селим подхватил свою единственную дочь на руки и, нежно поцеловав, спросил:

– Разве ты не хочешь посмотреть на свои подарки, моя драгоценная?

Зенобия хихикнула и взглянула на обожаемого отца с озорной улыбкой.

– Конечно, хочу, папа. Но мама сказала, что я не должна проявлять подобного рода любопытство.

Забаай бен-Селим громко расхохотался и взревел:

– Эй, Али! Давай сюда подарок для моей дочери!

И тотчас же во внутренний дворик вошел раб, который вел в поводу изящную темно-серую кобылку в уздечке из красной кожи, украшенной позвякивавшими бронзовыми колокольчиками.

Зенобия от удивления и восторга на несколько мгновений лишилась дара речи. Больше всего на свете она хотела иметь собственную лошадь и все последние полгода постоянно намекала отцу на это обстоятельство.

– О, папа… – прошептала она наконец. – О, какая радость…

– Так она тебе нравится? – с ласковой улыбкой осведомился Забаай бен-Селим.

– О да, конечно! Да-да, нравится! – в восторге закричала девочка.

– Забаай, а мне ты ничего не сказал. – Ирис с тревогой посмотрела на мужа. – Лошадь?… Но девочка еще слишком мала для этого.

– Не волнуйся, любовь моя. Клянусь, эту кобылу вырастили очень послушной.

Тамар положила руку на плечо Ирис и негромко сказала:

– Не стоит слишком уж оберегать ее: этим ты не окажешь ей услугу. Женщин-бедави воспитывают независимыми.

– Я хочу прокатиться на ней прямо сейчас! – заявила Зенобия, и Забаай тотчас усадил дочь в седло. А та, взглянув на брата и отцовского наследника, закричала: – Эй, Акбар! Я тебя обгоню!

Молодой человек рассмеялся и проговорил:

– Но я для начала должен привести свою лошадь…

– Ну так поторопись! – со смехом воскликнула малышка.

В тот год, когда ей исполнилось одиннадцать, Зенобия решила, что не отправится с семьей в зимнюю кочевку по пустыне – Пальмира внезапно стала для нее весьма притягательным местом. О, как же она любила этот чудесный город с его красивыми, украшенными колоннами улицами, великими храмами, а также широкими аллеями, вымощенными мрамором. И еще тут были чудесные лавки и базары, каждый из которых обладал своим собственным неповторимым запахом. Запахи дубящихся кож… Запахи всевозможных духов… Запахи влажной шерсти, которую подготавливают для прядения и крашения… И, конечно же, специй, и всяких экзотических блюд! Ах, она просто не могла расстаться со всем этим!

С упрямой решимостью девочка спряталась, когда никто не смотрел в ее сторону, и теперь радостно поздравляла себя, уверенная в том, что ее не найдут.

– Зенобия! – эхом прокатился по дому резкий голос Тамар. – Зе-но-би-ия! Где ты, дитя? Ну хватит! Ты же не можешь прятаться от нас вечно! Пора в путь!

– Зенобия, ты ведешь себя глупо, – раздраженно проговорила Ирис. – Сейчас же выходи к нам!

Скорчившись под огромной кроватью в отцовской спальне, Зенобия тихонько посмеивалась. В этом году она не собирается проводить зиму в проклятой пустыне. Одним богам известно, как она ее ненавидела! Мили, мили и мили бесконечного песка! И долгие скучные дни, полные синего неба, безоблачного и сонного. Плюс проклятые козы! И это в то время как ее лучшая подруга Юлия Тулио на весь восхитительный зимний сезон останется в Пальмире. И Юлия будет ходить в театр и на игры! А ей, Зенобии бат-Забаай, придется провести всю зиму среди тупых вонючих коз? О, какой стыд! Да, конечно, бедави измеряли богатство человека по количеству скота, а значит, ее, Зенобии, отец был человеком исключительно богатым. Но до чего же ненавистно всю зиму гоняться за этими глупыми козами!

Лишь ночи в пустыне были интересными. Ей нравилось, когда небо темнело и заполнялось ясными, как хрусталь, звездами, причем иные были настолько яркими и большими, что, казалось, к ним можно прикоснуться. Отец научил ее читать звезды, и она знала, что, покуда видит их, всегда сможет вернуться в Пальмиру хоть из самого Гадеса, царства мертвых.

– Ха, Зенобия! Вот ты где! – Тамар протянула руку и вытащила девочку из-под кровати.

– Нет! – яростно завопила Зенобия, вырываясь. – Я не поеду! Я ненавижу пустыню!

– Не будь дурочкой, – со вздохом отозвалась Тамар. – Ты бедави, а пустыня – наша жизнь. Идем же, Зенобия. Будь хорошей девочкой.

Но девчонка внезапно вырвалась из объятий Тамар и, сверкнув на удивление взрослыми глазами, прокричала:

– Я бедави только наполовину, но даже эта половина терпеть не может пустыню!

Тамар не выдержала и рассмеялась. Зенобия говорила правду, и нельзя было строго ее судить. К тому же девочка еще так юна, а город полон соблазнов… Тут к ним подошла Ирис, и Зенобия бросилась к своей очаровательной матери.

– Я не хочу ехать, мама! Почему мы не можем остаться здесь? Только мы вдвоем! Папа не будет против. Как раз начинается театральный сезон, и Юлия говорит, что этой зимой здесь будет выступать чудесная труппа танцоров и актеров из Рима.

– Наше место рядом с твоим отцом, Зенобия, – тихо ответила Ирис, которая никогда не повышала голос.

Впрочем, никому никогда даже в голову не приходило спорить с ней. Ирис с улыбкой погладила своего единственного ребенка по гладким темным волосам. Какой же красавицей растет эта девочка!

– Так мне можно остаться с Юлией? Ее мама не возражает. Как будто без меня некому пасти коз, – со вздохом добавила Зенобия.

– Нет, дорогая, – последовал спокойный, но твердый ответ.

И при этом Ирис снова улыбнулась. «Бедная Зенобия», – подумала она. Ирис прекрасно понимала, что чувствовала ее дочь, но не собиралась об этом говорить, потому что знала: сочувствие только подстегнет бунт. Ирис тоже не любила пустыню, но ни разу за все годы своего замужества не сказала об этом. Эту часть жизни мужа она принимала как часть собственной жизни.

Протянув руку дочери, Ирис сказала:

– Идем же, драгоценная моя. Давай не будем больше спорить. Остальные уже обогнали нас на несколько миль, а ты знаешь, как я не люблю скакать на верблюде галопом. Если это затянется надолго, меня начнет тошнить. Так что идем быстрее.

– Да, мама. – Зенобия вздохнула покоряясь.

Все трое уже повернулись, чтобы выйти из комнаты, как вдруг услышали тяжелые и незнакомые шаги за дверью спальни. Тамар на мгновение замерла, почуяв опасность, затем, оттащив Зенобию от матери, толкнула девочку обратно под кровать с ярко-красными атласными занавесями.

– Сиди там! – прошипела она. – И что бы ни случилось, не смей вылезать, пока я не разрешу! Поняла? Не выходи, пока не позову!

В следующее мгновение дверь спальни распахнулась, однако Зенобия из своего укрытия не видела, что в комнату ворвался небольшой отряд римских солдат. Тамар же быстро выступила вперед и проговорила:

– Доброе утро, центурионы! Я могу вам чем-то помочь?

Командир отряда окинул ее дерзким взглядом, очевидно подумав о том, что у этой женщины очень даже неплохая фигура, затем, быстро осмотревшись, спросил:

– Чей это дом?

Взяв себя в руки, Тамар спокойно ответила:

– Это дом Забаая бен-Селима, вождя племени бедави, центурион. Позвольте представиться. Я Тамар бат-Хаммид, старшая жена Забаая бен-Селима, а эта госпожа – вторая жена моего господина Ирис бат-Симон.

– А почему вы одни? Где все слуги? – Центурион снова осмотрелся.

Тамар улыбнулась:

– Я вижу, вы еще новичок в Пальмире, центурион. Бедави проводят в Пальмире только половину года, а вторую половину – в пустыне. Мой муж уехал несколько минут назад, а мы с Ирис проверяем, все ли в порядке. Рабам это доверить нельзя. – Она немного помолчала, потом добавила: – А могу я спросить, центурион, почему вы вошли в этот дом? Ведь не в обычаях римлян врываться в частные дома в дружественном городе. Мой супруг – глубоко уважаемый гражданин этого города, уважаемый всеми, кто его знает. У него имеется римское гражданство, он лично знаком с губернатором. Добавлю также, что Забаай бен-Селим является двоюродным братом правителя этого города, принца Одената.

Командир отряда поморщился и проворчал:

– Проезжая мимо, мы увидели, что ворота широко распахнуты, а дом показался нам пустым. Вот мы и решили проверить, не грабит ли кто-нибудь собственность римского гражданина.

Центурион лгал, и они оба это знали. Когда Забаай уехал, ворота за ним надежно заперли. Но Тамар понимала, что сейчас нельзя показывать свой страх, – так она только подтолкнула бы этих людей совершить то злодеяние, какое они задумали. Изобразив любезную улыбку, она проговорила:

– Как всегда, римляне стоят на страже мира и покоя. Я прекрасно об этом знаю и расскажу моему господину Забааю о вашей заботе, центурион. Он будет очень вами доволен.

Тамар повернулась к Ирис, стоявшей позади нее, и добавила:

– Идем, дорогая. Мы должны поторопиться, чтобы встретиться с нашим господином Забааем. – Она снова взглянула на римлянина. – Наши верблюды стоят в конюшне, центурион. Не будет ли кто-нибудь из ваших людей так любезен привести их оттуда?

– Откуда я знаю, что вы те, за кого себя выдаете? – проворчал центурион. – Насколько мне известно, вы запросто можете оказаться воровками. А тогда и у меня, и у моего командира будут серьезные неприятности.

Тамар украдкой осмотрелась. Круг мужчин вокруг них смыкался.

– Видите ли, центурион, господин Забаай, его жены, а также все его семейство хорошо известны римскому губернатору этого города, – с угрозой в голосе произнесла Тамар. Теперь она по-настоящему испугалась, потому что поняла: это были не римские легионеры, а иностранные наемники – варвары, завербованные в галльских и германских землях, где жили племена, известные своей безжалостностью, совершенно лишенные милосердия и уважения ко всем – включая женщин.

– Я уверен, что вы обе хорошо известны в этом городе, – вкрадчиво произнес центурион, а его люди захохотали, и в их глазах запылало возбуждение. Тут он внезапно оттолкнул Тамар в сторону и, взглянув на Ирис, заявил: – А теперь я хочу получше разглядеть тебя.

Сначала она смотрела на него не дрогнув, смотрела с презрением в серовато-голубых глазах, но сердце ее бешено колотилось: ей казалось, что она смотрела в лицо смерти. А центурион мучительно медленно провел ладонью по ее пепельным волосам, затем рука его скользнула вниз и легла на грудь.

– О, центурион, – произнесла Ирис тихим голосом, – я ведь не только жена Забаая бен-Селима, я еще и единственная дочь крупного банкира, Симона Тита из Александрии. Не допустите, чтобы простая грубость переросла в серьезное преступление.

– Ты врешь, – ответил он с веселой улыбкой. – Ты пальмирская шлюха.

– Центурион, не делайте этого, – сказала Ирис. Теперь ее голос дрожал. – Неужели у вас нет жены или сестры? Вам бы понравилось, если бы кто-то совершил такое с ними?

Он посмотрел на нее бесстрастно, и она не увидела жалости в этих ледяных синих глазах.

– Прошло много времени с тех пор, как у меня была белокожая женщина, – заявил варвар и в тот же миг опрокинул ее на кровать.

Окончательно потеряв самообладание, Ирис в ужасе завизжала, а центурион, удерживая ее одной рукой, другой разрывал на ней платье. Ирис отчаянно сопротивлялась, царапая ему ногтями лицо, сходя с ума от страха и ужасно стыдясь того, что он с ней делал, – она ведь не знала другого мужчины, кроме своего любящего и нежного мужа, от которого не видела ничего, кроме доброты и ласки. Ирис даже вообразить не могла, что мужчина мог делать такое с женщиной. Но, увы, он был гораздо сильнее, и в конце концов она ощутила, что он добился своего и вонзился в нее, причиняя жестокую и жгучую боль. Вскоре сознание покинуло ее, а он вонзался в нее снова и снова.

– Клянусь богами, – пробурчал центурион, – это лучшая сучка из всех, что у меня были за многие месяцы.

А Зенобия, сидевшая под кроватью, крепко зажмурилась. Ее ужасно испугали странные звуки, доносившиеся сверху, и она очень удивилась, услышав, как мать умоляла о чем-то с дрожью в голосе. Потом мать завизжала… и больше она не слышала женских голосов – слышала только грубый мужской смех и слова, которых не понимала.

А Ирис этого уже не слышала. Она так и не узнала, что ею овладел не только предводитель отряда, но и с полдюжины других мужчин, терпеливо ожидавших своей очереди терзать ее тело, теперь уже неподвижное. А потом предводитель изнасиловал ее еще раз и, громко выругавшись, мгновенно перерезал ей горло огромным кинжалом.

Тамар, которую повалили на холодные плитки пола, задрав на голову одежду, повезло не намного больше, чем Ирис, но она даже не пыталась сопротивляться – понимала, что это бессмысленно. Когда же последний солдат кончил ее насиловать, они решили, что она тоже мертва, поэтому оставили ее неподвижное тело, не потрудившись ткнуть в него ножом. Какое-то время Тамар лежала, почти не дыша, а солдаты между тем занимались грабежом, забирая те немногие вещи, которые тут еще оставались, – основную обстановку Забаай бен-Селим увез с собой, что делал всегда.

Тамар в ужасе затаила дыхание, когда солдаты начали срывать занавеси и покрывала с кровати. Она молилась всем богам, каких только могла вспомнить, – молилась о том, чтобы алчные и похотливые мерзавцы не заметили Зенобию, затаившуюся под кроватью. И боги откликнулись на ее горячие молитвы. В какой-то момент ей удалось встретиться глазами с девочкой, и она взглядом предупредила ее, чтобы та не шевелилась и оставалась безмолвной как могила.

Казалось, Тамар целую вечность пролежала на холодных плитах пола. Истерзанное тело невыносимо болело, но она не осмеливалась даже застонать – ведь тогда негодяи поняли бы, что она жива. Наконец, обыскав почти все комнаты, солдаты покинули дом Забаая бен-Селима, а затем послышался дробный топот конских копыт во внутреннем дворике. «Но почему же я не слышала его раньше? – удивилась Тамар. – Возможно потому, что они ввели лошадей очень тихо, чтобы не спугнуть тех, кто мог остаться в доме». Что ж, теперь она знала, что в дом ворвались кавалеристы, а это в дальнейшем поможет сузить круг поисков виновных…

Тут Тамар, наконец, застонала и попыталась приподняться. Зенобия с залитым слезами лицом тотчас выкарабкалась из-под кровати и стала помогать ей. Девочка, была очень бледна и все еще дрожала. Стараясь не смотреть в сторону кровати, девочка спросила:

– Моя мама умерла?

Тамар кивнула.

– Да. Не смотри, дитя.

– Но почему?… Почему они это сделали? – пробормотала Зенобия. – Ты же сказала им, кто вы с мамой такие! Почему они сделали тебе больно? Зачем убили мою маму?

Тамар выплюнула выбитый зуб и с презрением в голосе проговорила:

– Этим негодяям бесполезно что-нибудь объяснять. – С помощью Зенобии ей наконец-то удалось сесть и прислониться спиной к кровати. Тяжело вздохнув, Тамар продолжала: – Не думаю, что они украли наших верблюдов. Дитя, иди быстрее в конюшню, возьми одного и ветром скачи к своему отцу. Расскажи ему, что случилось, а я… Ох, я не могу ехать сама. Мне придется подождать здесь.

– Это все я виновата, – сказала Зенобия, и ее серебристые глаза снова наполнились слезами. – О, моя мама умерла!.. А если бы я не вела себя так по-детски, если бы поехала вместе со всеми, а не пряталась как капризный ребенок…

Тамар опять вздохнула. У нее ужасно болело все тело, и ей хотелось прокричать Зенобии, что да, только она во всем виновата. Но тут Тамар взглянула в залитое слезами лицо девочки, только что потерявшей мать, и, покачав головой, сказала:

– Нет, дитя, ты не должна себя винить. Это судьба, воля богов. А сейчас беги и отыщи своего отца.

– А что будет с тобой? – всхлипнула Зенобия.

– Принеси мне кувшин воды, и я выживу. А потом уходи. Только будь осторожна.

– Да, хорошо, я выеду через задние ворота, – пообещала Зенобия.

Тамар молча кивнула; она вдруг почувствовала себя совершенно опустошенной… и очень-очень старой. Но она выживет. Выживет хотя бы ради того, чтобы увидеть, как покарают убийц и насильников. После ухода Зенобии она все так же сидела на полу и почти бесстрастно смотрела на двух больших слепней, жужжавших над истерзанным телом Ирис.

Зенобия покинула дом и прошла через огород к конюшне, где стояли горделивые своенравные верблюды, жевавшие свою жвачку. И сейчас она уже не чувствовала ничего – ни горя, ни гнева, ни страха. Внезапно девочка вспомнила, как ее мать молила о милосердии. Никогда еще Зенобия не слышала, чтобы голос матери звучал так, как сегодня: со страхом и мольбой. Этот голос до сих пор звучал у нее в ушах, и она знала, что он будет преследовать ее всю жизнь.

Зенобия похлопала по шее своего верблюда, затем, взобравшись на него, направила животное к задним воротам отцовского дома, наклонилась, чтобы откинуть щеколду, и выехала на пустынную дорогу. Верблюд зашагал довольно быстро, и шаги его становились все шире и шире, так что вскоре уже казалось, что он летел над дорогой.

Надежно устроившись в красном кожаном седле, Зенобия без труда управляла животным. И она все думала о тех ужасных людях… Почему они убили ее мать? На этот вопрос девочка никак не находила ответа, потому что видела от мужчин только ласку и добро. Отец и старшие братья ужасно ее баловали, их ближайшие друзья – тоже. Конечно, она знала, что некоторые мужчины иногда били своих жен, но это были не столько побои, сколько наказания. Почему-то считалось, что женщин время от времени нужно наказывать. Однако она никогда не видела, чтобы ее отец бил своих жен. А ведь мать даже не знала напавших на нее мужчин… А если все-таки знала… Все равно не понятно, из-за чего они так на нее рассердились и почему убили. Хотя… А может быть, жестокость – это качество, свойственное только римлянам? Может, их поразила какая-то особая форма безумия, вынуждающая нападать на невинных?

Заметив впереди пыль, поднятую караваном отца, Зенобия начала пятками подгонять верблюда, и скоро она уже проезжала мимо семей, входивших в их племя. Все махали ей и выкрикивали приветствия, когда ее верблюд галопом проносился мимо. И все люди ласково улыбались ей, потому что все в племени ее любили (Зенобия бат-Забаай всегда была очень веселым и добрым ребенком).

Во главе каравана она уже видела отца и своего старшего брата Акбара. Зенобия замахала им, неистово крича, а Акбар с улыбкой отозвался:

– Приветствую тебя, малышка! Хочешь посостязаться с моим чемпионом? – Внезапно он увидел ужасно бледное лицо сестры и, повернувшись к родителю, крикнул: – Отец, что-то случилось!

Караван тотчас остановился. Забаай спрыгнул с верблюда и спустил на землю свою маленькую дочь. А вокруг уже начала собираться толпа.

– Что случилось, мой цветочек? – спросил предводитель бедави. – Где твоя мать и Тамар?

– Римляне… – пробормотала Зенобия. – Пришли римляне и убили маму. А Тамар тяжело ранена.

– Что ты такое говоришь, Зенобия? – изумился Забаай. – Ведь римляне наши друзья…

– Римляне убили мою мать! – окончательно потеряв самообладание, завизжала Зенобия, и горячие слезы потекли по ее личику грязными ручейками. – Тамар спрятала меня под кроватью. Я их не видела, зато хорошо слышала. Они делали что-то с мамой, а она пронзительно кричала, и плакала, и молила их о милосердии! Я никогда не слышала, чтобы мама кричала, чтобы так молила о милосердии. Но они… они убили ее! А Тамар сейчас ужасно плохо: она даже не может встать с пола. Ты должен вернуться домой, отец! Должен вернуться домой!