Смерть тогда была в центре жизни, как кладбище в центре деревни.
Жан Фурастье. Механизация и благосостояние
Когда-то Плудири был одним из важнейших приходов в графстве Леон в Нижней Бретани. Период расцвета пришелся на XVI век, что обусловлено резким взлетом производства и торговли льняными тканями. Подтверждением тому стали сто ткацких станков, установленных в городских домах, а также стремительное обогащение нескольких местных крестьян, занявшихся торговлей тканями.
Поскольку вследствие обогащения резко выросло население, городские культовые сооружения оказались недостаточно вместительными. Тесная церковь не вмещала всех верующих, религиозную службу проводить там было неудобно. Поэтому прихожане решили построить новую церковь, больше и красивее прежней.
Но и мертвым было тесновато. В будущем ситуация усугубится, поскольку с побережья сюда придет эпидемия чумы. Жители и церковные власти пытались решить, как лучше поступить с останками умерших. Для этого приходский совет согласился не только расширить церковь, но и превратить бывший реликварий, расположенный по соседству, в оссуарий.
Возведение этого сооружения позволило бы перенести в помещение большое количество останков, иссохших в земле, таким образом на кладбище освободилось бы место для недавно умерших. После того как их перенесли бы в крытые галереи, верующие могли бы наведываться туда и окроплять их святой водой.
Чтобы воплотить в жизнь это благочестивое начинание, было приказано начать строительство специально спроектированного оссуария. Также возникла идея создать настенный фриз, отвечающий духу времени, на тему равенства людей перед лицом смерти. Более двух столетий такой сюжет был популярен благодаря «Пляскам смерти», которые можно было увидеть по всей Европе. Они украшали стены церквей, клуатров[7] и оссуариев. Сюжет легко узнавался по кривляющимся скелетам, которые вовлекали живых людей из всех слоев общества в неистовый танец, «сарабанду[8] смерти», как писал один историк[9].
На барельефе над входом в оссуарий Плудири, сохранившийся до наших дней, изображены пять фигур, они помещены рядом в четко очерченные ниши. В первой из них скелет со свирепым выражением лица двумя руками держит копье – в этой аллегорической фигуре местное население легко узнавало Анку, бога смерти в бретонской мифологии.
Внутри других ниш скульптуры, подобно персонажам на игральных картах, олицетворяют несколько социальных слоев периода Старого порядка. Их легко идентифицировать: крестьянин в колпаке с лопатой, судья в длинной застегнутой мантии с перчаткой в руке, молодой дворянин со шпагой, элегантная дама в пышной юбке и блузке с полукруглым воротничком.
Композиция неизвестного художника представляет собой сжатую версию большой фрески на сюжет «Плясок смерти». Это упрощенное напоминание закона, единого для всех смертных, независимо от звания, богатства, пола или возраста. Однако барельеф заставлял забыть, что принцип равенства перед лицом смерти, и без того сомнительный при жизни, после смерти уже не существовал вовсе. Ибо в конце земного пути усопшим предстояло столкнуться с одним из древнейших и незыблемых свидетельств неравенства в мире людей, а именно со способом захоронения.
Погребение в индивидуальной, обозначенной могиле было в то время исключением, настоящей привилегией, «духовной роскошью»[10], как отмечает Филипп Арьес, автор работ по истории смерти на Западе[11]. Подобный ритуал был уделом меньшинства из высших слоев общества. Что касается остальных, основная масса покойников на кладбищах обретала вечный покой в общей могиле или, в лучшем случае, в безымянной.
В те времена всех покойников можно было отнести к двум противоположным друг другу категориям, и в жизни, и в смерти. Участь и тех и других опровергала старую немецкую пословицу «Кто ищет равенства, тот идет на кладбище»…
Первая группа состояла из богатых и влиятельных людей. К ним относились суверены, дворяне, епископы, прелаты и судебные служащие, а также некоторые зажиточные мещане, богатые коммерсанты и знатные горожане. Все эти важные персоны обладали неписаным правом на участок для захоронения и могли быть уверены в том, что, когда придет время, на их могилах будет стоять надгробный камень или плита. Необходимо было лишь заплатить сумму, которую требовало духовенство, чтобы получить могилу в освященной земле. Как в греко-римской мифологии, где Харон переправлял через Стикс тех пассажиров, которые платили монетой (ее клали под язык умершего), этим привилегированным лицам было обеспечено желанное место в самом центре церкви[12].
Верующие хотели покоиться ad sanctum – то есть как можно ближе к святым. Они искали (если нужно, ценой золота) защиты самой священной части храма: реликвария с останками святого или мученика, хранящегося за алтарем, там, где совершалась месса и куда устремлялись взоры прихожан.
Так живые надеялись увеличить свои шансы оказаться в числе избранных в Судный день. В противном случае им приходилось довольствоваться менее желанным местом: рядом с официальной скамьей семьи или в свободном углу нефа, а то и одной из галерей. Когда внутри церкви стало отчаянно не хватать свободного места, верующие устремились поближе к церковным стенам, чтобы в дождливые дни их могилы омывала святая вода, текущая из водосточных труб…
Вторую группу усопших, несравненно более многочисленную, составляли бедняки и люди со скромным достатком – многие поколения которых мирились с тем, что им придется обходиться без могилы. Они представляли собой низшие слои общества, в частности те, кто работал руками: крестьяне, ремесленники всех профессий, лавочники, слуги и т. д. Поскольку большинство из них не претендовали на захоронение в церкви, их можно уподобить душам, которых несговорчивый Харон обрек скитаться на берегу Стикса, у ворот в подземный мир, ведь им нечем было заплатить паромщику…
Во всяком случае, простолюдины не знали то почтение, с которым духовенство относилось к похоронной церемонии представителей высших слоев общества: церковь и дом покойника были задрапированы траурными покрывалами; торжественная процессия шла при свете факелов и свечей; за душу усопшего служили многочисленные мессы и т. д. Это не мешало священникам приглашать бедняков своего прихода принять участие в пешей траурной процессии на похоронах богатых горожан за деньги[13]. Такое явление было настолько распространено, что состояние умершего богача стали оценивать по количеству нищих, сопровождавших его тело: бедняков в траурных одеяниях, воспитанников детских домов или подкидышей[14].
С другой стороны, до XVIII века многие бедные люди (как в городах, так и в сельской местности) хоронили покойников без гроба. Их перевозили с места смерти на кладбище, а затем закапывали в землю, просто завернув в саван. Иным приходилось довольствоваться самыми простыми гробами, сколоченными из четырех досок, подобных обычным ящикам (в Бретани их называли «загонами для свиней»[15]). В некоторых приходах на похоронных церемониях использовался общий гроб. Туда помещали тело и относили его к месту погребения, затем гроб забирали могильщики, чтобы повторно использовать на следующих похоронах. Во избежание подобного сценария некоторые люди, обладавшие достаточным состоянием, указывали в своих завещаниях, что «желают лежать в собственном гробу»[16].
Но главное различие между привилегированными слоями общества и простолюдинами заключалось в характере самого захоронения. В отличие от членов богатых или титулованных семей, которые не могли представить себе, что будут покоиться не в церкви (под погребальной плитой, стелой или в склепе), простым людям приходилось довольствоваться безымянной могилой на улице, далеко от церкви, там, где погребение всегда было бесплатным.
Таким образом, последнее пристанище бедных все больше напоминало братскую могилу, которая нередко находилась в центре кладбища. Контуры этой общей могилы постоянно смещались. Новые тела закапывали в земле вперемешку со старыми. Их укладывали друг на друга в пять-шесть слоев, и все они были обречены оставаться в безвестности. Массовые захоронения заполняли большую часть освященной территории вокруг церквей и становились конечным пунктом назначения для большинства умерших.
Изначально братскую могилу использовали для устранения гекатомб[17], в период голода или крупных эпидемий – в первую очередь чумы. Со временем массовые захоронения стали обычным явлением. Начиная со Средних веков так хоронили большинство умерших, особенно во Франции и в других европейских странах. Общие могилы располагались на старейших кладбищах в больших городах, таких как кладбище Невинных в Париже или на монастырском кладбище Сен-Маклу в Руане, а также во многих деревнях, при мелких приходах на западе Бретани. Общие могилы встречались так часто, что, по словам Филиппа Арьеса, «с XV и до конца XVIII века бедняков и людей со скромным достатком обычно хоронили в общей яме»[18].
Даже если скончавшемуся простолюдину удавалось избежать общей могилы, его хоронили в отдельной яме, но без стелы или плиты. А значит, не оставалось никаких видимых сведений о покойнике: ни имени, ни даты рождения и смерти, ни его социальной принадлежности.
Как бы то ни было, кладбище той эпохи мало походило на то, что означает это слово в наше время. Тогда это было практически беспризорное место, открытое всем ветрам. Оно напоминало одновременно и большой пустырь, и неухоженный церковный двор и совсем не походило на наши охраняемые благоустроенные парки с их плотными рядами каменных или мраморных памятников. В прошлом на кладбищах было пусто, за исключением пары надгробий и каменных крестов, под которыми были похоронены члены одной семьи, и иногда столбового фонаря, который зажигали ночью.
Со смертью там не церемонились, кладбище могло быть оживленным, даже веселым – ни вид общих могил, ни запах от них, судя по всему, не беспокоили жителей. Кладбища обычно находились в самом центре деревни, именно там происходили самые разные события, некоторые, кажется, совершенно неуместные! Кладбища выполняли роль городской площади, соединявшей церковь с остальной частью деревни, здесь проходили ярмарки и рынки, торговали галантерейщики и книготорговцы, проходили общественные собрания, останавливались паломники. Кроме этого, здесь иногда сушили одежду, тренировались в стрельбе из лука, дрессировали обезьян или даже играли в «бонто»[19]…
Здесь вершили правосудие, заключали деловые сделки, прогуливались, слушали уличных музыкантов, танцевали, наведывались к проституткам… Сюда, по соседству от общей могилы, даже ходили выпекать хлеб – и местных жителей это совершенно не тревожило. В Дижоне на кладбище проходили выборы мэра[20], а на кладбище Сент-Эсташ, в самом центре Парижа, проходила подготовка к первому причастию юных монахинь – вплоть до 1750 года[21]…
Средневековые кладбища отличались от нынешних, обнесенных стенами и закрытых на замки, тем, что там свободно, как на скотном дворе, разгуливали животные. Там можно было наткнуться на бродячих собак, кур, свиней, овец или коров. Зимой туда нередко проникали волки в поисках пищи. В конце концов соседство людских сборищ и бездомных животных, а также воздействие стихий привело к тому, что об уважении к покойникам пришлось забыть. Порой фрагменты трупов, зарытых не слишком глубоко, оказывались на поверхности земли, а среди сорняков и крапивы торчали побелевшие кости или куски плоти.
О проекте
О подписке