9

Еще в тот же день на всех пяти станциях на французском, испанском и американском побережье, на Бермудских островах и на Сан-Жоржи (Азорские острова) появились отряды каких-то людей. Они приезжали в повозках и наемных автомобилях, которые медленно нащупывали путь, вязли в болотах, вперевалку ползли по дюнам. В определенном месте, ровно ничем не отличавшемся от окружающего пейзажа, они слезали, вынимали нивелиры, съемочные инструменты, связки вех и приступали к работе. Спокойно, сосредоточенно они визировали, измеряли, вычисляли, словно дело шло просто о разбивке сада. Капли пота выступали у них на лбу. Они ставили вехи на куске земли, расположенном под точно высчитанным углом к морю и уходившем далеко в глубь суши. Вскоре они работали повсюду.

В степи появилось несколько повозок, нагруженных балками, досками, кровельным толем и различными орудиями. Казалось, они попали сюда случайно и не имели никакого отношения к геодезистам и инженерам, совершенно не обращавшим на них внимания. Повозки останавливались, балки и доски с треском падали на землю. В знойных лучах солнца засверкали лопаты, завизжали пилы, застучали удары молотков.

Подъехал, подпрыгивая на ухабах, автомобиль; из него, крича и жестикулируя, вышел мужчина. Он схватил под мышку связку вех и зашагал к землемерам. Этот узкоплечий светловолосый человек был Хобби, начальник американской станции.

Хобби закричал «алло!», смеясь, обтер платком лицо – он прямо обливался потом – и сообщил во всеуслышание:

– Через час прибудет повар! Уильсон как бешеный орудует в Томс-Ривере. – И, сунув два пальца в рот, он свистнул.

Подошли четыре человека с вехами на плечах.

– Вот эти господа покажут вам, chaps^[19], что нужно делать.

И Хобби вернулся к повозкам. Он бегал туда и сюда среди сваленной груды леса.

Потом он умчался в своем автомобиле, чтобы присмотреть за рабочими в Лэкхерсте, тянувшими временную телефонную линию. Он орал, ругался и ехал все дальше вдоль полотна железной дороги Лэкхерст – Лэквуд, прорезывавшей земли синдиката. На путях посреди пастбища, где паслись коровы и быки, остановился пыхтящий товарный поезд с двумя паровозами и пятьюдесятью вагонами. За ним пришел поезд с пятьюстами рабочих. Было пять часов. Эти пятьсот рабочих были завербованы к двум часам дня и в три выехали из Хобокена. Все они были веселы и довольны тем, что могли покинуть знойный Нью-Йорк и найти себе работу на свежем воздухе.

Они набросились на эти пятьдесят вагонов и начали сгружать доски, волнистое железо, толь, брезент, кухонные очаги, съестные припасы, палатки, ящики, мешки, тюки. Хобби чувствовал себя отлично. Он кричал, свистел, с ловкостью обезьяны карабкался через вагоны и кучи досок и громко распоряжался. Час спустя походные кухни были установлены, и повара принялись за дело. Двести рабочих занялись спешной постройкой бараков для ночлега, в то время как остальные продолжали выгрузку.

Когда стемнело, Хобби посоветовал своим «boys»^[20] помолиться и устроиться на покой кто как может.

Он вернулся к землемерам и инженерам и по телефону рапортовал в Нью-Йорк.

Потом он вместе с инженерами спустился к дюнам выкупаться. Вернувшись, они одетые бросились на дощатый пол барака и тотчас заснули, чтобы с рассветом возобновить работу.

В четыре часа утра прибыло сто вагонов строительных материалов, в половине пятого – тысяча рабочих, проведших ночь в поезде и выглядевших голодными и усталыми. Походные кухни работали вовсю с раннего утра, пекарни не отставали от них.

Хобби был уже на месте. Он любил работу и, хотя спал всего несколько часов, был в прекрасном настроении, чем сразу расположил к себе всю армию рабочих. Он обзавелся серой верховой кобылкой, на которой неутомимо скакал целый день.

У железнодорожного полотна выросли целые горы материалов. В восемь часов пришел поезд из двадцати вагонов, груженных только шпалами, рельсами, вагонетками и двумя паровозиками для узкоколейки. В девять пришел второй поезд. Он привез целый батальон инженеров и техников, и Хобби бросил тысячу человек на постройку узкоколейной дороги, которая должна была вести к отстоявшему на три километра месту стройки.

Вечером прибыл поезд с двумя тысячами походных кроватей и одеялами. Хобби бушевал у телефона и требовал еще рабочих. Аллан обещал ему на следующий день две тысячи человек.

И действительно, утром, едва забрезжил свет, прибыли две тысячи человек. А за ними потянулись бесконечные поезда с материалами. Хобби ругался на чем свет стоит: Аллан буквально топил его! Но потом он покорился своей судьбе: он узнал темп Аллана, адский темп Америки, темп всей эпохи, напряженный до неистовства! И это импонировало Хобби, хотя от такого темпа захватывало дух и нужно было удесятерять усилия.

На третий день временная железная дорога, по которой едва-едва мог пройти, не перевернувшись, поезд, достигла места стройки, и к вечеру того же дня в лагере раздался свисток маленького паровоза, встреченный громким «ура». Паровозик тащил за собой бесконечный хвост вагонеток с досками, бревнами и волнистым железом, и две тысячи рабочих с лихорадочной поспешностью принялись возводить бараки, походные кухни, сараи. Но ночью поднялась буря, которая смела весь созданный Хобби город.

На эту шутку Хобби ответил лишь крепкой, забористой бранью. Он попросил у Аллана сутки отсрочки, но Аллан не обратил на это ни малейшего внимания и продолжал посылать материалы, поезд за поездом, так что у Хобби прямо темнело в глазах.

В этот день, в семь часов вечера, Аллан в сопровождении Мод сам явился в автомобиле на место работ. Аллан объехал весь участок, громил и разносил, обозвал всех лодырями и заявил, что синдикат требует за свои деньги самой напряженной работы. Он уехал, оставив за собой атмосферу удивления и почтения.

Хобби не принадлежал к тем, кто быстро падает духом. Он решил выдержать пятнадцатилетнюю бешеную гонку и теперь вертелся как бес. Темп Аллана увлек его! Один отряд рабочих сооружал железнодорожную насыпь для регулярного сообщения с Лэквудом; ржаво-красное облако пыли отмечало его путь. Другой отряд кидался на прибывавшие товарные поезда и с неимоверной быстротой выгружал и складывал в порядке шпалы, рельсы, столбы электропроводки, машины. Третий – рыл землю вокруг «шахты», четвертый сколачивал бараки. Всеми отрядами командовали инженеры, – их можно было узнать только по беспрерывным окрикам и взволнованным жестам, которыми они подгоняли рабочих.

Хобби на своей серой лошадке был вездесущ. Рабочие называли его «Jolly^[21] Хобби», подобно тому как Аллана они окрестили «Маком», а Гарримана, главного инженера, мрачного мужчину с бычьей шеей, всю жизнь проведшего на крупных строительствах всех материков, – попросту «Bull»^[22].

Среди этих толп людей землемеры со своими инструментами расхаживали так, как будто вся эта сутолока нисколько их не касалась, и усеивали всю степь разноцветными колышками и вехами.

Через три дня после первого удара заступом Туннельный город представлял собой привал рудокопов, несколько позже – походный лагерь, а через неделю – грандиозный барачный город, с бойнями, молочными фермами, пекарнями, рынками, барами, почтой, телеграфом, больницей и кладбищем, – город, где устроились на временное житье двадцать тысяч человек. В стороне от него уже красовалась целая улица законченных зданий, эдисоновских патентованных домов, которые отливались в формы на месте и устанавливались в течение двух дней. Город был покрыт толстым слоем пыли, отчего он казался почти белым. Редкие клочья поросли и кусты обратились в цементные кучи. Улицы были завалены железнодорожными рельсами, а плоские бараки утопали среди леса столбов и проводов.

Неделю спустя в барачный город явился черный, пыхтящий и воющий демон – огромный американский товарный паровоз на высоких красных колесах, тащивший бесконечный ряд вагонов. Он стоял, пыхтя, среди разбросанных щеп и мусора, выпускал к яркому солнцу высокое черное облако дыма и озирался вокруг. Все смотрели на него, восторженно кричали и ликовали: это была Америка, явившаяся в Туннельный город!

На следующий день прибыл целый отряд паровозов, а еще неделю спустя полчища черных пыхтящих демонов сотрясали воздух, насыщая его испарениями своих тел, огромных, как туловища ихтиозавров, и выпускали пар и дым из пасти и ноздрей. Казалось, барачный город весь расплывается в дыму. Подчас дым был настолько густ, что в померкшей атмосфере происходили электрические разряды, и даже в самый ясный день над Туннельным городом прокатывался гром. Город неистовствовал, кричал, свистел, стрелял, звенел.

Из центра этого бушующего, дымящего, белого, заваленного мусором города днем и ночью подымался чудовищный столб пыли. Он образовывал облако, подобное тем, какие бывают при вулканических извержениях. Этот столб, придавленный верхними слоями атмосферы, имел форму гриба, и воздушные течения отрывали от него облачные клочья.

Картина зависела от ветра. Пассажиры пароходов наблюдали эту пыль на море в виде раскинувшегося на много километров известково-белого плавучего острова; а иногда туннельная пыль сеялась над Нью-Йорком мелким пепельным дождем.

Строительная площадка раскинулась на четыреста метров в ширину и на пять километров в глубь степи. Ее разрабатывали террасами, которые спускались все ниже и ниже. У входа в штольни туннеля подошва террас должна была залегать на двести метров ниже уровня моря.

Сегодня – песчаная степь с целой армией разноцветных вех, завтра – песчаное русло, послезавтра – карьер для добычи гравия, каменоломня, огромный котел конгломератов, песчаника, глины и известняка и, наконец, ущелье, в котором, казалось, кишели черви. Это были люди, сверху казавшиеся крохотными, белые и серые от пыли, с посеревшими лицами, с пылью в волосах и на ресницах и месивом каменной пыли во рту. Двадцать тысяч человек кидались день и ночь в этот котлован.

Как дробные отблески озера, сверкали внизу кирки и лопаты. Сигнальный рожок – и столб пыли взлетает, крутясь. Каменный колосс клонится вперед, рушится, распадается на куски, и клубки людей бросаются в облако вздымающейся пыли. Кряхтят и вопят экскаваторы, непрерывно визжат и гремят транспортеры, вращаются подъемные краны, подвесные вагонетки жужжат в воздухе, и насосы по толстым трубам день и ночь выбрасывают наверх потоки грязной воды.

Полчища крошечных паровозиков шмыгают под экскаваторами, пробираются среди обломков и куч песка. Но, едва выбравшись на простор и став на надежные рельсы, они с диким свистом и яростным колокольным звоном несутся меж бараков к тем пунктам строительной площадки, где нужны песок и камень. Сюда поезда привезли горы мешков цемента, и толпы рабочих воздвигают большие казармы, которые к зиме должны быть под крышей, чтобы приютить сорок тысяч человек.

А в пяти километрах от «шахты», где трасса полого начинает уходить вниз, в облаке масляных брызг, жара и чада стоят на новехоньких рельсах четыре мрачные машины – ждут и дымят.

Перед их колесами сверкают кирки и лопаты. Обливающиеся потом рабочие роют землю и заполняют выемку кусками камня и щебнем, которые с шумом сыплются под откос из саморазгружающихся вагонеток. На это ложе кладут шпалы, еще липкие от смолы, а уложив лесенку шпал, прикрепляют к ним рельсы. Каждый раз, когда уложены пятьдесят метров рельсов, четыре черные машины начинают пыхтеть и шипеть. Они двигают своими стальными рычагами: три, четыре взмаха – и вот они уж опять дошли до сверкающих кирок и лопат.

Так с каждым днем четыре черных чудовища продвигаются все дальше вперед. Приходит день, когда они стоят уже среди высоких гор щебня, и приходит другой день, когда они стоят уже глубоко под террасами, в желобе с крутыми бетонными стенами, и взирают своими глазами циклопов на скалистую стену, где в тридцати шагах друг от друга пробиты две большие арки – устье туннеля.