Потом он продемонстрировал почтовую открытку с полным подробностей изображением Канн, и бежевое пятно стало еще больше. Зрение и восприятие визуального внешнего мира работали. Таким же способом он проверил слух: включил запись звона колокольчика. В вынесенной вперед теменной зоне появился другой, удлиненный островок. Ответом на симфоническую музыку стал целый архипелаг, без пяти минут Индонезия.

Проверка других органов чувств подтвердила их отключение. Уколы иглой, лимонный сок на языке, уксус под носом не приводили к появлению островов.

Доктор Финчер проверил способность к пониманию. Он произнес «яблоко», и бежевое пятно приняло ту же форму, как при виде настоящего яблока.

Одно из последних открытий, сделанных благодаря эмиссионной позитронной томографии, состояло в том, что мысли о чем-то и созерцание того же самого приводят к активности одних и тех же участков мозга.

Доктор Финчер стал формулировать простые понятия: «дождливое утро», «облачное небо». Потом перешел к абстракциям: «надежда», «счастье», «свобода». Каждый раз появлялся остров или группа островов – свидетельства работы тех или иных участков мозга Жан-Луи Мартена.

В конце сеанса Сэмюэл Финчер решил проверить, как у пациента с юмором. Он считал юмор барометром качественного и количественного здоровья мозга, точным пульсом сознания. Центр смеха был впервые найден в марте 2000 года Ицхаком Фридом, искавшим причины эпилепсии и наткнувшимся в левой лобной доле, за участком, ответственным за речь, на точку веселья.

– В райском саду Ева спрашивает Адама: «Ты меня любишь?» – «У меня есть выбор?» – отвечает Адам.

Глаз задрожал. Доктор Сэмюэл Финчер просмотрел в замедленном режиме траекторию анекдота в мозгу пациента. Сигнал двигался из зоны слуха в зону речи, а потом исчезал.

Это не вызывает у него смеха. Возможно, это напоминает ему о проблематике выбора собственного существования. А то и о жене, подумал врач.

Тогда он попробовал другой коротенький анекдот, не такой личный:

– Пациент приходит к врачу и говорит: «Доктор, у меня провалы в памяти». – «И давно?» – «Что «давно»? – удивленно спрашивает пациент.

Глаз задрожал уже по-другому.

Для очистки совести Сэмюэл Финчер проследил в замедленном режиме траекторию сигнала, вызванного анекдотом. В синем море – на срезе мозга, в зоне анализа и понимания, появлялись и исчезали островки. Сигнал исчез в левой лобной доле, в зоне веселья.

Теперь он смеется. Существует 32 комических эффекта, говорил Бергсон. Один я нашел. Его смешит ситуация, когда кто-то болен не тем, чем он.

Профессор Ицхак Фрид выяснил, что после анекдота активизируется еще один участок – в нижней части предлобной коры, как при вознаграждении. Происходит это спустя несколько микросекунд после конца вспышки в зоне веселья.

Это доказывает, что юмор воспринимается как признак приязни.

Глаз продолжал вибрировать, то увеличиваясь, то сокращаясь.

Взрыв внутреннего смеха.

Эффект оказался продолжительным.

Сэмюэлу Финчеру нравился этот анекдот, но он не ожидал, что из-за него в аффективной зоне вырастет такое крупное бежевое пятно. Юмор – явление субъективное, решил он. Желание вызвать смех в определенном месте, в определенный момент удесятеряет эффект.

Тут-то, наверное, доктор Сэмюэл Финчер и завоевал полное доверие пациента. Но тот не почувствовал дружеского хлопка по плечу.

– Ваш мозг работает отлично.

Здравое мышление – при полной атрофии тела… Но здравое!

– Хотите, я вызову ваших близких?

23

– И речи быть не может. Не настаивайте. – Здоровенный бородач в фуражке с надписью «КАПИТАН УМБЕРТО» энергично мотает головой. – Нет, не могу. Катер предназначен только для пациентов, врачей, родственников больных. На остров Святой Маргариты еще не ступала нога журналиста. У меня строжайшие инструкции.

– Меня прислал Паскаль Финчер, – нажимает Исидор, первым примчавшийся в порт Канн.

– Это ничего не меняет.

Упрямец чувствует свою правоту.

– Куда же обратиться, чтобы попасть на остров?

– Мне очень жаль, но регистратура находится там же, в больнице. Туда стараются не пускать посторонних. Попробуйте им написать.

Исидор Каценберг подходит к катеру и меняет тему:

– Ваш катер называется «Харон». В греческой мифологии так зовут лодочника, перевозящего умерших через Ахерон, в подземное царство мертвых.

– Это плавсредство – способ попасть не только из мира живых в мир мертвых, но и из мира разума в мир помешательства.

Исидор шепчет на ухо моряку:

– Сдается мне, мифический Харон сажал в свою лодку только тех, кто держал во рту плату за перевоз.

Толстяк берет в зубы три купюры в десять евро.

Капитан Умберто видит деньги, но остается непреклонен:

– Я не продаюсь.

К ним подбегает Лукреция, поправляющая рыжую гриву.

– Я не очень опоздала? Плывем? – спрашивает она, не сомневаясь в ответе.

Моряк превращается в соляной столб. Исидор не может не отметить, как действует его спутница на мужчин.

– Тут такое дело… – бормочет столб, – я объяснял вашему коллеге, что, к сожалению…

– К сожалению? – повторяет она, подходя ближе.

В такой близи он чувствует ее духи – сегодня это Иссей Мияке. К аромату парфюма примешивается запах молодой женской кожи. Она снимает темные очки и с вызовом смотрит на перевозчика изумрудными миндалевидными глазами.

– Вы же помогаете людям. Мы нуждаемся в вашей помощи и уверены, что вы не подведете.

Она правильно смотрит на него, говорит нужным тоном, даже изгиб ее шеи убедителен.

Суровый морской волк сражен наповал.

– Только потому, что вы – друзья Паскаля Финчера, – уступает он.

Взвывает мотор, капитан отдает швартовы.

– Месье подтверждает силу потребности номер семь, – шепчет Лукреция, подмигивая своему сообщнику.

Моряк, желая произвести впечатление на пассажиров, извлекает из мотора львиный рык, нос катера приподнимается.

Лукреция берет блокнот и добавляет к шестой мотивации – злости, седьмую – сексуальность.

Исидор достает из куртки маленький, не больше книги, карманный компьютер и заносит в него список, добавляя имена людей, которых они встречали. Затем он заходит в интернет.

Лукреция заглядывает ему через плечо:

– В прошлую нашу встречу, у вас на водокачке, мне показалось, что вы отказались от телевизора, телефона и компьютера.

– Только идиоты не меняют своего мнения.

Он хвастается своей игрушкой и демонстрирует ее возможности. Он загружает из интернета личное досье социального страхования Умберто Росси, 54-го года, родом из Гольф-Жуан.

На горизонте вырисовываются оба острова Лерен: впереди остров Сент-Маргерит с пристанью и фортом, позади Сент-Онора с цистерцианским аббатством.

«Харон» плывет лениво, путешествие из каннского порта в больницу Святой Маргариты никак не кончается.

Умберто посасывает огромную пенковую трубку, покрытую резными обнимающимися сиренами.

– В смешном мире мы живем! У людей есть все для счастья, но они не умеют пользоваться свободой, потому и задают вопросы, все больше вопросов. Из вопросов сплетаются узлы, которых не распутать.

Он раскуривает трубку и выдыхает густой пахучий дым, смешивающийся с йодистым морским духом.

– Встретил я однажды типа, утверждавшего, что может не думать. Он был монахом секты дзен. Сидел истуканом, вот так щуря глаза, якобы с полной пустотой в голове. Я попробовал – где там! Вечно что-нибудь лезет в башку. Хотя бы мысль: «Наконец-то я перестал думать».

Он хохочет.

– Почему вы перестали работать нейрохирургом в больнице Святой Маргариты? – огорошивает моряка вопросом Исидор.

Тот едва не роняет трубку за борт.

– Как… Как вы узнали?

– По движению мизинца, – загадочно отвечает журналист.

Лукреция не жалеет, что взяла с собой этого «Шерлока Холмса от науки». Как все фокусники, он не раскрывает свою хитрость, довольный произведенным впечатлением. Он понимает, что, признавшись, что выудил эту информацию из глубин интернета, перестанет вызывать восхищение.

– Вас уволили, да?

– Нет, все дело в… Это была случайность.

Взор моряка затуманивается.

– Несчастный случай… Я оперировал свою мать, у нее была злокачественная опухоль мозга.

– Обычно оперировать близких родственников запрещено, – демонстрирует осведомленность Исидор.

Умберто приходит в себя:

– Так и есть. Но что было делать, раз она заявила: или я, или никто.

Умберто сплевывает в море.

– Не знаю, что произошло… Она впала в кому и больше из нее не вышла.

Бывший хирург, а ныне моряк, снова сплевывает.

– Мозг очень чувствителен, малейшая оплошность чревата катастрофой. Не то что с другими органами, там ошибки исправимы. Когда оперируешь на мозге, отклонение на миллиметр может превратить пациента в инвалида или в одержимого.

Капитан выбивает трубку о край руля, освобождая ее от прокаленного табака, и снова набивает.

Раскурить ее на ветру никак не удается, сколько он ни щелкает зажигалкой.

– После этого я запил. Покатился под откос. С таким дрожанием рук уже нельзя было браться за скальпель. Поэтому я уволился. Хирурга с тремором не вылечить. Так бывший нейрохирург оказался среди пьяниц-клошаров.

Они смотрят на увеличивающийся на горизонте остров Сент-Маргерит. Там растут не только приморские сосны, но и пальмы с эвкалиптами; климат в этой части Лазурного Берега мягкий, почти как в Африке.

– Скорее бы роботы заменили в операционных людей! У них, по крайней мере, рука не дрогнет. Похоже, роботы-хирурги уже получают широкое распространение.

– Вы правда бродяжничали? – спрашивает Лукреция.

– От меня все отвернулись, никто не желал со мной знаться. Я стал пованивать, но мне не было до этого никакого дела. Жил себе на каннском пляже, лежал под одеялом и в ус не дул. Все мое барахло помещалось в пакете из супермаркета, который я прятал под деревом на Круазет. Говорят, нищенствовать лучше под солнцем. Как бы не так!

Катер понемногу сбавляет ход.

– И вот в один прекрасный день подходит ко мне некто из больницы Святой Маргариты и говорит: «У меня есть предложение. Как насчет челночных рейсов между больницей и портом Канн? Сейчас мы прибегаем к услугам чужой компании, но нам удобнее было бы обзавестись собственным катером. Сможешь плавать на катере между Сент-Маргерит и портом?» Так бывший нейрохирург заделался моряком.

Лукреция записывает в блокнот дату.

– Расскажете нам, что происходит внутри психиатрической больницы Святой Маргариты?

Моряк недовольно смотрит вдаль. Морские ветры пригнали черные тучи, вокруг катера носятся чайки, словно желая указать путь. Он поправляет свою куртку морского волка, хмурит густые брови. Потом его взгляд падает на рыжую зеленоглазую журналистку, и он отбрасывает сомнения, покоренный ее свежестью:

– Раньше это был форт, крепость Сент-Маргерит. Ее построил сам Вобан для защиты берега от набегов берберов. Крепость имеет характерную для фортификаций тех времен форму звезды. Крепость превратили в тюрьму, в ней томился узник Железная Маска. Потом там снимали телевизионные игры. В конце концов крепость стала психбольницей.

Он сплевывает себе под ноги.

– Солдаты, заключенные, телевизионщики, психи – логичная эволюция, разве нет?

Умберто снова раскачивает катер громовым смехом. Килевая качка на волнах не в пример сильнее.

– Эту больницу решили превратить в образцовую. Реформу возглавил доктор Сэмюэл Финчер. Больница Святой Маргариты, сначала помещавшаяся в стенах крепости, расползлась на весь остров.

Средиземное море расшатывает катер с каждой секундой все сильнее.

– Мы считаем, что Финчера убили, – делится с рассказчиком Исидор.

– Кто, по-вашему, мог убить Финчера? – подхватывает Лукреция.

– Только не кто-то в самой больнице. Все его любили.

Остров уже рядом, видны высокие стены форта.

– Финчер, Финчер, да хранит Господь его душу! Я не сказал вам, что это он подошел с предложением ко мне, клошару. – Умберто Росси пододвигается к молодой журналистке: – Если это действительно убийство, то вы, надеюсь, найдете виновного.

Внезапно на катер обрушивается огромная волна. Лукреция чудом не вылетает за борт, Умберто с бранью цепляется за руль. Ветер швыряет катер с утроенной силой.

– Проделки Эола! – кричит Умберто.

– Эол? – переспрашивает Лукреция.

– Бог ветров. Помните «Одиссею»?

– Да, еще самого Одиссея, он же Улисс.

– Финчер не переставал цитировать отрывки оттуда. – И Умберто декламирует Гомера: – «Мех открывают, и рвутся наружу ветра, буря их тотчас хватает, чтоб вдаль унести».

Море лютует, катер раскачивается, взлетает на гребни волн, падает вниз.

Внутреннее ухо Лукреции чутко реагирует на перегрузку. За его улиткой помещается орган, улавливающий движения, – утрикулюс. Это мешочек с желеобразной жидкостью, эндолимфой, в которой плавают маленькие слуховые камешки. Его внутренняя стенка покрыта ресничками. При килевой качке утрикулюс, прочно закрепленный в черепе, наклоняется в одну сторону. Эндолимфа и слуховые камешки остаются неподвижными, как не двигается жидкость в наклоняемой бутылке. Реснички на дне утрикулюса сгибаются эндолимфой и подают сигнал о положении тела в пространстве. При этом глаза передают другую информацию, сочетание двух этих противоречивых сигналов и приводит к ощущению укачивания, провоцируя рвоту.

Лукрецию выворачивает наизнанку, Исидора тоже.

– Ужасное ощущение! – стонет она.

– По степени невыносимости на первом месте стоит зубная боль, дальше идут почечные колики, боль при родах и морская болезнь.

У Лукреции мертвенно синеет лицо.

– «Но Посейдон был доволен, буре в краях отдаленных он дал разгуляться, волны ж Афина смирила, дабы спасти Одиссея», – декламирует моряк.

Но море не думает стихать.

Лукреция находит силы, чтобы приподнять голову и взглянуть на огромную мрачную крепость – больницу Святой Маргариты.

24

Пришли все: его жена Изабелль, дочери, пес Лукулл, друг Бертран Мулино, несколько коллег из банка.

Видя, что у Жан-Луи Мартена течет слюна, Сэмюэл Финчер аккуратно вытер ему рот платком, а потом впустил посетителей.

– Он слышит левым ухом и видит правым глазом, но не в состоянии ни говорить, ни шевелиться. Говорите с ним, трогайте его за руку, возможен эмоциональный отклик, – сказал он.

Старый пес Лукулл, немецкая овчарка, возглавивший процессию, торопливо лизнул хозяину руку. Это инстинктивное проявление любви разрядило обстановку.

Лукулл. Мой Лукулл.

Дочери кинулись обнимать и целовать отца.

Как я рад вас видеть! Мои дорогие. Мои обожаемые малышки.

– Как ты себя чувствуешь, папа?

Я не могу говорить. Прочтите ответ в моем глазу. Я вас люблю. Я рад, что выбрал жизнь, потому что мне дарован этот миг, счастье видеть вас.

– Папа, папа, ответь!

– Врач предупредил, что он не может разговаривать, – напомнила дочерям Изабелль, целуя мужа в щеку. – Не волнуйся, дорогой, мы здесь. Мы тебя не бросим.

Я знал, что могу на вас рассчитывать. Никогда в этом не сомневался.

Бертран Мулино и другие коллеги с работы показали принесенные подарки и гостинцы: цветы, шоколад, апельсины, книги. Никто толком не понял, что на самом деле означает этот «синдром внутреннего замыкания». Они воображали, что это травма, после которой наступит выздоровление, как бывает обычно.

Жан-Луи Мартен старался повыразительнее смотреть зрячим глазом. Ему очень хотелось их ободрить, передать радость от встречи с ними.

Лицо у меня, наверное, как посмертная маска… Попав сюда, я ни разу не смотрел в зеркало. Подозреваю, я бледный, синюшный, осунувшийся. Урод, чего там. Улыбнуться, и то не могу.

Изабелль перепутала его уши и зашептала в то, которое не слышало:

– Я так рада, что ты… – поколебавшись, она договорила: – …что ты живой.

Доктор Финчер предупредил вас, что я слышу левым ухом, но оно левое для меня, а для вас правое…

На счастье, рабочее ухо стало гораздо более чутким, и, даже когда шептали в другое, он улавливал звуки.

Бертран зачастил в то же самое ухо:

– Все мы ужасно рады, что ты выпутался, в банке ожидают твоего возвращения. Лично я жду не дождусь новой партии в шахматы, так что скорее выздоравливай. Отдохни хорошенько, не ловчи, не пытайся выписаться раньше времени.

Ничего не выйдет, как ни старайся.

Бертран, не уверенный, что понят, изобразил жестом ход шахматной фигурой и дружески похлопал друга по плечу.

Жан-Луи Мартен немного успокоился. Его заботило одно – чтобы его не забыли.

Друзья, выходит, я для вас еще существую. Для меня крайне важно это знать.

– Знаю, ты поправишься, – произнесла Изабелль для его мертвого уха.

– Да, папа, поскорее возвращайся домой, – хором попросили три дочери над тем же самым ухом.

– Думаю, ты попал к лучшим неврологам Европы, – сказал Бертран. – Тот, который нас впустил, – в очках, с высоким лбом, – видать, специалист что надо.

Доктор Финчер уже вернулся и дал понять посетителям, что больному вредно переутомляться и что на сегодня довольно. Он предложил им вернуться на следующий день и пообещал, что водное такси заберет их в 11 часов.

Нет, пусть побудут еще. Мне необходимо их присутствие.

– В общем, скорее поправляйся, – сказал на прощанье Бертран.

Финчер подмигнул больному, глядя в его зрячий глаз.

– У вас хорошая семья. Браво, месье Мартен.

«Запертый человек» медленно опустил веко в знак согласия и благодарности.

– Ваше ухо и ваш глаз – это плацдармы, с которых я начну завоевывать всю вашу нервную территорию. Это возможно.

В тоне доктора Финчера звучала небывалая уверенность.

– Все зависит от вас. Вы – исследователь. Вы распахиваете неведомые земли – собственный мозг. Это Эльдорадо третьего тысячелетия. После завоевания космического пространства человеку остается взяться за свой мозг, самую сложную структуру во всей вселенной. Мы, ученые, наблюдаем его снаружи, а вы займетесь экспериментами изнутри.

Жан-Луи Мартену очень хотелось в это верить. Хотелось быть исследователем, находящимся на острие людского познания. Хотелось стать героем современности.

– Вы можете добиться успеха при наличии мотивации. Мотивация – ключ ко всем поступкам. Я постоянно проверяю это на пациентах, а также на лабораторных мышах, поэтому могу вас заверить: захотеть – значит суметь.

25

Капитан Умберто снимает чехол с инфракрасного передатчика с крылышками-антеннами, и «Харон» входит в узкий канал, ведущий к пристани, примостившейся под крепостью, у основания скалы. Там они причаливают к деревянному настилу.

– Буду ждать вас здесь.

На прощанье он берет руку Лукреции, гладит ее и целует, а потом кладет на ладонь какой-то легкий предмет.

Оказывается, это сигаретная пачка.

– Я бросила курить, – говорит она.

– Берите, это будет ваш волшебный ключик.

Лукреция пожимает плечами и прячет пачку. Она с облегчением ступает на твердую землю. Ее вестибулярный аппарат еще не отошел от штормового шока, в ногах дрожь.

Исидор помогает ей выпрямиться.

– Дышите глубже.

Умберто открывает тяжелую железную дверь и пропускает их внутрь здания, потом с лязгом задвигает наружный засов. Им трудно совладать с внутренней дрожью: психиатрическая больница вызывает у обоих страх.

«Я не сумасшедшая», – думает Лукреция.

«Я не сумасшедший», – думает Исидор.

Два поворота дверного запора. «Вдруг придется доказывать, что я не безумец?» – в страхе думает Исидор.

Журналисты поднимают глаза. В скалу вделаны и закреплены раствором грубые камни-ступеньки. Она начинают карабкаться вверх.

Подъем дается нелегко.

Наверху им преграждает путь дородный человек с узкой короткой бородкой, в грубом шерстяном свитере, похожий на школьного учителя.

– Что вам здесь надо? – спрашивает он, подбоченившись.

– Мы журналисты, – объясняет Лукреция.

Поколебавшись, человек отвечает:

– Я доктор Робер.

Он ведет их к крутой лестнице, по которой они поднимаются на открытую площадку.

– Я могу устроить вам небольшую экскурсию, только прошу соблюдать осторожность и тишину и не мешать больным.

Вот они и в сердце больницы, на лужайке, среди гуляющих и беседующих людей в городской одежде. До них доносятся обрывки разговора:

– Я – параноик? Нет, так не пойдет, обо мне распускают лживые слухи…

Некоторые читают газеты или играют в шахматы. На площадке играют в футбол, раздается стук волана о бадминтонные ракетки.

– Знаю, с непривычки все это может показаться странным. Финчер запретил больным разгуливать в пижамах, санитарам и врачам пришлось снять синие халаты. Так он засыпал ров между персоналом и пациентами.

– Разве это не напрягает? – удивляется Исидор.

– Сначала у меня самого была путаница в голове. Что ж, это обостряет внимание. Доктор Финчер перевелся к нам из парижской клиники «Отель-Дье». Он работал с доктором Анри Гривуа, внедрившим во Франции методы канадской психиатрии.