– Вы спрашивали, какова моя мотивация? Думаю, что, широко говоря, это страх. Я действую, чтобы перестать бояться. Я с детства всего боюсь. Я никогда не знал спокойствия, потому, наверное, мой мозг и работает так напряженно. Он напрягается, чтобы защищать меня от опасностей, как истинных, так и воображаемых, близких и далеких. Порой у меня возникает чувство, что мир – это сплошная свирепость, несправедливость, насилие и неосознанное стремление к смерти.

– Чего вы, собственно, боитесь?

– Всего. Страшусь варварства, загрязнения среды, злых собак, охотников, женщин, полицейских и военных, заболеть, потерять память, состариться, умереть. А бывает, я боюсь самого себя.

Тут раздается неожиданный звук, и они вздрагивают. Это стук двери. Входит горничная с коробкой шоколадных конфет с вишневым ликером – сластями на сон грядущий. Она просит прощения у гостей, выбегает и опять хлопает дверью.

Лукреция достает блокнот и пишет:

«Первый стимул: прекращение боли. Второй стимул: перестать бояться».

10

Г-н Жан-Луи Мартен и вправду был совершенно обыкновенным человеком. Образцовый муж женщины, отлично умевшей готовить телятину «Маренго», отец трех непоседливых дочек, житель пригорода Ниццы, где он занимался очень подходящим ему делом: трудился в юридическом отделе Кредитно-вексельного банка Ниццы.

Его ежедневной обязанностью был вводить в центральный компьютер банка список всех клиентов с отрицательным балансом счетов. Он делал это спокойно и отрешенно, довольный тем, что не должен обзванивать их по телефону – эта обязанность была возложена на его соседа по кабинету Бертрана Мулино.

– Дорогая мадам, мы с удивлением обнаружили, что у вас минусовой баланс счета. С прискорбием вынуждены призвать вас к порядку… – доносилось до слуха Мартена через пластмассовую перегородку.

В субботу вечером Мартены любили, устроившись вместе на диване, смотреть программу «Пан или пропал».

Участник викторины либо находил в себе силы остановиться, довольствуясь тем, что уже выиграл, и опасаясь остаться ни с чем, либо продолжал рисковать в надежде сорвать большой куш.

Зрителей завораживала ситуация, когда участника ждало либо все, либо ничего. Каждый спрашивал себя, как бы поступил в этой ситуации он сам.

Перед ними разворачивалась драма людей, не умеющих вовремя остановиться, не умеющих выбирать и готовых ставить на удачу из веры в собственную исключительность.

Толпа всегда подбивала их рисковать. «Удвоить! Удвоить!» – надрывалась она, а вместе с ней и Мартены.

В дождливое воскресенье Жан-Луи Мартен любил играть в шахматы с Бертраном Мулино. Он не считал, что бездумно передвигает фигуры, а утверждал, что предпочитает победе любой ценой «красивый боевой танец».

Лукулл, его старая немецкая овчарка, знал, что шахматная партия – время получать ласки. Он даже понимал, как развивается партия, ведь когда хозяин пребывал в затруднении, ласки становились грубее, не то что когда он выигрывал.

После игры мужчины любили посмаковать ореховый ликер, а их неработающие жены, удалившись в угол гостиной, принимались громко сравнивать школьные достижения детей и возможности служебного роста мужей.

Еще Жан-Луи Мартен любил рисовать масляными красками, вдохновляясь теми же темами, что и его идол в области живописи Сальвадор Дали.

Жизнь текла мирно, и он не ощущал ее движения. Банк, семья, собака, Бертран, шахматы, «Пан или пропал», картины Дали. Отпуск его даже несколько тревожил, ибо нарушал благостный ритм.

Ему хотелось одного: чтобы завтра все было так же, как вчера. Каждый вечер, засыпая, он говорил себе, что он счастливейший из людей.

11

Он храпит!

Лукреция не может уснуть. Она открывает дверь в спальню Исидора и смотрит на соседа.

Огромный младенец.

Поколебавшись, она трясет его за плечо.

Он постепенно выныривает из сновидения, в котором брел по рассыпчатому снегу в городских ботинках, новых и поскрипывающих, в сторону маленькой плохо освещенной хижины.

Она включает верхний свет. Он вздрагивает и приоткрывает левый глаз.

– Ммммм?

Где я?

Он узнает Лукрецию.

– Который час? – спрашивает, потягиваясь, толстяк.

– Два часа ночи. Все в порядке, я хочу уснуть.

Он полностью открывает левый глаз.

– И ради этого вы меня разбудили? Сказать, что хотите спать?

– Не только.

Он корчит рожу:

– У вас, часом, не бессонница, Лукреция?

– Когда-то я была сомнамбулой. Но это давно в прошлом. Я читала, что при приступах сомнамбулизма человек живет в своем сне. Еще я читала, что, если у кошки перерезают перемычку между полушариями мозга, она начинает изображать с закрытыми глазами то, что ей снится. Вы этому верите?

Он падает на подушку и натягивает простынь на голову, защищаясь от света.

– Спокойной ночи.

– Знаете, Исидор, я очень рада заниматься расследованием на пару с вами, но вы храпите. Этот звук меня разбудил, поэтому я пришла.

– Вот как? Простите. Может, переедем в раздельные апартаменты?

– Нет, просто повернитесь на бок. В такой позе не происходит вибрации мягкого неба. Вопрос самодисциплины, не более того.

Исидор напускает на себя вид смущенной покорности.

– Совсем застыдили… Хорошо, я попробую, – бормочет он.

Удивительно, как легко покоряются мужчины, даже самые обаятельные, женщинам, знающим, чего они хотят, думает Лукреция.

– Почему вы меня слушаетесь? – спрашивает она с любопытством.

– Наверное, потому что… Свободная воля мужчины сводится к тому, чтобы выбрать женщину, которая будет принимать решения за него.

– Неплохо. А еще я голодна. Мы же не ужинали. Почему бы не заказать ужин в номер. Что думаете, Исидор?

Девушка достает блокнот, изучает список и задорно сообщает:

– На третье место я поставила бы такой стимул, как голод. Сейчас, к примеру, я прислушиваюсь к своему организму, и он говорит, что требует еды и что уснет только потом. И пока я не могу делать ничего другого, главное – насытиться. Итак, первое – справиться с болью, второе – прогнать страх, третье – утолить голод.

Исидор бормочет непонятные слова и прячется под одеяло. Она извлекает его оттуда, чтобы заставить слушать.

– Голод… Это же первостепенный побудительный стимул для человечества, верно? Голод заставил придумать охоту, земледелие, силосные ямы, холодильники…

Мужчина слушает ее вполуха.

– Сон тоже важен, – напоминает он, приподнимаясь на локте и заслоняя ладонью глаза от света. – К третьей важнейшей категории мотиваций можно отнести сразу голод, сон и жару. Все это в совокупности – потребность выжить.

Она вносит правку в блокнот, потом хватает телефонную трубку, чтобы заказать еду в номер.

– Лично я хочу спагетти, а вы?

– Мне ничего не надо, благодарю. Мне бы поспать. – Он подавляет зевок, из последних сил борясь с тяжестью век.

– Что предпримем завтра? – не унимается бодрая Лукреция.

Он приоткрывает глаза.

– Завтра? – Похоже, сейчас это понятие сложновато для восприятия.

– Да, ЗАВТРА!

– Завтра мы взглянем на тело Финчера. Вас не затруднит погасить свет?

Темнота приносит успокоение.

Исидор валится на кровать, энергично поворачивается на бок и, прижав к груди перину, тихо, без храпа засыпает.

«Какой он милый!» – думает она.

Ему снова снится, как он бредет по снегу в новых скрипящих ботинках. Войдя в хижину, он находит там Лукрецию.

12

Вечером в воскресенье жизнь Жан-Луи Мартена пошатнулась. Он спокойно прогуливался с Изабелль, своей женой, после ужина и шахматной партии с неизменным соперником Бертраном.

Дело было зимой, шел снег. В тот поздний час на улице не было ни души. Они брели осторожно, боясь поскользнуться. Внезапно взревел автомобильный мотор, взвизгнули в заносе на обледенелой мостовой шины. Жена уцелела, муж нет.

Он не понял, что стряслось, когда его подбросило в воздух. Все происходило как в замедленном кино.

В эти кратчайшие мгновения воспринимаешь поразительное количество информации. Ему казалось, что он видит сверху все, в том числе разинувшую рот жену и даже не поднявшую голову собаку, не понимавшую, куда подевался хозяин.

Машина умчалась, не затормозив.

Еще паря в воздухе, он ускоренно размышлял. Потом удивление сменилось болью. В момент удара он ничего не почувствовал, как будто закупорили нервы, чтобы послание не прошло по назначению, но теперь удар стал подобен волне кислоты, обжегшей изнутри все тело.

МНЕ БОЛЬНО.

Чудовищная боль. Ужасное жжение, как если схватить рукой оголенный двухсотвольтовый провод. Или как если бы та же самая машина отдавила ему пальцы ног. Боль прострелила до самой макушки. От лицевой невралгии вспыхнули все нервные окончания. Вернулось все прошлое, вся история внезапной резкой боли. Перелом руки при падении с лошади. Прищемленные дверью пальцы. Вросший ноготь. Таскание за волосы в разгар детской игры. В такие моменты думаешь об одном: лишь бы это прекратилось. Немедленно!

Еще до падения на землю его пронзила вторая огненная мысль:

МНЕ СТРАШНО УМИРАТЬ!

13

Каннский морг по адресу: авеню Грасс, № 223. Вознесшееся над городом тщательно отделанное здание, внешне похожее на кокетливую виллу, а не на место скорби. Сад с сиреневыми лаврами окружен кипарисами. Двое журналистов из Парижа входят внутрь. В здании высокие потолки, стены закрыты белыми и фиалковыми гобеленами.

На первом этаже расположены траурные залы, где родственники прощаются с покойными, облагороженными косметическими процедурами с применением смол и формалина.

Чтобы попасть в подвал, в судебно-медицинскую лабораторию, Исидору Каценбергу и Лукреции Немрод надо пройти по узкому коридору, где дежурит сторож-антилец с длинными косичками растамана, погруженный в чтение «Ромео и Джульетты».

– Здравствуйте, мы журналисты, нам к судмедэксперту, занимающемуся делом Финчера.

Сторож не сразу удостаивает их вниманием. Драма возлюбленных из Вероны, их родителей, родственников и друзей так потрясла мужчину, что ему совершенно не хочется открывать окошечко и общаться с непрошеными гостями.

– Очень жаль, но посещение лаборатории разрешено только в сопровождении следственного судьи.

Сторож закрывает окошечко и снова погружается в книгу. Ромео как раз признается в любви, а Джульетта предостерегает его о возможных проблемах с упертыми родителями.

Исидор Каценберг небрежно достает купюру в 50 евро и прилепляет к стеклу.

– Как вам такая мотивация? – спрашивает он.

Ромео и Джульетта мигом теряют для сторожа важность.

Окошко отодвигается, рука торопится забрать деньги.

– Запишите, Лукреция: четвертый стимул – деньги, – диктует Исидор спутнице.

Она достает блокнот и делает пометку.

– Тсс, нас могут услышать, – пугается антилец.

Он хватает купюру, но Исидор не готов ее отдать.

– Что вы с ними сделаете? – интересуется он.

– Отпустите, вы порвете купюру!

Мужчины тянут купюру в противоположные стороны.

– Так что вы сделаете с деньгами?

– Странный вопрос! Вам-то что?

Исидор не выпускает деньги.

– Даже не знаю… Куплю книги. Диски. Видеофильмы, – отвечает сторож.

– Как мы назовем эту четвертую потребность? – громко спрашивает Лукреция, которую смешит вся ситуация и смущение сторожа.

– Скажем, стремлением к комфорту. Первое – прекращение боли; второе – прекращение страха; третье – удовлетворение потребностей выживания; четвертое – удовлетворение тяги к удобству.

Сторож прикладывает усилия и, наконец, завладевает вожделенной купюрой. Спрятав ее в карман, он, желая поскорее избавиться от двух докучливых посетителей, нажимает на кнопку, и большая стеклянная дверь с рычанием отъезжает.

14

Очнувшись, Жан-Луи Мартен обрадовался, что жив. Радостно было также не испытывать никакой боли.

Видя, что находится в больничной палате, он подумал, что без повреждений, наверное, все же не обошлось. Не двигая головой, Мартен скосил глаз и увидел свое тело в пижаме, две руки и две ноги, никаких гипсов и повязок. Поняв, что цел, он испытал облегчение.

Но попытка пошевелить рукой оказалась безуспешной, ногой – тоже. Он хотел крикнуть, но не смог открыть рот. Все тело отказало.

Осознав свое состояние, Жан-Луи Мартен пришел в ужас.

Единственное, что было ему доступно, – это видеть одним глазом и слышать одним ухом.

15

Запах селитры. Морг в подвале. Серые коридоры. Наконец, нужная дверь. Они стучат, ответа нет. Они входят. Высокий мужчина, стоя к ним спиной, вставляет в центрифугу пробирку.

– Мы по поводу дела Финчера…

– Кто вас впустил? Не иначе сторож. Ну, в этот раз он у меня дождется! Любой, у кого есть хоть капелька власти, обязательно ею злоупотребит.

– Мы журналисты.

Сотрудник морга оборачивается. Вьющиеся черные волосы, очечки-полукружья, представительная внешность. На кармане халата вышито «профессор Жиордано». Во взгляде читается враждебность.

– Я уже все рассказал полиции. Ступайте прямиком к ним.

Не дожидаясь ответа, он забирает пробирку и исчезает в соседнем помещении.

– Надо нащупать его мотивацию, – шепчет Исидор. – Я этим займусь.

Профессор Жиордано возвращается и окидывает их ледяным взглядом:

– Вы еще здесь?

– Мы хотели бы написать статью лично о вас. Портрет.

Лицо профессора отчасти утрачивает враждебность:

– Статья про меня? Я всего лишь муниципальный служащий.

– Вы наблюдаете вблизи то, что обычно скрыто от широкой публики. Не просто смерть, а случаи странной смерти. Это не займет много времени. Нам бы хотелось побывать в комнате, где производят вскрытие, и сфотографировать вас за вашим повседневным занятием.

Профессор Жиордано не возражает. Он просит предоставить ему всего пять минут, чтобы сходить на другой этаж, за ключом.

Журналисты разглядывают лабораторные инструменты.

– Браво, Исидор! Как вы его раскусили?

– У каждого своя мотивация. Этот клюнул на шанс прославиться. Заметили дипломы на стене и спортивные трофеи на полке? Раз он выставляет их напоказ, значит, у него проблемы с имиджем. Его заботит недостаток уважения. Статья в прессе – признание его заслуг.

– Какой вы зоркий.

– У каждого человека своя инструкция по применению. Главное – найти главный рычаг. Для этого надо представить человека ребенком и задаться вопросом, чего ему тогда недоставало. Кому-то – маминых поцелуев, кому-то – игрушек, а нашему Жиордано не хватало восхищения окружающих. Теперь у него потребность изумлять людей.

– Вы считаете, что чужое восхищение – это пятый стимул?

Исидор разглядывает центрифугу вблизи.

– Можно и расширить: признание в группе.

– Социализация?

– Я бы причислил эту потребность к более широкой категории долга перед другими. В это понятие я включаю долг перед родителями, учителями, соседями, страной, вообще перед всеми остальными людьми. Этот профессор Жиордано исполняет свои обязанности хорошего сына, хорошего ученика, хорошего гражданина, хорошего функционера, но хотел бы это скрыть.

Лукреция достает блокнот и подсчитывает:

– Итак, что мы имеем? Первое – прекращение боли; второе – подавление страха; третье – удовлетворение потребностей, связанных с выживанием; четвертое – удовлетворение потребности в комфорте; наконец, пятое – долг.

– Этот самый долг, – подсказывает Исидор, – гонит людей на войну и заставляет приносить жертвы. Человек воспитывается, как ягненок в стаде. Потом он уже не может отбиться от стада и старается нравиться другим баранам в нем. Потому все и стремятся завоевывать медали, добиваются повышения жалованья, хотят видеть свое имя в журнальных статьях. Сама потребность в комфорте отчасти связана с этим представлением о долге. Телевизор, автомобиль покупают не столько потому, что без них никак не обойтись, сколько с целью показать соседу свою принадлежность к стаду. Телевизор и автомобиль должны быть самыми лучшими – это доказательство богатства и то, что вызывает похвалы в стаде.

Профессор Жиордано возвращается преображенный: волосы спрыснуты лаком и еще лучше расчесаны, старый халат заменен новым. Показывая ключ, он приглашает журналистов в соседнюю комнату, на двери которой висит табличка «Вскрытие». Судмедэксперт вставляет ключ в замочную скважину и отпирает дверь.

Первое впечатление в морге – обонятельное. К чудовищному трупному запаху примешивается другой – смесь формалинового дезинфицирующего средства и лаванды. Пары этих веществ проникают в ноздри, растворяются в слизи и оседают на стенках. Реснички-нейрорецепторы, омываемые носовой слизью, улавливают пахучие молекулы и отправляют их в самую высокую точку носа. Там четырнадцать миллионов клеток-рецепторов, теснящихся на площади в два квадратных сантиметра, анализируют запах и преображают его в сигналы, которые устремляются в обонятельный участок мозга, а оттуда в гиппокамп.

– Ну и вонь! – стонет Лукреция, зажимая нос. Исидор делает то же самое.

Экскурсовода запах ничуть не смущает, его скорее забавляет эта типичная для новичков реакция.

– Обычно здесь используют противогазы. Но сейчас все трупы зашиты, и это лишнее. Помнится, однажды один коллега забыл надеть респиратор, прежде чем разрезать живот самоубийцы, наглотавшегося разной химии: лекарств, растворителей, чистящих средств… В желудке все это забродило, и мой коллега, приступивший к вскрытию, получил такой токсический выхлоп, что его срочно госпитализировали.

Судмедэксперт хихикает, но его гостям не до смеха.

На шести столах из нержавейки стоят белые деревянные подставки-подголовники, в столах сделаны желоба для стока телесных жидкостей. На четырех столах из шести лежат накрытые пластиковыми кожухами трупы, торчат только ноги с этикеткой на большом пальце.

– Автомобильная авария… – объясняет Жиордано со вздохом фаталиста. – Решили, что успеют обогнать грузовик до виража.

Справа на стене белеет огромная раковина с раздатчиком мыла, тут же стерилизаторы хирургических инструментов, шкаф для рабочих халатов, в углу кювет для органических отходов, в глубине комнаты дверь с табличкой «Рентгеновский кабинет. Вход воспрещен!». Левая стена занята холодильными ячейками, помеченными буквами алфавита.

– Вас, собственно, что интересует?

– Для начала мы бы сфотографировали вас с инструментами в руках на фоне рабочего места, – говорит Лукреция, усвоившая урок: надо сыграть на гордыне интервьюируемого.

Ученый не заставляет просить его дважды и демонстрирует то щипцы, то скальпель, стараясь выглядеть поимпозантнее. После фотосессии Лукреция вынимает блокнот.

– Отчего, по-вашему, умер Финчер?

Профессор Жиордано подходит к шкафу с папками и достает дело Финчера. Оно состоит из фотографий, результатов экспертиз, аудиокассеты с записью вскрытия, результатов химических анализов.

– От любви.

– Нельзя ли поподробнее? – просит Исидор Каценберг.

Судмедэксперт листает страницы:

– Зрачки расширены, вены напряжены, повышенный приток крови в головной мозг и в половой член.

– В член? – удивляется Лукреция. – Это можно констатировать после смерти?

Жиордано как будто ждал этого вопроса.

– Эрекция – это прилив артериальной крови в пещеристое тело. Затем вены, принимающие эту кровь, сжимаются, обеспечивая твердость. Но кровь не может слишком долго оставаться в пещеристом теле, иначе у клеток начнется кислородное голодание. Именно поэтому даже при очень долгой эрекции происходит ее периодическое ослабление: часть крови «отправляется за кислородом». У Финчера мы нашли клетки, омертвевшие в результате длительного застоя.

– Что показал анализ крови, помимо некроза? – интересуется Исидор, спеша сменить тему.

– Анормально высокий уровень эндорфинов.

– Что это значит?

– У него был сильный оргазм. Как известно, мужское удовлетворение необязательно связано с семяизвержением. Бывает семяизвержение без оргазма и оргазм без семяизвержения. Единственное, что указывает на оргазм – и у мужчины, и у женщины – это присутствие эндорфинов.

– Что такое эндорфины? – интересуется Лукреция, теребя длинные рыжие волосы в мелких завитках.

Профессор Жиордано поправляет очечки-полукружья и приглядывается к молодой женщине:

– Это наш природный морфин – вещество, синтезируемое организмом для доставления удовольствия, а также чтобы помочь вытерпеть боль. Выделение эндорфинов происходит при смехе и при чувстве влюбленности (вы не замечали, что в присутствии симпатичной и желанной особы вас меньше беспокоит ревматизм?). При занятии любовью выделение эндорфинов приобретает взрывной характер. Когда при беге трусцой вы чувствуете нечто вроде опьянения, то это связано с выделением эндорфина для уменьшения мышечной боли. В этом состоит косвенное объяснение удовольствия от бега.

– Вот, значит, почему развелось столько бегунов? – удивляется Лукреция.

– На самом деле они фанатики не спорта, а эндорфинов, выделяемых для смягчения боли.