ГАПТОНОМИЯ. В конце Второй мировой войны нидерландский врач Франц Вельдман, сбежавший из нацистского лагеря, пришел к выводу, что беды нашего мира проистекают из того, что дети недостаточно рано начинают получать родительскую любовь.
Ученый обратил внимание, что отцы, занятые главным образом работой или войной, редко занимаются своим малолетним потомством. Вельдман стал искать способ, как быстрее, желательно еще на стадии беременности жены, вовлечь отца в заботу о ребенке. Как это сделать? Прикасаясь к материнскому животу. Так он изобрел гаптономию (по-гречески «гаптеин» – трогать, «номос» – закон).
Закон о касании.
Определенным поглаживанием материнского живота отец сообщает ребенку о своем существовании и устанавливает с ним первую связь. Как оказалось, плод часто бывает способен распознавать среди многих прикосновений руку своего отца. Самые одаренные отцы даже умудряются побуждать плод перемещаться от ладони к ладони.
Гаптономия, рано строящая треугольник «мать-отец-ребенок», хороша тем, что учит отца ответственности. К тому же беременная меньше испытывает одиночество. Она разделяет свой опыт с отцом ребенка, может рассказывать ему, что чувствует, когда он касается ее и ребенка. Гаптономия не является, конечно, гарантией счастливого детства, но, очевидно, открывает новые возможности в эмоциональной жизни матери и отца будущего дитя. В Древнем Риме беременных окружали commeres (буквально «спутницы»). Но, разумеется, больше всего пристало быть рядом с матерью отцу будущего ребенка.
Эдмонд Уэллс,
Энциклопедия Относительного и Абсолютного Знания, том IV.
Я слежу за своими сферами.
Родители Жака прибегают к гаптономии. Его высиживание проходит в хороших условиях.
Игоря осыпают ударами. Условия высиживания хуже некуда.
К большому моему удивлению, у Венеры объявился брат-близнец. Не знаю, хорошо это или плохо.
– Мы теряем здесь время. Станем снова самими собой. Изучим новые пределы. Отодвинем границы познания, – говорит мне Рауль, снова принимаясь за меня, стоит исчезнуть Эдмонду Уэллсу.
Мои шары продолжают медленное вращение у меня под носом. Я указываю на них подбородком:
– Я не собираюсь вечно оставаться приклеенным к ним. Как мне от них избавиться?
Рауль демонстрирует, что достаточно перевернуть руки ладонями вниз, чтобы отделаться от яиц: они улетят. Так и вышло: они устремляются на северо-восток, как летательные аппараты с дистанционным управлением.
– Куда пойдем?
– Куда-нибудь в горы.
Я поворачиваю руки ладонями вверх, и все три шара немедленно появляются на северо-востоке и автоматически опускаются на прежние посадочные площадки. Теперь мне яснее эта система. Рауль не скрывает раздражения:
– Хватит забавляться. Мне нужна твоя помощь, Мишель. Помнишь наш лозунг славных времен танатонавтики «Дальше и дальше, к неведомому!»?
Я задираю голову к невероятному небу.
– Ничего неведомого уже не осталось, одна лишь ответственность перед нашими зародышами.
Рауль предлагает лететь на восток. Мы сменили наблюдательный пункт, но кое-что неведомое все же остается. Мы ничего не знаем о том, что находится над миром ангелов. Мы достигаем восточного предела их территории.
– Что ты хочешь сделать?
Он указывает мне кивком на Изумрудные ворота.
– Как тебе хорошо известно, мы преодолеем эти ворота, когда спасем хотя бы одного человека, – напоминаю ему я.
Длинные пальцы Рауля шевелятся в воздухе.
– Ты еще не понял? Все наши клиенты – слабоумные, они никогда не разовьются.
Я нервничаю. Возясь в материнской утробе, я путаюсь в пуповине. Она обвивается вокруг моей шеи, я вторично переживаю драму повешения. Меня охватывает паника, но мне удается застыть. Перестав барахтаться, я умудряюсь освободиться.
У амниотической жидкости горький вкус. Что происходит?
– Эй, близнец! Возникла проблема. Ты что, спишь?
Близнец отвечает не сразу:
– Просто я устал, очень устал… У меня чувство опустошения.
Я силюсь понять, что творится, потому что лично я вкушаю пленительный нектар, полный ума, сладости и ласки. Меня осеняет:
– Я поглощаю твою энергию!
– То-то и оно, – бормочет он. – Знакомое явление. – Ему трудно разговаривать.
– Мы с тобой взаимозависимая пара. Я знаю, что говорю: в прошлой жизни я был акушером и кое-что еще помню.
– Объясни!
– В общем, мы создали сочленение, отводящий сосудик, связывающий нас напрямую, независимо от органов нашей матери. Как он ни мал, по нему происходит обмен нашими жидкостями. Поэтому мы так хорошо ладим. Но по той же самой причине один из нас, конкретно ты, не может не эксплуатировать другого. Если нас не извлекут отсюда в ближайшие дни, ты вскоре полностью меня высосешь.
Я содрогаюсь:
– И?…
– И я умру.
Он утомленно умолкает, но я настаиваю:
– Они там, снаружи, в курсе дела?
Он отвечает не сразу:
– Скорее всего, они знают, что нас двое, но им неизвестно, что ты меня высасываешь. Кстати, вчера нам обоим присвоили имена. Ты спала, но я все слышал. Тебя зовут Венера, меня – Джордж. Привет, Венера!
– Ну, привет, Джордж!..
Я в ужасе принимаюсь барабанить:
– Эй, вы там, снаружи, сделайте что-нибудь! Спровоцируйте роды. Джордж при смерти!
Я изо всех сил болтаю ногами. Он меня успокаивает:
– Брось, слишком поздно. Я продолжу жить благодаря тебе. Я навсегда останусь в тебе, моя Венера.
Я не сплю, а всего лишь дремлю. Мама плачет. Она разговаривает сама с собой и пьет много водки. Она так пьяна, что и я слегка хмелею. Думаю, мама задумала меня отравить. Но мой организм привыкает и развивает собственную сопротивляемость. Спиртное меня не берет.
Нет, мамочка, не на того напала. Я намерен родиться. Рождение станет моей местью.
Жестокий удар. Я падаю ничком и расплющиваю лицо. Что творится? До меня доносится ее бормотание: «Я с тобой справлюсь. Ты подохнешь, я своего добьюсь».
Новый удар.
Я стараюсь понять, что происходит снаружи, и, кажется, догадываюсь. Она упала на пол, плюхнулась на живот, чтобы меня раздавить!
Я цепляюсь за стенки матки. Она понимает, что цель не достигнута, и временно отступает.
Я готовлюсь к следующему нападению. Чего мне ждать теперь? Вязальной иглы. Держись крепче, Игорек! Снаружи, должно быть, хорошая погода…
Рауль подводит меня к старушке-ангелу. Я узнаю ее, потому что видел ее фотографии в газетах: это мать Тереза.
– На Земле она всех ослепляла своим великодушием. Она была настоящей святой среди святых. Неважно, теперь у нее уже четвертая серия клиентов, и она раз за разом садится в калошу. Что ж, если даже у матери Терезы не получается стать Семеркой, значит, это вообще никому не по плечу.
Видно, что старушка смущена своими шарами и испуганно причитает, как будто обварилась, сварив яйца и попытавшись вынуть их из кастрюльки.
– По словам Эдмонда Уэллса, в жизни встречаются только такие проблемы, которые ты готов решать.
Рауль напускает на себя пренебрежительно-гордый вид:
– Ты вообразил, что все понял? Ну нет, мы не располагаем даже знанием, которое позволило бы нам измерить глубину нашего невежества.
– Желтый мир познания снабдил меня ответами на вопросы, которые я себе задавал, когда был смертным человеком. Эдмонд Уэллс научил меня, что смысл развития сознания таится в индийских цифрах. Это все, что надо понять.
– Ты считаешь? Раньше мы были танатонавтами, одухотворенными людьми, Пятерками. Сейчас мы ангелы, Шестерки. Следующий этап – превращение в Семерки. Но что это такое – Семерка?
– Семерка – это существо, набравшее 700 баллов, – высказываю я предположение.
Не будь я нематериальным, Рауль наверняка тряхнул бы меня, как грушу.
– А конкретно, что такое Семерка? Суперангел? Другая сущность? Если приглядеться и уловить разницу между беднягами Пятерками и нами, Шестерками, то, как мне представляется, появится почва, чтобы задаться вопросом, кто же такие Семерки.
Напрасно мой друг так волнуется, я как был осторожен, так и остаюсь. По-моему, он витает в облаках.
– Быть Семеркой – это, наверное, грандиозно. Я перерыл кучу текстов. В них написано, что над ангелами реют херувимы и серафимы. Речь о том, кто над кем властвует, кто восседает на троне. Лично мое мнение такое: выше ангелов находится категория… – И он договаривает шепотом, как будто боится, что его подслушают: – Богов.
Узнаю старого друга, всегда выдвигающего самые головокружительные гипотезы.
– Почему ты говоришь «боги», а не «Бог»?
Видно, что он много об этом размышлял.
– На древнееврейском Бог – «Эль», но в текстах пишут «Элохим», а это множественное число.
Мы делаем вид, что шагаем, перебирая ногами по псевдоповерхности, как делали раньше, на Земле.
– Ты обсуждал это с другими ангелами? Что они об этом думают?
– В этом вопросе ангелы ничем не отличаются от смертных. Половина верит в Бога. Треть – атеисты, неверующие. Есть еще четверть агностиков, соглашающихся, как и мы, что не знают, существует ли Бог.
– Половина, треть и четверть – это перебор, несколько больше единицы.
– Штука в том, что у некоторых сосуществуют или меняют одна другую две точки зрения, – соглашается мой друг.
И резюмирует:
– 4 – это люди, 5 – мудрецы, 6 – ангелы, 7 – боги. Вроде бы логично?
Я не тороплюсь с ответом. Смертным неведомо, существует ли Бог, они не располагают никакими доказательствами, поэтому лучшая рекомендация для них – скромность.
Для прежнего Мишеля Пинсона, то есть для меня земного, позиция честного человека состояла именно в агностицизме, от agnostos – «без уверенности». На мой взгляд, агностицизм полностью совпадает с прославленным пари Блеза Паскаля, считавшего правильным ставить на существование Бога. Живя на Земле, я соглашался, что имеется один шанс из двух, что есть жизнь после смерти, один шанс из двух, что ангелы – это реальность, один шанс из двух, что существует рай. Приключение танатонавтов показало, что я не ошибался. Тогда я не считал необходимым повышать или уменьшать оправданность веры в Бога. Для меня Он оставался гипотезой с 50 %-ной вероятностью.
Рауль продолжает:
– Здесь поговаривают о спущенной «сверху» директиве: хватит чудес, мессий, пророков, новых обретенных в откровениях верований. Кто наделен властью и видением во времени, чтобы принять такое решение, если не Бог или Боги?
Рауль доволен тем, как на меня подействовали его рассуждения: я в замешательстве. Уж не в том ли цель моей следующей миссии, чтобы сделаться богом? О таком я не смею и помыслить.
О проекте
О подписке