Глава I
Тарквиний

Северная Италия, 70 г. до н. э.

Ворон вспрыгнул на голову дохлого ягненка и уставился на Тарквиния. Птицу и человека разделяли добрых пятьдесят шагов. Ворон насмешливо каркнул и ударил мощным клювом в открытый глаз. Ягненок пал не более трех дней назад, но горные волки успели почти дочиста обглодать хрупкие кости.

Тарквиний наклонился, поднял камушек и вложил его в пращу. Худой и светловолосый, он носил свободную тунику до середины бедер, перехваченную на талии, и был обут в крепкие сандалии.

– Пожалей птицу. Не он же зарезал ягненка. – Олиний Эзар снял поношенную кожаную шапку и расправил примявшийся верх. – Ворон лишь доедает остатки.

– Не нравится мне, что он глаза клюет. – Готовясь метнуть камень, Тарквиний начал медленно раскручивать кожаный ремень.

Олиний молчал. Прикрыв рукой глаза от солнца, он долго разглядывал облака и канюка, парившего на раскинутых крыльях в потоках теплого воздуха. Держа камень в руке, Тарквиний терпеливо наблюдал за стариком. С тех пор как несколько лет назад прорицатель взял его в ученики, молодой этруск научился обращать внимание на все, что тот говорил и делал.

Наконец Олиний пожал костлявыми плечами под грубым шерстяным плащом:

– Сегодня не самый лучший день для убийства священной птицы.

– Почему же? Что нынче за день? – Тарквиний со вздохом опустил пращу.

– Валяй, мальчик. – Улыбка Олиния привела Тарквиния в бешенство. – Поступай как знаешь. – Он указал рукой в сторону ворона. – Это твой путь, и только твой.

– Я не мальчик. – Тарквиний нахмурился и выкинул камушек. – Мне двадцать пять!

Он нахмурился было, затем пронзительно свистнул и взмахнул рукой. Лежавший рядом с ним черно-белый пес сорвался с места и, описывая широкую дугу, побежал вверх по крутому склону в сторону кучки овец и коз, щипавших в отдалении короткую траву. Животные заметили его и стали взбираться еще выше по склону.

Ворон закончил трапезу и сорвался с места, громко хлопая крыльями.

Тарквиний злобно проводил его глазами:

– Вот проклятая птица! Почему ее нельзя убить?

– Под нашими ногами то, что осталось от храма Тинии – могущественнейшего из наших богов… – Для пущего эффекта Олиний сделал паузу.

Тарквиний глянул под ноги и заметил красную глиняную плитку, выступавшую из земли.

– И канюков над нами ровно двенадцать.

Глаза Тарквиния обшарили небо, пересчитывая птиц.

– Почему ты всегда говоришь загадками?

Олиний постучал по расколотой плите своим литуусом – коротким посохом, загнутым на конце.

– Сегодня такое случается уже не впервые.

– Я знаю, что двенадцать для нашего народа – священное число, – сказал Тарквиний, глядя на пса, послушно сгонявшего стадо в их сторону, – но при чем здесь ворон?

– За это утро ягненок был двенадцатым.

Тарквиний быстро подсчитал в уме.

– Но ведь про того, что в канаве, я тебе не говорил, – удивленно заметил он.

– И ворону захотелось поесть как раз на том месте, где раньше приносились жертвы, – загадочно добавил гару́спик^[1]. – Лучше оставить его в покое, не находишь?

Тарквиний помрачнел, расстроенный тем, что не смог первым заметить канюков и связать их количество с этим местом. Он был слишком занят мыслями о волках, убивавших скотину.

Пора было идти на охоту, завалить нескольких из них. Руф Целий, его строгий и очень вспыльчивый хозяин, терпел эти экскурсии лишь потому, что мог потом расспросить Тарквиния об Олинии и своих стадах. Вряд ли аристократа обрадовало бы известие о продолжающихся потерях скота, и Тарквиний страшился возвращения в латифундию – огромное поместье Целия, обосновавшееся у подножия горы.

– Как ты узнал про ягненка в канаве?

– Чему я столько лет учил тебя? Все замечать! – Олиний повернулся и обвел взглядом то, чего здесь давно уже не было. – Вон там располагался центр могущественного города Фалерии. До его священной границы, которую Таркун, основатель Этрурии, провел бронзовым плугом, отсюда чуть больше мили. Четыреста лет назад на том месте, где мы стоим, было полным-полно этрусков, живших самой обычной жизнью.

Тарквиний попытался представить себе все, о чем ему так много раз рассказывал гаруспик: величественные здания и храмы, опекаемые девственными весталками, широкие улицы, замощенные плитами застывшей лавы. Он представил орущую толпу, наблюдавшую за кулачным боем, скачками и гладиаторскими боями. Благородных граждан, чествующих венками победителей соревнований и сидящих во главе стола на пирах в больших праздничных залах…

Его взор прояснился. От Фалерий, одной из жемчужин Этрурии, осталось несколько поваленных колонн и несметное множество осколков черепицы. От безвозвратно погибшего города его мысли в который раз обратились к дому. За годы общения с гаруспиком он понял, что история его народа была преисполнена боли.

– Получается, что они и жизнь нашу присвоили? – Тарквиний зло сплюнул. – Римская цивилизация все переняла у этрусков.

– Вплоть до трубных сигналов, возвещающих начало церемоний и боевых маневров, – с кривой улыбкой добавил Олиний. – Они забрали все, но сначала уничтожили нас.

– Шлюхины дети! Кто дал им такое право?

– Так было предопределено небесами, Тарквиний. Ты сам об этом знаешь. – Олиний внимательно посмотрел на молодого человека и перевел взгляд на вид, открывавшийся с горы на юго-восток. Озеро у подножия горы так сверкало, отражая солнечные лучи, что глазам было больно на него смотреть.

– Мы с тобой в остановившемся сердце древней Этрурии, – улыбнулся он. – У наших ног Вадимонское озеро, под нашими ногами – фундаменты священного города.

– Мы едва ли не последние чистокровные этруски на земле, – с горечью сказал Тарквиний.

После того как римляне завоевали их земли, покорили и ассимилировали их народ, лишь немногие этрусские семьи продолжали заключать браки только со своими соплеменниками. Его семья была как раз из таких. И из поколения в поколение древние тайны и ритуалы передавались от одного гаруспика к другому. Олиний был одним из звеньев этой длинной цепи, что протянулась далеко в прошлое – до дней славы и мощи этрусков.

– Такова уж наша судьба – оказаться покоренными, – ответил Олиний. – Не забывай, что на том месте, где много лет тому назад был заложен первый камень в фундаменте храма…

– …в земле нашли кровоточащую голову.

– Мой предок, Кален Олиний Эзар, истолковал это знамение, предсказав, что один народ будет править всей Италией.

– И ошибся. Посмотри, что от нас теперь осталось! – выкрикнул Тарквиний. – Наша жизнь лишь немногим лучше рабской доли.

Этрусков, обладавших политической мощью или влиянием, практически не осталось, большинство были бедными крестьянами или же, как Тарквиний и его родня, трудились в больших поместьях.

– Кален был лучшим гаруспиком за всю нашу историю. Никто не умел предсказывать по печени так, как он! – Взволнованный Олиний рубанул воздух мозолистой рукой. – Он знал то, что этруски все это время не могли или не хотели понять. Наши города никогда не заключали союзов между собой, и вот Рим поднялся настолько, что разгромил нас поодиночке. И пускай на это потребовалось более ста пятидесяти лет, но предсказание Калена в точности сбылось.

– Он имел в виду тех, кто нас завоевал.

Олиний кивнул.

– Проклятые римляне! – Тарквиний швырнул камень в ту сторону, откуда уже давно улетел ворон.

Он догадывался, что гаруспик восхищается его силой и ловкостью, хотя и не показывает вида. Камень полетел так быстро, что мог бы убить и человека, оказавшегося на его пути.

– С этим даже мне тяжко смириться, – вздохнул Олиний.

– Особенно с тем, как они нами помыкают. – Молодой этруск жадно глотнул воды из кожаного бурдючка и передал его своему учителю. – Далеко отсюда до пещеры?

– Недалеко… – Гаруспик надолго приник к воде. – Но сегодня неподходящий день.

– И ради этого ты тащил меня сюда? Я думал, ты покажешь мне печень и меч.

– Я так и хотел, – мягко ответил Олиний. Он поднялся на ноги и начал спускаться, хмыкая всякий раз, когда опирался на литуус. – Однако знамения на сегодняшний день плохие, и будет лучше, если ты вернешься в латифундию.

Прошло восемь лет с тех пор, как молодой этруск впервые услышал про гладиус – короткий меч Тарквина, последнего этрусского царя в Риме, и про бронзовую печень, одну из тех немногих, с помощью которых предсказатели судьбы обучались своему искусству. Тарквинию до ужаса хотелось увидеть древнюю реликвию. Олиний очень часто упоминал о ней на уроках. Но он знал, что лучше согласиться со старым гаруспиком. Несколько дней не имеют значения. Он поправил мешок на спине и проверил, все ли козы и овцы спустились вниз.

– Мне все равно придется туда подняться. Взять лук и несколько дней выслеживать волков. – Тарквиний попытался придать голосу безразличный тон. – Пусть это серое отродье не считает, что может оставаться безнаказанным.

Олиний лишь хмыкнул в ответ.

Разочарованный, Тарквиний поднял глаза к небу. Не увидеть ему бронзовой печени, пока гаруспик не сочтет, что знамения благоприятны для таких дел. Свистом подозвав собаку, он пошел по узкой тропке вслед за Олинием.

Гаруспика Тарквиний оставил спать в маленькой хижине, находившейся на середине горного склона. Собака свернулась у ног старика. В очаге уютно потрескивали поленья: кости Олиния мерзли даже в ласковую летнюю ночь.

Молодой человек шел хорошо знакомой дорогой мимо обширных полей, оливковых рощ и виноградников, окружавших громадную виллу Целия. Когда он наконец добрался до крепкой известняковой ограды, та еще не успела остыть от дневного солнца.

Лачуги рабов и почти столь же простые жалкие домишки, в которых жили наемные работники, располагались позади главных строений. По пути Тарквиний не встретил ни души – работники вставали затемно, ложились после заката, а потому приходили и уходили в густой полутьме.

Тарквиний остановился у входа во дворик, вгляделся во тьму, но так ничего и не увидел.

Тишину тут же нарушил мужской голос:

– Где тебя носило весь день?

– Кто здесь? – прошипел Тарквиний.

– Твое счастье, что надсмотрщик спит. А не то получил бы палок!

Испуг сразу прошел.

– Олиний рассказывал мне о наших предках, отец. Это гораздо важнее, чем ковыряться на полях.

– А смысл? – Из дверного проема показался приземистый полный мужчина, крепко державший обеими руками амфору. – С нами, этрусками, давно все кончено. Мясник Сулла делал все наверняка.

Тарквиний вздохнул. Этот спор продолжался уже давно. Около двух десятков лет назад многие из оставшихся этрусских семей и кланов, почувствовав возможность обрести хоть какой-то шанс на независимость, вступили в гражданскую войну на стороне Мария. Это была авантюра, заранее обреченная на провал, и тысячи людей погибли напрасно.

– Марий проиграл, – прошептал Тарквиний, – и мы тоже, но это не значит, что о нашем прошлом можно забыть.

– Для нас это была последняя возможность возродиться и вернуть былую славу!

– Ты опять пьян.

– По крайней мере, я выполнил всю дневную работу, – огрызнулся в ответ отец, – а ты без толку шатался где-то со старым придурком и слушал его бредовые россказни.

Тарквиний понизил голос:

– Это не россказни! Олиний учит меня тайным ритуалам и древним знаниям. Кто-то должен их помнить, иначе мы позабудем все!

– Делай что хочешь. Республику уже не остановить. – Сергий шумно отхлебнул вина. – Ничто не остановит эти сучьи легионы.

– Иди ложись.

– Даже наши боги покинули нас, – пробормотал он.

Тарквиний подтолкнул безвольное тело к маленькому сырому домику. Вино превратило некогда гордого воина в одинокого, замкнутого пьяницу. Всего несколько лет назад отец тайком учил его обращаться с оружием. Теперь Тарквиний владел гладиусом так же искусно, как этрусским боевым топором.

Сергий со стоном повалился на соломенный матрас, который делил с Фульвией, матерью Тарквиния, и тут же захрапел. Молодой человек лег у противоположной стены и прислушался к храпу. Он тревожился за отца: если тот будет и дальше пить так же, то долго не проживет.

Уснуть Тарквинию удалось не скоро, но приснившийся ему сон был очень ярким.

Ему снилось, как Олиний приносил в жертву ягненка в какой-то незнакомой пещере. Старик разрезал животному брюхо, извлек внутренности и начал всматриваться в них. Тарквиний обвел взглядом темную пещеру, но не увидел и следа бронзовой печени или меча, о которых так часто говорил Олиний.

Гаруспик осмотрел кишки, и выражение его лица изменилось. Тарквиний окликнул его, но старик не отозвался. Казалось, учитель не замечал его присутствия; он со страхом смотрел на вход в пещеру.