Ричард посмотрел поверх кипы пергаментов на столе. Обладатель могучего телосложения, он был плохо приспособлен к тому, чтобы сидеть на стуле, но все равно выглядел по-королевски, облаченный в малиновую тунику, штаны тонкой работы и кожаные сапоги. Он нахмурился:
– Божьи ноги, Руфус! Скверно выглядишь! Ты заболел?
Я замялся. По правде, после смерти Генри меня заедало чувство вины. Исполнив в Саутгемптоне королевское поручение – передав важные послания Ричарда капитанам стоявших там судов, – мы с Рисом вернулись ко двору. Теперь все устремили взгляды на меня: король, Уильям Маршал, его доверенный советник, юстициар Уильям Лоншан, мой враг Фиц-Алдельм и несколько писцов. Таращились даже пажи, застывшие на месте с кувшинами вина.
– Я вполне здоров, сир, спасибо. Погода не самая благоприятная для путешествий, так что я немного простыл.
И я кашлянул – достаточно убедительно, как мне показалось.
Удовлетворившись таким ответом, Ричард спросил:
– Письма передал?
– Да, сир. И доставил ответы капитанов.
Я вручил скатанные в свиток пергаменты пажу, а тот бегом отнес их королю.
– В таком случае ляг лучше в кровать. Я не могу допустить, чтобы один из лучших моих рыцарей разболелся.
Письмоводитель Ричарда взломал первую печать и уже разворачивал свиток, готовясь зачитать его королю.
Со времени коронации в сентябре Ричард полностью сосредоточился на сборе средств и подготовке к давно задуманному походу в Святую землю. Родилась шутка, что все в его королевстве пошло на продажу: власть, чины, графства и шерифства, замки, города и маноры. Ни дня не проходило без того, чтобы дворец не осаждали лорды и епископы, стремившиеся сохранить свои титулы или земли и разжиться новыми.
Радуясь, что король переключил свое внимание на другие дела, я пробормотал слова благодарности и удалился.
Фиц-Алдельм, ранее посланный к новому шотландскому королю Вильгельму и только что вернувшийся, обжег меня полным злобы взглядом. Ненависть всколыхнулась во мне, но не так, как прежде. Следом нахлынула вина. «Убийца, – думал я. – Я – убийца». Я был проклят вдвойне, потому что, если бы понадобилось убить Генри снова, я бы сделал это. Теперь Фиц-Алдельм лишился оснований обвинять меня в гибели брата.
Ричард крикнул мне вслед, чтобы я отдыхал столько, сколько понадобится.
«Мне нужен священник, а не лекарь», – подумал я. Но грех мой был так тяжек, что я не решался исповедаться. То была моя личная вина, заслуженная кара за содеянное. Так или иначе, мне придется нести ее молча.
Что до Риса, то его наш поступок не тяготил, но он видел, в каком я настроении. Он проводил меня в таверну на окраине города и начал ставить передо мной один кувшин вина за другим. О Саутгемптоне не упоминалось. Вместо этого мы говорили про Утремер, Святую землю, и про победы, ждущие нас там. Еще мы пели – исполняли похабные песенки под треньканье менестреля на гитерне[3]. Мое настроение несколько улучшилось. Поддерживаемый твердой рукой Риса, я пошел, шатаясь, обратно во дворец. Не помню, как он уложил меня в постель, но как-то уложил: на следующее утро я проснулся с трещащей головой в своей кровати. Чтобы не показываться королю – ведь тот велел поправляться, а мне стало только хуже, – я остался под одеялом и жалел себя. В итоге терпение Риса иссякло. Поставив рядом с кроватью горшок и кувшин с водой, он бросил меня наедине с моими страданиями. Мне не хватило сил и духу позвать его назад, не говоря уж о том, чтобы сделать ему внушение.
Я провалился в сон, где меня без конца терзали последние слова Генри: «Они для меня – все. Не причиняйте им вреда, умоляю!» Снова и снова я видел, как Рис крепко держит его, а мой кинжал рассекает ему горло. Вздрогнув, я пробудился. В желудке ощущалась тяжесть, я потянулся за горшком и изверг выпитую незадолго перед тем воду. Лицо мое покрывала холодная испарина, с губы стекала слюна. Так я и лежал, свисая с кровати, слишком разбитый, чтобы пошевелиться.
Даже звук шагов на входе в комнату не заставил меня поднять голову. Это Рис, мелькнула неясная мысль, а быть может, жандарм Ришар де Дрюн, еще один мой приятель и товарищ по оружию. Сейчас начнет меня подначивать, как поступил бы и Филип, если бы вошел. Оруженосец Ричарда – некогда в этом звании состоял и я, – Филип был самым близким из моих друзей, с которым я делился почти всем. Я подумал, не рассказать ли про Саутгемптон, но, представив его ужас и отвращение, решил, что не стоит. Убийство Генри останется мрачной тайной, моей и Риса.
– Снова выпил лишнего, да?
Раздался тихий смех.
Удивленный – Беатриса нечасто заглядывала одна в мою комнату, ибо показаться здесь без компаньонки значило поставить под удар свою репутацию, – я вскинул голову:
– Госпожа. – Я утер губы и попытался улыбнуться. – Всего один кубок сверх меры, быть может.
Обладательница каштановых волос, пышной фигуры и очаровательной улыбки, Беатриса была служанкой одной из придворных дам Алиеноры. Я начал ухаживать за ней двумя годами раньше. Вопреки долгим разлукам, так как она неотлучно состояла при своей госпоже, а я – при короле, наша страсть каждый раз вспыхивала заново в миг встречи. Во время тайных свиданий в конюшнях или съемных комнатах над тавернами мы занимались всем, только не возлежали друг с другом как мужчина и женщина. Эту последнюю преграду Беатриса отказывалась переступить.
– Вот когда мы поженимся, Руфус… – взяла в привычку говорить она.
Она старалась встретиться со мной взглядом, и я, да простит меня Господь, нашептывал ей на ушко, что вот мы станем мужем и женой и тогда…
– Руфус?
Погрузившись в свои мысли, я не слышал ни слова.
– Госпожа?
– Руфус! – Она притопнула ножкой. Обычно я находил это ее телодвижение привлекательным, но сейчас оно казалось капризом. – Ты не в том состоянии, чтобы разговаривать о серьезных вещах.
Ее тон напомнил о том, что в последние месяцы мы частенько ссорились. Беатриса становилась одержима замужеством, я же, осознав то печальное обстоятельство, что она – не женщина моей мечты, под любым удобным предлогом уклонялся от брачных уз.
Я сел и придал лицу серьезное выражение.
– В состоянии, госпожа. Прошу простить меня.
– Я говорила, что ты скоро уезжаешь, – сказала она, смягчившись. – В Святую землю.
К моему облегчению, тошнота отступала.
– Самое позднее – весной, а может, и раньше.
Король утверждал, что намерен встретиться с Филиппом Французским в конце года, обсудить с ним будущее путешествие в Утремер и многое другое. Как только мы доберемся до Нормандии, назад в Англию пути не будет. И было крайне маловероятно, что королева Алиенора поедет с нами.
– Я не увижу тебя по меньшей мере год, а то и больше.
В голосе ее звучала печаль, отозвавшаяся в моем сердце.
– Это верно, госпожа.
– У нас есть еще время для помолвки и свадьбы, – продолжила она лукаво. – Став мужем и женой, мы сможем наконец познать друг друга.
– Мы сможем… – проговорил я заплетающимся языком и глядел осоловелыми глазами. Смотреть на нее было приятно, но властная нотка в ее голосе мне не понравилась.
– Как думаешь, король придет? – спросила она.
– Придет? – Я до сих пор туго соображал. – Куда?
– На нашу свадьбу!
Господи Иисусе, подумал я. Мне и раньше приходила мысль, что она больше ценит мою близость к королю и положение при дворе, чем наши отношения. Вот и доказательство. Неизбежный отъезд в Утремер становился удобным случаем, чтобы порвать связь. Сердце у меня сжалось, но не от грусти, а при воспоминании об Алиеноре, первой моей любви. Вот ей бы я, не задумываясь, предложил руку и женился бы по возвращении из Святой земли. Увы, рассчитывать на это не приходилось. Несколько лет назад она вместе со своей госпожой Матильдой, сестрой Ричарда, уехала в Германию, а смерть Матильды, приключившаяся в начале этого года, делала надежды на ее возвращение почти призрачными.
– Скажи что-нибудь!
– Беатриса, я…
– Ты не хочешь на мне жениться?
Я понурил голову, и именно этого, разумеется, не следовало делать.
– Ну?
Вопрос был ядовитым, как осиное жало.
Даже в лучшие времена мне было трудно общаться с Беатрисой или любой другой женщиной, когда она расчувствуется. Голова гудела как барабан, и я не мог найти слов. Скажу правду – разобью ей сердце. Пусть я и убийца, но такого допустить не могу.
– Об ином я и не мечтаю, любимая, – слукавил я. – Но весьма вероятно, что я погибну в бою.
– Не говори так! – Беатриса села рядом на кровать и взяла меня за руку. На глаза у нее навернулись слезы.
– Это так, моя госпожа. – Говоря правду, я укреплял в себе решимость покончить нашу связь, и избранный путь казался многообещающим. – Я не могу оставить тебя вдовой всего через несколько месяцев после свадьбы.
– Другие рыцари женятся перед отъездом!
Она была права. Я с ходу мог назвать двоих. «Лишь бы она согласилась», – подумал я.
– А они так же близки к королю? Тебе ведь известно, Беатриса, что в бою он как лев. Ричард там, где идет самая жестокая схватка, а я – рядом с ним. Мы и смерть будем ходить по Утремеру рука об руку.
Она побледнела:
– Ты пугаешь меня, Руфус. Ты ищешь смерти?
Как странно: иногда кто-нибудь, не ведая того, указывает на правду, какой бы суровой та ни была.
– Если Смерть найдет меня, госпожа, я встречу ее лицом к лицу, – сказал я, а про себя добавил: «Именно этого я и заслуживаю».
– Руфус!
Хлынули слезы.
– Лучше каждому из нас идти своей дорогой. – Она зашлась в рыданиях, и я погладил ее по плечу. Стыдясь своего вранья, я несказанно обрадовался приходу де Дрюна.
Беатриса отпрянула. Взяв себя в руки, она бросила на меня сердитый взгляд, пробормотала, что понапрасну тратила на меня время, и выпорхнула за дверь.
Де Дрюн с ангельским видом насвистывал мелодию.
– Я вам помешал?
– Некоторым образом.
Я чувствовал себя измотанным, опустошенным.
– На, похмелись.
Он сунул мне флягу.
Я отхлебнул добрую четверть, прежде чем он меня остановил.
– Такое не один пенни стоит, – возмутился де Дрюн. – Это тебе не английская кислятина, которую человек способен пить, только зажмурив глаза и стиснув зубы.
– За то, что ты так бесцеремонно ворвался, надо было отпить еще больше, – буркнул я в притворном гневе.
– Откуда я мог знать, что ты надеешься разыграть тут зверя с двумя спинами?
Подобно Филипу, де Дрюн знал о моих нежных отношениях с Беатрисой и о неудаче в преодолении последнего рубежа.
Я фыркнул.
– Этому не суждено было случиться. – Я вздохнул. – Увы.
– Жаль, – сказал он, скроив сочувственную мину.
– Не о чем жалеть.
Порыв страсти отступал под напором головной боли, и здравый смысл брал свое.
– Как так?
– Если я возлягу с ней, она глубоко запустит в меня коготки.
Де Дрюн вопросительно посмотрел на меня.
– Беатриса хочет, чтобы мы поженились до нашего отъезда в Утремер, – пояснил я.
– А это не совпадает с твоими намерениями?
Я мотнул головой настолько резко, насколько позволяла боль.
– Именно это я пытался втолковать ей, когда ты ввалился.
– Разумно. Бог весть, как долго мы будем отсутствовать.
– Если вообще вернемся. – Я вспомнил о Генри и об избавлении, которое даст мне смерть.
– Поменьше бы таких разговоров. – Жандарм нахмурился. – Я, например, твердо рассчитываю вернуться из Святой земли. К тому времени, даст бог, я стану богатым человеком.
– И чем же ты займешься? – полюбопытствовал я, с радостью отвлекаясь от своих мрачных мыслей.
– Говорят, время никого не ждет. – Ришар глянул на меня. – Я подумываю обзавестись хозяйством, открыть таверну, быть может.
Я ухмыльнулся:
– С бесплатным элем для старых приятелей?
– Этого я не говорил.
Мы рассмеялись, и де Дрюн не возразил, когда я снова потянулся к фляге.
Эх, если бы отношения с женщинами были такими же простыми, как с товарищами по оружию!
Приближалось Рождество. Приготовления Ричарда шли полным ходом. Меня не уставало удивлять его внимание к подробностям. Он помнил, сколько подков заказал в том или ином городе – «пятьдесят тысяч в кузницах Динского леса», например, – или сколько колес для возов обещал поставить какой-нибудь сеньор. Бесконечно деятельный, он расхаживал взад-вперед, выпаливая перечни цифр, названия кораблей, сведения о размере их команд и необходимом запасе провизии, а писцы и служители отчаянно заносили все это в свитки и пергаментные книги.
По разным отрывкам я мог составить общее представление о предполагаемом походе. Сто тысяч гвоздей здесь. Двадцать раз по двадцать бочек солонины там. Две верховые и две вьючные лошади с каждого города в Англии, и половина этого – с каждого поместья. Дюжина рыцарей и двести лучников с оружием и запасом стрел от одного барона; десять рыцарей и сто пятьдесят жандармов – от другого. Одна цифра засела у меня в уме прочнее остальных. Четырнадцать тысяч фунтов, более чем полугодовой объем податных сборов Англии, предназначались для того, чтобы нанять флот в сто кораблей. Эти невообразимые деньги позволяли представить размах предприятия, участником которого я был. Кроме того, услышав об этом, я еще больше проникся верой в наш успех.
О проекте
О подписке