Ава смотрела в глаза младенца, скривившегося у нее на руках. Его слегка оттопыренная верхняя губа напоминала ей ухмылку умершего мужа. У того губа точно так же тянулась вверх к носу. Взгляд младенца был серьезным, он сверлил Аву, словно знал все ее прегрешения и ждал, пока та сознается в них. У старухи невольно возникло желание скрыться от слишком осознанного взгляда ребенка.
Еще один из рода Бяли. Ее праправнук.
Ава вглядывалась в него, как в смутное будущее, отчаянно не желавшее вырисовываться для нее в ясное полотно.
Младенец схватился за палец Авы. Он сжал его, мешая Аве отвести от него взгляд. Смотри на меня. Смотри. Я – это ты. Но Ава в нем себя не видела. Странное чувство: детей мы считаем своим продолжением, практически собственной рукой, от которой мы неотделимы. Внуки становятся для нас пальцами, они на кончике нашего тела, но все еще часть нас. С правнуками все было иначе. Временами, глядя на них, Ава думала о том, что это уже далекие от нее кусочки жизни. С праправнуком же ее охватила тоска. Горестное чувство потери. Ты есть начало этого существа, но оно настолько далеко от тебя, что ты едва ли чувствуешь свое влияние на него. Род продолжен, но продолжена ли в нем ты?
– Ава-ханум, наверное, очень рада такому событию, – заговорила одна из гостий, приглашенных Авой на чай. Нужно было переговорить с этими болтливыми кумушками и узнать, что известно их мужьям о надвигающейся опасности. Ходили слухи о том, что часть армян начала уезжать из Стамбула и его окрестностей, опасаясь погромов. – Увидеть рождение праправнука – это благословение, данное не каждому. Да будет его жизнь долгой и сладкой, как халва, иншалла.
– Пусть и тебе будет дано такое благословение, – ответила Ава, передавая младенца в руки Несрин.
Та, покачивая ребенка, касалась пальцами его смуглых щек и все не верила, что дала ему жизнь. Ее утроба оказалась такой плодовитой, что Несрин забеременела в первую же брачную ночь. Мать Несрин, боявшаяся радоваться слишком явно, внутри ликовала. Каждый раз она приносила дочери очередной амулет от сглаза – уж слишком много вокруг дурных людей и зависти. Не был исключением и этот день. Запивая рассыпающуюся пахлаву терпким чаем, она косилась на дочь. Не могла понять, надела ли та кулон в виде синего зрачка.
– Говорят, ваш сын скоро женится, – продолжила Ава, стараясь аккуратно устроиться на диване. Кости ныли весь последний месяц, пальцы на руках скрючивались все больше, образуя узлы, похожие на корни деревьев. – Кого выбрала его достопочтенная мать?
– Нашу Айше, старшую дочь аптекаря. Такая красавица выросла, истинный восточный цветок.
– Пусть будет благом.
– Благодарю вас, Ава-ханум. – Гостья кротко опустила глаза. Погляди на нее со стороны, никто никогда бы не догадался, что вчера она беседовала с мужем о том, что́ хотела бы забрать из дома Бяли. Слушая мужа, который рассказывал об ограблениях армянских домов, она понимала, что на армянах все не кончится. Она уже приглядела гарнитур в гостиной Авы-ханум, который будет чудесно смотреться в ее доме. К нему также подойдут несколько полотен, увиденных ею у соседей-греков. Жаль, конечно, что такие приятные люди вынуждены будут скоро покинуть их. Однако на смену им придут другие. В конце концов, нужно быть более открытой к новым знакомствам. – Если Аллах благословит, следующей весной у меня уже будет первый внук.
– Ваш муж, слышала, недавно из Стамбула вернулся. Как его здоровье? Тяжело, наверное, ему столько времени без семьи.
– Он в добром здравии, благодарю вас. – Женщина отпила глоток чая, присматриваясь к тонкому фарфору чашки. Пожалуй, чайные сервизы и столовое серебро тоже стоит забрать из дома Авы-ханум. – Только вчера вернулся. Дела требуют его постоянного присутствия. Мы относимся с пониманием к возложенным на него нашим великим государством обязанностям.
– Говорят, в Стамбуле сейчас неспокойно. – Ава метнула в гостью проницательный взгляд. – Что ваш муж об этом думает?
– Да разве мужья с нами делятся хоть чем-то? – Гостья рассмеялась, не выдавая своей настороженности от неудобных вопросов.
– Вы, конечно, абсолютно правы, – вклинилась мать Несрин, оторвавшаяся от своих любимых сладостей. – Мой муж едва ли раз в жизни со мной о делах говорил.
– И все же, – настойчиво продолжила Ава скрипучим голосом, – ходят слухи, что в Стамбуле некоторых людей вынудили оставить свои дома.
– Откуда же нам знать, что их заставило поступить так. – Гостья продолжала рассматривать чайный сервиз, купленный Авой пару лет назад. Взгляд цеплялся и за ковер под ногами. Цветочный орнамент распускался по его краям, имитируя своей формой волны. Ах, как красиво бы этот ковер смотрелся в спальне ее дочери. Отлично бы подошел к недавно заказанным из Франции портьерам. – Уверена, что каждому помогут. Наше государство никого не оставит в беде, иншалла.
Ава медленно допивала свой чай. Ее узловатые пальцы крепко держали блюдце, пока мысли лихорадочно искали покой. Отчего будущее так мучительно старается спрятаться от нее? Турецкая ханум явно привирала, Ава чувствовала это всем нутром. Будучи дочерью переселенца, на себе испытавшая муки жизни на чужбине, она отчаянно пыталась защитить от этой участи свое потомство. Для того ли она вскармливала сыновей, чтобы они бежали, как их дед?
С того момента, когда губы старшего сына коснулись ее груди в поисках пищи и успокоения, Ава ни секунды больше не думала о себе. Все было для него – для сына. Затем для них – для всех ее троих сыновей. После – для внуков и правнуков, слившихся для нее в единое потомство.
Каждые роды были для нее мукой. Ава боялась смерти и того, что ее дети останутся без матери. Но те страдания она никогда не отдала бы кому-то еще. То была ее ноша и ее счастье. До появления первого ребенка она еще могла проклинать жизнь и печалиться оттого, что грамоте ее учили по остаточному принципу. Мол, что-то да запомнит из разговоров братьев. Внутренняя тяга к знаниям, словно божественный зов, побуждала Аву ухватывать эти крупицы и выращивать из них семена. После рождения ее старшего сына семена проросли в колосья. Ава теперь знала, что сделает все для лучшей жизни этого розовощекого младенца, чего бы это ей ни стоило. Время стенать о несправедливости этого мира к женщине сменилось эпохой борьбы. После смерти мужа эта борьба лишь усилилась в бесконечной череде споров с его родными из-за доставшейся ей небольшой ковровой мастерской. Они, недовольные тем, что прибыльное дело уплывает из рук, всячески старались задеть Аву и высказать сомнения в способности женщины управлять таким тяжелым и непростым делом. Однако Ава, которой тогда только исполнилось двадцать, показала свой жесткий характер и объединила свою крохотную мастерскую с еще одной такой же, но принадлежавшей армянской вдове. Через двадцать лет они уже управляли крупной мануфактурой, выполнявшей заказы всех местных чиновников и представителей знати.
– Да и не пристало нам, женщинам, такие вещи обсуждать. – Мать Несрин считала подобные разговоры слишком утомительными для себя и не понимала, зачем Ава-ханум мучает гостью, вместо того чтобы просто наслаждаться чудесным днем в окружении семьи. Даром что у нее родился праправнук. – Мы в них ничего не понимаем.
Ава поджала тонкие губы, сплошь покрытые вертикальными морщинками, похожими на стебли цветов.
– Пожалуй, многие в Европе с вами не согласились бы. Там женщины давно борются за свои права.
– Ох, ну до чего безумны эти европейцы! – Мать Несрин шумно выдохнула, воздевая глаза к небу, словно просила Ходэ указать жительницам европейских стран на их глупость. – Зачем женщине ходить на какие-то выборы и работать? Это же уму непостижимо! Работают только несчастные, оставшиеся без мужской защиты. Кто в здравом уме самовольно берет на себя тяготы забот о семье?
Неловкая тишина, возникшая после этих слов, прервалась плачем младенца. Выдохнув с облегчением, Несрин решила немедленно воспользоваться этим случаем, чтобы уйти в свою комнату. Разговоры слишком ее утомляли из-за бессонных ночей, последовавших за рождением сына.
– Иди, – отпустила ее Ава. – Тебе нужно больше времени проводить с ребенком, а не с такими старухами, как мы. Это ты еще успеешь.
Поцеловав руку Авы-ханум и приложив ее ко лбу для выражения почтения, Несрин направилась к выходу из комнаты. По пути она метнула предупреждающий взгляд в сторону матери в надежде на то, что она перестанет перечить Аве-ханум.
– Речь, конечно, не идет о вас, Ава-ханум, – решила загладить свою резкость мать Несрин. – Вы многоуважаемая ханум нашего города, и каждый знает, как тяжело вам пришлось после смерти дорогого супруга. Я ни в коем случае не умаляю ваших заслуг и не сомневаюсь в вашей способности вести дела наравне с мужчинами.
– Если могу я, то почему не может другая женщина?
– Ну что вы, Ава-ханум, вы у нас одарены многочисленными талантами, недоступными нам. Стоит ли нам хоть в какой-то мере сравнивать вас с другими женщинами? Это будет несправедливо по отношению к ним.
– Помяните мое слово: то, что вам кажется сейчас безумием – избирательные права и возможность учиться в университете для женщин, – через сто лет будет нормальным для ваших потомков. И уже ваша прапраправнучка совершенно не согласится с вашими словами.
– Не стану с вами спорить, Ава-ханум. Да и кто я такая, чтобы сомневаться в вашей дальновидности? Я лишь подумала, что, может, это и не такое счастье для женщины – получить право работать, словно мужчина.
Ава широким махом руки завершила разговор. Она прокашлялась. Здоровье стало подводить ее все чаще.
– Говорят, в городе поселилась новая модистка?
Несрин укачивала ребенка, стараясь сохранять спокойствие. С недавних пор ей это давалось с большим трудом. Крик младенца сводил ее с ума. Почему никто ей не говорил о том, что материнство – это так тяжело? Все ее подруги, да и мать, только и делали, что рассказывали о том, какое это благословение – иметь детей. Много детей. Как можно больше. Несрин не припоминала, чтобы хоть кто-то из них заикнулся о том, как хочется порой закрыть уши и никогда не отрывать от них ладоней.
Несрин любила сына. По крайней мере, она старалась себе это повторять, когда смотрела в его мирное лицо. Тень от ресниц на его щеках подрагивала и казалась Несрин самым прекрасным, что она видела в этой жизни. Но бывали и темные дни, когда Несрин хотела, чтобы кто-то забрал у нее ребенка и спас ее от накрывающего отчаяния. В такие дни ее грудь ныла от кормления, покрываясь набухшими венами. Синие реки на молочной коже вздувались вместе с внутренним криком Несрин о помощи.
Пытаясь успокоить больше себя, чем ребенка, молодая мать затягивала колыбельную:
Спи, мое счастье, усни.
Пусть тебе приснятся дальние страны,
Чужие дворцы и султаны,
Места, где мы с тобой никогда не бывали.
Спи, мое счастье, усни.
Ребенок не засыпал и смотрел на мать крохотными карими глазами. Будто спрашивал, что за страны его ждут, о каких султанах поют. Слишком взрослый взгляд, как уже подметила Ава-ханум. Несрин тоже казалось, что ее ребенок – это взрослый человек в теле младенца, который хотел бы заговорить с ней, да не может. В такие моменты она боялась того, что он замечает волны накрывающего ее бессилия.
– Я люблю тебя, малыш. – Несрин продолжала укачивать ребенка, расхаживая кругами по комнате. – Мне лишь так хочется спать, если бы кто-то знал.
Младенец молча глядел на Несрин. Но сон его так и не касался.
Спи, мое счастье, усни.
Пусть тебе приснятся дальние страны,
Чужие дворцы и султаны,
Места, где мы с тобой никогда не бывали.
Спи, мое счастье, усни.
Несрин совершила очередной круг по комнате. Под ногами она чувствовала теплый ворс ковра. Его разноцветные узелки образовывали картину с дивными садами и поющими в них райскими птицами. Ковер – часть ее приданого. Завернутый в тугой рулон, он переселился в дом Авы-ханум вместе с ней, а теперь напоминал о жизни до брака.
Не было ли замужество ошибкой для нее? Может, она пошла против воли Ходэ, когда совершенно непонятным даже ей путем стала невесткой Авы-ханум? Может, Ходэ сделал ее такой невзрачной специально, чтобы лишить хотя бы маленького шанса выйти замуж и стать матерью? Может, он знал, как тяжело ей это будет даваться? Вероятно, ее неприметность была спасением от той жизни, в которой она оказалась.
Тяжелые мысли не покидали Несрин неделями с момента первой брачной ночи, когда Джангир перекатился с нее на свою сторону кровати и практически тут же уснул. Не почувствовавшая ничего Несрин толком даже и не поняла, что произошло. Стала ли она теперь женщиной? Будет ли у нее скоро ребенок? В голове было множество вопросов, которые она не решалась задать мужу.
Джангир всегда был добр к ней. Говорил тихим голосом, словно кроткая женщина, улыбался, если их взгляды случайно пересекались, дарил подарки. Сундук Несрин был полон тканей, из которых некогда было сшить платья. И все же она не чувствовала, что может поделиться с Джангиром своими мыслями. Ей казалось, что они будут ему обидны, ведь нельзя же просто сказать, что не чувствуешь себя счастливой. Выходило, что муж ее плох, раз жена так несчастлива.
Опасалась Несрин делиться своими мыслями и с матерью, гостившей у нее чуть ли не каждую вторую неделю. Та только и делала, что напоминала Несрин, какое счастье на нее снизошло:
– Какая же ты счастливица, Несрин! – Она ласково брала ладони дочери в свои и периодически сжимала их во время разговора. – Ты только посмотри, какая красота вокруг. Тебе повезло стать невесткой этого дома. Ходэ позаботился о том, чтобы ты никогда не познала нужду.
Несрин улыбалась в ответ.
– Счастливица, мама, это действительно так.
Внутри образовывался новый черный комок, желавший пустить наружу липкие черные щупальца. В голове звенело, комната вокруг казалась все более прозрачной, Несрин не выдавала себя:
– Да, сынок ест хорошо. Такой красивый, только спит маловато.
– Это всем детям свойственно, не бери в голову. Радуйся тому, что он здоровый и крепкий.
Несрин снова укачивала ребенка. Он опять не засыпал.
Спи, мое счастье, усни.
Пусть тебе приснятся дальние страны,
Чужие дворцы и султаны,
Места, где мы с тобой никогда не бывали.
Спи, мое счастье, усни.
Дверь комнаты со скрипом открылась. На пороге стоял Джангир. Стараясь не выдавать своего раздражения, он прошептал:
– Снова не спит?
Несрин, закусив губу, кивнула. Глаза ее налились слезами, но нельзя дать им пролиться. Не должен муж думать, что она никчемная жена и мать. Укачивать ребенка – ее единственная обязанность в этом доме, где уже лет десять стряпает и прибирает прислуга, и то она с ней не справляется.
– Дай его мне.
Несрин стала пунцовой. Ее мать ужаснулась бы, узнав, что дочь может отдать ребенка отцу для укачиваний. Несрин почувствовала, как ее подмышки взмокли, словно она стоит под стыдящими взглядами женщин всего города. Эти взгляды прожигают насквозь и словно кричат: «Что это за недоженщина!»
– Может, у меня получится.
Джангир, провозившийся когда-то со всеми своими братьями и сестрами, питал к детям особую привязанность. Ему было интересно наблюдать за тем, как крикливый морщинистый комок превращается в школьника или девушку, которая вот-вот выйдет замуж. Свой ребенок вызывал в нем острое чувство гордости. Словно он сделал что-то важное, подарив этому миру еще одного члена их славного рода.
Младенец смотрел на него так же пристально, как на мать.
– Может, он хочет есть? Ты давала ему грудь?
– Да, не берет уже.
– Ничего. – Джангир поцеловал сына в теплый лоб. – Тогда мы с ним просто погуляем по комнате. Расскажу ему про свой день. Пусть знает, чем занимается отец. Может, тоже станет юристом.
– Пусть Ходэ подарит ему светлую голову. – Несрин чувствовала, как напряжение ее отпускает. Кажется, мужу все равно, что ребенок до сих пор не уложен.
– И светлое, счастливое будущее. – Джангир еще раз поцеловал младенца. – Мы еще будем нянчить его детей.
Впервые после рождения сына Несрин удалось поспать дольше трех часов. Поймав себя на мысли, что муж точно не считает ее безрукой и неспособной матерью, она позволила себе свернуться клубочком и наконец выдохнуть.
Джангир гладил руку спящей Несрин. Совсем умаялась.
О проекте
О подписке