5.

Распрощавшись с Профессором, Миша попытался узнать, кто такой Андрей Кусто. Поиск в Сети не пролил свет на личность загадочного океанолога. Из ныне живущих именем Андрей Кусто подписывались три блогера, два дайвера и один диджей. Ни в ком из них Миша не распознал своего «проводника к тайнам океана».

Вернувшись в Москву, Миша очистил свой график практически ото всех дел и приступил к изучению вопросов мусорных пятен и океана в целом.

В мечтах Крымского безграничное водное пространство представлялось единственным спасением от пристального внимания стоящих выше. И важнее этой цели для него не было ничего.

Большая вода снилась ему по ночам, а днём она же слала ему приветы, прорываясь через рутину городской жизни посредством обыденных вещей. Он мог увидеть её в ресторане, в кружевах от упавшей в воду капли, омывая руки в специальном блюде, или в офисе, когда всматривался в московский горизонт. Ему казалось, что расположенные вдали высотки бегут единой волной и прямо сейчас смоют нижележащий город. В такие моменты он не замечал, что непроизвольно задерживает дыхание. Затем он приходил в себя, делал несколько жадных вдохов, и блюдце вновь становилось блюдцем, а горизонт – горизонтом.

Одним утром позвонил Профессор и сообщил крайне важную новость: Кусто уже в Москве и ждёт Мишиного звонка для обсуждения деталей личной встречи. Особенную же радость Мише принесло известие, что Чистодел заочно, через гонцов, дал добро на совместную работу Кусто с Крымским.

По Мишиному телу прошла волна физически ощутимого счастья. Столь сильного морального удовлетворения ему не приходилось чувствовать с самого детства. Его ждёт Океан, и ему даже не придётся встречаться с Чистоделом! Разве это не безоговорочная победа?!

– Да! Да! Да! – во весь голос закричал он, чувствуя, что в этот момент перелистывает тёмную страницу своей жизни и гордо ступает на новую – светлую, полную пробуждающей желание жить интриги. Больше никаких зэков, никакой религии, только вода и небо.

– Спасибо вам, я не подведу! Вот увидите, с меня там пользы куда больше будет! – благодарил Миша Профессора. Но Лев Алексеевич не стал дожидаться естественного затухания бурного эмоционального подъёма юноши и погасил его следующей фразой:

– Остынь, фраер. Ты сперва с Кусто поговори. Если он тебя не признает, то мне даже страшно представить, что с тобой будет. Тогда Чистодел тебе точно местечко «на зоне» подыщет. А там уж не знаю, у него есть любимая поговорка, может, слышал? «Навалила хандра – запускай культ жмура». Смекаешь?

– Смекаю, – ответил Миша, не вдумываясь в сказанное стариком.

Записав номер Кусто, Крымский решил повременить со звонком, посчитав, что ему не помешает живо пробежаться по свежим новостям океанических исследований, прежде чем беседовать со столь уважаемым экспертом.

Ближе к вечеру Миша несколько раз сказал сам себе «добрый вечер» разными голосами и, подобрав, по его мнению, наиболее серьёзный, позвонил Кусто. После пары длинных гудков вызов был отбит. А спустя две минуты на телефон Крымского пришло сообщение: «Нахожусь в шумном месте, готов ответить на смс».

Миша неспешно набрал сообщение, уделив особое внимание орфографии: «Добрый вечер! Вас беспокоит Михаил Крымский. Лев Алексеевич попросил меня с Вами встретиться. Когда Вы будете свободны?»

Вскоре пришёл ответ: «Привет, Миша! Я свободен. В течение часа буду в «Макдоналдсе», что возле Белорусского вокзала, подъезжай».

Миша добродушно улыбнулся. Поездка в «Макдоналдс» не входила в его планы, поэтому следующим сообщением он предложил перенести встречу в менее людное место. Но Кусто вновь настоял на своём. Тогда Миша не выдержал и написал следующее: «Поймите, я не могу приехать в «Макдоналдс». Если включить телевизор и зажать листающую каналы клавишу, то со стопроцентной вероятностью в течение минуты вы наткнётесь на моё лицо. Нам просто не дадут поговорить».

Миша был доволен своим доводом, но последовавший за ним ответ Кусто, которого, к слову, пришлось ждать более получаса, убрал улыбку с его лица.

«Понимаю. Ничего страшного, давайте тогда встретимся в Багдаде через два дня. Сегодня уже не получится. У меня регистрация в «Шереметьево» через полтора часа», – писал океанолог.

«Вот тебе и на, – подумал Миша. – Багдад? Это что вообще такое? Тут моя судьба решается, а он надумал шутки шутить».

Не зная, как лучше поступить в данной ситуации, он решил спросить совета у Профессора.

Узнав, что Миша до сих пор не встретился с Кусто, Профессор вышел из себя и стал выражаться грубее обычного:

– А чему ты удивляешься?! Летит человек в Ирак. Я тебе когда его номер дал?! Почему раньше было не позвонить?!

– Я же не знал, что он у вас такой деловой. Скажите мне на милость, что океанологу делать в Ираке?

– Не твоё дело. Ты мне лучше скажи, почему ты такой проблемный? За тебя поручишься, а ты как всегда. Давай дуй в посольство, я сейчас им позвоню, сделаем тебе дипломатическую визу, сразу и полетишь.

– В Ирак? Там же война. Ещё и наши самолёты подключились. Им сейчас только подавай русского, чтобы голову отрезать. Может, я с ним позднее увижусь? Он же вернётся в Москву, правильно?

– Нет, неправильно. Он потом сразу в океан, и ещё полгода ты его не увидишь, что, впрочем, означает, что ты его уже никогда не увидишь, и вообще ничего никогда не увидишь! А теперь скажи мне внятно: ты летишь или нет?

– Лечу.

– Теперь правильно. Советую тебе молиться, чтобы понравиться Кусто, потому что в Москве я тебя, идиота, больше терпеть не собираюсь.

Взамен желанной свободы, ради которой Миша затеял всю эту историю с океаном, он был вынужден упиваться надеждами на снисхождение пока ещё не знакомого ему начальника, опыт заочного общения с которым не внушал оптимизма.

Для себя Миша охарактеризовал Кусто как самодура с отвратительным чувством юмора. Встречи с ним он боялся не меньше, чем попадания в плен террористов. Тех, по крайней мере, можно было задобрить щедрым бизнес-предложением, а как подступиться к чудаковатому учёному, он не знал.

6.

Миша настолько долго сидел с закрытыми глазами, что запечатлённые отпечатки света, спроецированные на внутреннюю поверхность век, успели раствориться. Он погрузился во мрак однородной черноты. Но гладкость картинки не сопутствовала устройству гладкости мысли. Миша нуждался в спокойствии и надеялся, что пустота станет его помощником в поиске внутренней силы; но на деле она лишь подчеркнула половинчатые мысли, которые незавершёнными обрубками вливались в беспрерывный поток сознания.

Смирившись с поражением на пути к духовному равновесию, Миша открыл глаза и посмотрел в иллюминатор. Самолёт, на борту которого он находился, подлетал к Багдаду. На просторах, казалось, безжизненной пустыни изредка виднелись тонкие реки и немногочисленные поселения.

Внешняя скупость местной природы поразила Мишу; пожалуй, впервые он задумался о сложностях жизни на Ближнем Востоке.

Отныне обитатели этих земель переродились в его фантазиях. Он ещё не был с ними знаком, но уже уважал их за умение жить в гармонии с тяжёлым своеобразием пустыни. Миша удивлялся, как по ходу истории им удалось не только выжить, но и в своё время отыграть ключевую роль в развитии мировой науки. К слову, схожие чувства у него вызывали коренные народности российского Севера, что лишний раз характеризовало его как любителя абстрактных параллелей.

У него даже сложилась своя мистифицированная гипотеза, в основе которой не совсем уместно для Ближнего Востока лежали понятия из всё тех же индийских религий. Из неё следовало, что нефть, которую здесь собирали с поверхности реки Евфрат ещё за пять тысяч лет до нашей эры, после индустриализации в начале ХХ века обещала стать кармическим вознаграждением местных народов за климатические издержки региона.

Но что-то пошло не так: вместо того чтобы преобразиться в зажиточные государства с населением, состоящим исключительно из беспечных счастливцев, ряд здешних стран, в том числе Ирак, страдал от жестокости военных действий.

Наконец за окном показался Багдад. Видеть столь величественный город среди безжизненной пустыни было удивительно. Со своей песочной расцветкой Багдад словно продолжал пустыню, но, используя правильные геометрические формы, возвышал победу жизни над обстоятельствами.

В аэропорту Мишу встретил лично посол России в Ираке. Первым делом, после рукопожатия, он надел на юношу бронежилет.

– Аэропорт – это самое безопасное место в Багдаде, пока бояться нечего, но мы поедем через оживлённую часть города, поэтому лучше перестраховаться, – сказал дипломат и сопроводил Мишу в бронированный внедорожник, на кузове которого сидели двое военных с автоматами в руках.

Аэропорт покидали колонной из нескольких автомобилей. Крымский и посол сидели вместе. Лишь за первый километр им довелось преодолеть контроль на более чем пяти вооружённых блокпостах, между которыми попадались весьма приличные участки с ухоженными газонами, пальмами и бьющими из-под земли фонтанами.

Вскоре стало ясно, что блокпосты размещались по городу плотной сеткой. Буквально через каждые двести метров стоял камуфлированный HUMMER с маячившими возле него вооружёнными воинами. Их досмотру подвергалась часть проезжающих авто. В первую очередь Миша подумал не о том, что эти меры предосторожности замедляют движение, а о том, насколько дорого они обходятся для бюджета самого Багдада.

Поначалу здания у дороги встречались нечасто, а те, что попадались, были увешаны полотнищами с изображениями святых сподвижников ислама, оформленными в чёрно-зелёно-красных цветах, как показалось Мише, слегка агрессивных. Местами на них появлялся мужчина, по мнению Крымского, похожий на Иисуса, ввиду наличия бороды и кровоточащей раны на лбу, словно от тернового венка. Ничего не зная об истории Ближнего Востока, Миша предположил, что это действительно Иисус – «Иса, сын Марьям», как его называют мусульмане. Спросить, так ли это на самом деле, он постеснялся.

Решив, что речь идёт о религиозной толерантности, Миша, конечно же, ошибся: на полотнищах изображался не Иисус, а внук пророка Мухаммеда – имам Хусейн. Тем не менее, от мысли о толерантности Крымскому на минуту стало спокойнее. «Не такой уж он и страшный, этот ислам, – думал он, – и нечего им людей пугать, это же единобожие, сродни нашему христианству, по сути, одна история, с весьма схожей моралью». Но спокойствие продолжалось недолго. «Какому «нашему»? – спросил он себя. – Я не христианин и не мусульманин, я самый известный атеист России, а значит, всему враг, и бояться людей верующих, преданных своей религии, мне нужно более, чем кому-либо другому».

Подобная символика также встречалась на флагах у блокпостов и билбордах вдоль дороги. При этом Мишу не покидало стойкое ощущение, что такой тип иллюстрирования он уже где-то встречал. Он покопался в своей памяти и вспомнил, где именно. В этих рисунках просматривалось что-то от ярких, почти кислотных, изображений мужественных воинов, что в его детстве попадались на наклейках-вкладышах, обёрнутых вокруг жевательных резинок.