Цитаты из книги «Драма 11»

– Как думаешь, могло бы все сложиться иначе? – спросил я. – Иначе… – она как-то загадочно это произнесла. – Об этом думать не надо, нет смысла. Все так, как есть, и это настоящее прекрасно в любом его проявлении. У нас есть прошлое, о котором я часто вспоминаю, и менять его я бы не хотела.

– Подступает, падла этакая, – попытался усмехнуться он, но вместо смеха раздался лишь гулкий кашель. – Чувствую, идет за мной. Мучает, зараза, уже год почти, каждую ночь засыпаю и понимаю, что могу не проснуться. Страшно засыпать, сука, трясусь как пацан, Илларион Федорович. И вроде готов уже, и вроде мучаться сил нет, но боюсь безумно. Замечать стал мелочи всякие – муха летит, трещина на стене, цветочек маленький на подоконнике, монетка с каким-то вычеканенным профилем. Музыка прекрасная все время у меня тут играет – Вагнер, Чайковский, Верди. Душа волнуется, трепещет, когда понимаешь, какое великолепие человек создал. А потом слезы на глазах наворачиваются от того, что жизнь-то вот-вот закончится. И я слушаю, слушаю, чтобы уже заслушаться этой музыкой, чтобы блевать от нее тянуло, а она мне все больше и больше нравится. И живость какая-то появляется внутри, хоть вставай и беги – к детям, к внукам. Бывает, лежишь в палате и думаешь: вот завтра полегче будет, хотя бы на полдня выйду, по делам помотаюсь – сделаю и то, и это, закрою вопросы, до которых руки никак не доходили. И сразу вопросы эти, которые ты откладывал все время на потом, такими важными и нужными кажутся. И желание даже есть вроде, да вот только возможности больше нет. Думаешь, еще разок на Собор Парижской Богоматери бы взглянуть, по парку прогуляться. А утром просыпаешься от головной боли, от мокрой подушки, от тряски и понимаешь – какой там вставать, какой-то там дела… Были бы силы музыку включить, головой покрутить – за мухой понаблюдать да за цветочком, который за ночь окреп, позеленел, воспрял. Еще вчера, кажется, молодым был, носился как угорелый. Хоть бы что – и бухал сколько влезет, и курил, и работал сутками… А теперь… Что теперь со мной сталось? И понимаю, что болезнь эта меня изнутри разъедает, что ничего уж тут не поделаешь, а все равно молюсь богу каждый час. А вдруг? А вдруг? Эх, Илларион Федорович, не хочу уходить… – голос его дрогнул, и он сорвался на слезы, разрыдавшись у себя на койке самыми что ни на есть горькими слезами.

– Жизнь, а тем более жизнь, когда перед тобой открыты все двери, прекрасная штука. Все наши ощущения в голове, да и вся жизнь тоже – лишь в голове. Мы боремся часто сами с собой, в то время как борьба эта вовсе не нужна. Нам и в голову не приходит, что бороться не нужно, потому что жизнь стремительно бежит, а на склоне лет нам только и останется, что думать об этой ноше, которую мы зачем-то куда-то тащили всю жизнь.

В голове царил хаос, все мои попытки привести мысли в порядок гибли в зародыше.

– Илларион, скажите тост, – вдруг вставила Наталья и глянула на меня каким-то диким животным взглядом. Алкоголик быстро разлил самогон по рюмкам. – Что ж, – я поднялся с места с рюмкой в руках. – Поднимая рюмку этого прекрасного самогона (а он и правда прекрасен, капитан не соврал), я хочу выпить за старческий маразм и непробиваемую глупость. Хочу выпить за зависть, за недалекость, за небрежность. Я хочу выпить за хамство, за желчь, за язвительность! За бедность и грязь, за прозябание и безвыходность! Я пью за глупость и трусость. За так называемую русскую душу. За Россию в целом, за нашу родину. За рванину и быдло! За вас, мои дорогие!

– Да уж, куда там Париж? Мы даже в Екатеринбург вырваться не смогли, – почесав затылок, проговорил он. – Так и поглотила нас эта деревенская жизнь. Если б заново все начать… – Заново не получится, – сказал я. – Но начать никогда не поздно.

– Моя жизнь так вообще не заслуживает отдельной беседы, – засмеялась Наталья. – Домохозяйка. Готовлю, помогаю делать уроки, читаю. Иногда ублажаю мужа, но это редко. Соловьев стиснул зубы. Я прыснул. Дед погрустнел. Остальные сдерживали смех.

У вас глаза, полные грусти. Вы только считаете себя уверенным и дерзким. На самом деле вы грустите. Вы одиноки, я это точно знаю. И вы правда хороший, хоть и прикрываете это слоем эпатажных выходок.

Меня трудно задеть, ранить, подколоть, точно так же как бактерии, которую изучает профессор через микроскоп, трудно ранить его самого. На все ситуации – конфликтные, злобные, странные – я смотрю свысока, воспринимая их как очередную любопытную историю. Мне безумно интересна эта жизнь со всеми ее волшебными закатами, навозными кучами, праздниками, смертью, красотой и мраком

Но, будучи человеком, которого тошнит при одной только мысли о том, что нужно повторять что-то вновь и вновь, производя однотипные монотонные действия на постоянной основе, я ни разу не довел свои записи до хоть сколько-нибудь пригодного виду. Уповаю на то, что на сей раз мне удастся одержать победу в этом сражении с самим собой, ибо дело, как мне думается, стоит того, чтобы быть записанным.