Цитаты из книг автора «Азарий Плисецкий»

Когда мамы не стало, Майи не было в Москве. Узнав о случившемся, позвонила мне, плакала и повторяла: “Как же мы теперь без мамы…” Кажется, она гастролировала в Японии и на похороны приехать не смогла.

Кинорежиссер Василий Катанян, друживший с Майей, пишет в книге “Прикосновение к идолам”: “Я очень любил ее мать, Рахиль Михайловну, достойную, добрую женщину. Непонятно было, как она все успевала – готовка, уборка, все ели в разное время, Майя шла в класс – надо выгладить хитон, Алик вернулся с репетиции, младший готовит уроки… Она была подвижная и стремительная”.

Майя, получившая в 1957 году свою первую “Волгу”, водительских прав не имела, и я часто выступал в роли шофера. Я этому бесконечно радовался. Водить автомобиль доставляло мне огромное удовольствие, а о собственной машине я еще только мечтал. Всякий раз, сопровождая Майю на какой-либо прием, я испытывал невероятное чувство гордости, что могу быть ей чем-то полезен и находиться рядом.

Майя с большой симпатией относилась к Донну, но она привыкла к сильным и мужественным партнерам, таким как Фадеечев, Лиепа, Годунов, а чувственность и чувствительность Хорхе были ей чужды. Он со своей ранимостью мог запросто в слезах убежать с репетиции и запереться в уборной. В свою очередь Майя раздражала Донна взрывным характером и нетерпимостью. И, хотя открытых конфликтов между ними я не помню, всегда чувствовалось, что они, скорее, терпят друг друга.

Даже такой прогрессивный артист и хореограф, как Вахтанг Чабукиани, скептически относился к творчеству Бежара. Однажды мы совпали с Вахтангом Михайловичем в Буэнос-Айресе, где он преподавал в театре “Колон”. Я, разумеется, пригласил его на наши выступления. – Ни за что! – отрезал Чабукиани. – Это же не балет, а сплошная порнография! Я был поражен его категоричностью. Хореография Мориса настолько шла вразрез с общепринятым пониманием балета, что его модернистские изыскания вызывали неприятие у многих представителей нашей профессии. Например, легенда Парижской оперы Иветт Шовире во время выступления бежаровской труппы в театре Шанзелизе нервно вскочила со своего места и покинула ложу.

Возвращаясь к Ролану, невозможно избежать его сравнения с другим величайшим хореографом ХХ века – Морисом Бежаром. Их отношения были, мягко говоря, неоднозначными. Когда речь заходила о Бежаре, Ролан без всяких стеснений мог назвать его хореографию полным дерьмом. И хотя начинали они вместе, ведь Бежар танцевал в самой первой труппе, созданной Пети в 1940-х годах, их жизненные и хореографические пути разошлись и больше никогда не пересекались.

Итак, начиная с 1974 года, на протяжении полутора лет я имел счастье бок о бок работать с одним из величайших хореографов ХХ века – Роланом Пети. Каким он был? Прежде всего, невероятным фантазером – все его постановки остроумны и изобретательны, как по эстетике, так и по хореографии. В работе же Пети был настоящим деспотом, абсолютным диктатором, у которого только одна правда – его собственная. Он мог быть бесцеремонным, грубым, мог запросто довести танцовщицу до слез. Единственным авторитетом для Ролана Пети была его жена – французская балерина Зизи Жанмер. Если он к кому-то прислушивался, так только к Зизи, чье мнение было для него законом. Ролан ставил для нее эстрадные номера и балеты, по сути создал ее и черпал в ней вдохновение. Специально для Зизи он поставил в Лондоне в 1949 году свой знаменитый балет “Кармен”. Ради этого спектакля Зизи по настоянию Ролана пришлось коротко остричься. При всем внешнем совершенстве у нее была недостаточно длинная шея, и новая короткая стрижка зрительно ее удлинила. Больше она уже никогда не расставалась с образом а-ля гарсон, ставшим ее визитной карточкой.

Алисия очень ревновала к успеху Майи в “Кармен” и при всяком удобном случае подчеркивала, что наброски балета делались с ее участием. Прекрасно помню, как она противилась поездке Альберто в Москву, мечтая быть первой Кармен. И все-таки первой и лучшей Кармен стала Майя, о чем неоднократно на ухо говорил мне сам Альберто. Алисия же, станцевав в обновленной версии спектакля, установила свою абсолютную монополию на заглавную партию. А единственным Хозе был я.

“22-го шла опять «Кармен», и опять с громадным успехом. Тридцать минут аплодировали после конца и скандировали так, как фламенко в спектакле. Балет все больше и больше нравится. Всё меньше и меньше его ругают. Главные ругатели ходят все время на спектакли. Ненавидят, а оторваться не могут. У меня сейчас очень красивые костюмы, и вообще все идет куда интереснее, чем у тебя на пленке. На спектакль билетов достать невозможно. Бронь для высоких лиц больше не действительна и «книжки» тоже. Много зарубежных газет и журналов интересуются «Кармен». Были Райкин, Топорков, Шостакович, Юткевич (три раза), все музыковеды, композиторы, профессора-шишки, весь дипкорпус, посол США Томпсон сказал, что мы себя обкрадываем, что не вывозим на «мировой рынок». Миллион телефонных звонков, писем и т. д. и т. п.

Когда мы гастролировали в Бостоне, часть труппы была приглашена в летнюю резиденцию президента, расположенную на Кейп-Коде. На этом приеме я познакомился с тремя братьями Кеннеди и их матерью Роуз. У Майи сразу сложились очень теплые отношения с Робертом. Когда выяснилось, что они родились в один день – 20 ноября, – радости и удивлению обоих не было предела. Роберт обожал Майю, и расположение семьи Кеннеди распространилось и на нас. Много лет спустя, уже в 1970-х годах, когда Эдвард, младший из братьев Кеннеди, прилетел с визитом в Москву, мы встретились вновь. Это произошло на Ленинском проспекте, в доме известного коллекционера картин русского авангарда Георгия Костаки, с дочерью которого я в то время дружил. На прием с Кеннеди Георгий Дионисович пригласил художников, артистов и поэтов. Когда Эдварду представили меня как брата Майи Плисецкой, он вспомнил наш приезд на Кейп-Код и, обняв меня за плечи, сочувственно произнес: “У нас вами одна судьба – мы прежде всего чьи-то братья”.