Цитаты из книг автора «Азар Нафиси»

Когда я думаю об этих талантливых женщинах, чьи способности пропали понапрасну, я начинаю еще сильнее презирать систему, физически искоренившую самых увлеченных деятелей образования или вынудившую их уничтожить лучшее в себе, превратив в яростных революционеров, как Фариде, или отшельников, как Мина и мой волшебник. Под осколками своей разрушенной мечты они или удалились от мира, или медленно копили в себе ярость.

Я сказала ему: когда-нибудь я напишу очерк и назову его «Абсолютнейшие неудачники». Посвящу его значению героя-неудачника в художественной литературе, особенно современной. Неудачник представляется мне фигурой полутрагической – порой он жалок, порой смешон, а бывает, что и то, и другое. На ум приходит Дон Кихот – по сути, современный персонаж, рожденный и созданный в то время, когда неудачники пользовались неявным одобрением. К неудачникам можно отнести и Пнина, и Герцога, и даже, пожалуй, Гэтсби, хотя последний терпит крах не по своей воле. Большинство любимых героев Джеймса и Беллоу подходят под эту категорию. Это люди, осознанно выбравшие неудачу, чтобы сохранить собственное «я». Они не снобы, а, скорее представляют собой особую элиту, так как их стандарты высоки. Полагаю, Джеймс чувствовал себя неудачником во многих отношениях: его романы не понимали, но он продолжал писать, как считал нужным.

Вы все видите, что это стул, но когда беретесь описывать его, делаете это исходя из своего местоположения, с вашей исходной позиции, и нельзя сказать, что со всех углов стул выглядит одинаково, так? Конечно, нельзя. Если нельзя сказать это о таком простом предмете, как стул, как можно с абсолютной уверенностью судить о человеке?

Вспоминая те дни, я всегда вижу, как поднимаюсь по лестнице; никогда в своих воспоминаниях я не иду по ступеням вниз.

В тот день у меня возникло ощущение, будто я что-то теряю, оплакиваю смерть чего-то пока что не умершего. Словно все личное вытоптали, подобно хрупким полевым цветам, которые выдирают, чтобы посадить на их месте роскошный сад, где все будет расти культурно и организованно.

я вышла из класса, не сказав студентам о том, что только что начала понимать сама: насколько же сильно наша судьба начинает походить на судьбу Гэтсби. Тот хотел осуществить свою мечту, повторив прошлое, и в конце концов узнал, что прошлое умерло, настоящее – фальшивка, а будущего нет. Не напоминает ли это нашу революцию, которая свершилась во имя нашего общего прошлого и разрушила наши жизни во имя мечты?

Нас, иранцев, с Фицджеральдом объединяло то, что мы стали одержимы этой мечтой, захватившей нашу реальность; мечта эта была ужасной и прекрасной, чудовищной в своем воплощении, так как оправдывала и прощала любое насилие. Вот что у нас было общего, хотя тогда мы этого не понимали. Мечты, Ниязи, – безупречный идеал, они представляют собой нечто завершенное. Разве можно навязывать их постоянно меняющемуся, несовершенному, незавершенному миру? Тогда мы все станем Гумбертом, разрушившим объект своих мечтаний, – или Гэтсби, разрушившим себя.

Фицджеральд пишет: «Никакой огонь и холод не разрушит то, что человек готов хранить в своем призрачном сердце».

Когда он снова заговорил, то сказал, что в одном фильме Лорела и Харди ценности больше, чем во всех революционных трактатах, в том числе в трудах Маркса и Ленина. То, что они называли «революционным пылом», пылом не являлось, не являлось даже безумием – это была грубая эмоция, недостойная настоящей литературы.

Как и другие идеологические режимы, исламские революционеры, по-видимому, верили, что писатели стоят на страже нравственности. Это сбивало писателям прицел; в этой священной роли они, как ни парадоксально, оказывались связанными по рукам и ногам. За новый высокий статус приходилось расплачиваться эстетическим бессилием.