Цитаты из книг автора «Азар Нафиси»

В романах Остин нет прикосновений, но есть напряжение, эротическая текстура, сотканная звуками и паузами. Остин создает атмосферу томления, противопоставляя персонажей, испытывающих притяжение друг к другу. Элизабет и Дарси оказываются рядом в нескольких сценах, но в общественных местах не могут общаться на интимные темы. Остин помещает героев в одну комнату, но не дает им сблизиться, и это приводит к фрустрации и напряжению.

Я бы не сказала, что романы Остин начисто лишены страсти. Им, безусловно, не хватает зрелой чувственности, тяготения к беспредельному романтическому экстазу, которому подвержены, к примеру, Джейн Эйр и Рочестер. В романах Остин чувственность есть, но более приглушенная; есть желание, но более опосредованное.

Нассрин, ответила я, нет никаких женщин, умудренных опытом в этих делах, что бы ты там себе ни думала. Начиная общение с каждым новым мужчиной, я всегда начинаю с нуля. Это происходит на уровне инстинктов. Тебе лишь нужно научиться отбрасывать все, что тебя сдерживает, и вернуться в детство, когда ты играла в шарики с мальчишками и это получалось совершенно естественно.

Все великие романы, которые мы читаем, бросают вызов правящей идеологии. Они становятся потенциальной угрозой и опасностью не столько из-за того, что в них написано, сколько из-за того, как они написаны, из-за того, как они интерпретируют реальность и вымысел. В романах Джейн Остин это особенно очевидно.

Манна упорно отказывалась как-то менять ситуацию. Осознание, что ее таланты пропадут впустую, приносило ей почти злорадное удовлетворение. Как мой волшебник, она решила быть критичнее к себе, а не критиковать весь мир. Манна и волшебник винили себя за то, что их жизнями стали управлять люди гораздо более невежественные, чем они сами.

– Здесь, в Иране, мы знаем, кто мы, – неуверенно произнесла она. – Здесь мы можем чего-то в жизни добиться. А там – неизвестно, что там с нами будет. – Испытание свободой, – задумчиво проговорила Нассрин, цитируя мою любимую строку из Беллоу[96].

Биджан хотел остаться в Иране не просто потому, что в Штатах он не нашел бы работу и чувствовал бы себя чужим – вся его семья жила в Америке, да и он сам прожил там больше лет, чем в Иране. Я хочу остаться, потому что люблю эту страну, сказал он мне. Мы должны остаться в знак сопротивления, показать им, что нас не перехитрить. Само наше присутствие здесь – ложка дегтя в их бочке меда. В какой еще стране мира лекция о «Госпоже Бовари» собирает такие толпы и почти провоцирует бунт? Нельзя просто сдаться и уехать; мы нужны здесь. Я люблю эту страну, повторил он. А я разве не люблю, спросила я себя?

– На твоем месте я бы как можно скорее сбежала из страны, – посоветовала она Саназ. – Не оставайся здесь и не выходи ни за кого, кто планирует здесь остаться. Ты тут сгниешь. Махшид взглянула на нее с укором. – Это же наша родина, – произнесла она, выпятив губы. – Мы столько можем для нее сделать. – Да ничего мы не можем – ничего! – уверенно и безапелляционно провозгласила Манна. – Ты можешь писать, а вы – преподавать, – возразила Махшид и коротко взглянула на меня. – Нам нужны хорошие критики. И хорошие учителя. – Да, – сказала Манна, – хорошие учителя вроде профессора Нафиси. Она работала не покладая рук столько лет, и что? На днях Нима сказал, что даже уличные торговцы больше зарабатывают; стоило ли тратить столько лет и учиться на магистра английской литературы? – Если все уедут, – сказала Махшид, упершись взглядом в пол, – кто построит в нашей стране что-то стоящее? Как можно быть такими безответственными? Я спрашивала себя об этом днем и ночью. Мне и Биджан говорил: не могут все взять и уехать из страны, это наш дом. Мир огромен, сказал волшебник, когда я пришла к нему со своими печалями. Вы можете писать и преподавать в любой точке мира. Там вас будут и больше читать, и лучше слышать. Так уезжать или нет? В конечном итоге это очень личное решение, рассудил волшебник. Я всегда восхищался честностью вашего бывшего коллеги, сказал он. Какого бывшего коллеги, спросила я? Доктора А. – тот сказал, что уезжает по одной причине: чтобы спокойно пить пиво. Надоели уже эти лжепатриоты, которые все свои личные изъяны и желания прикрывают патриотическим пылом. Они остаются в стране, потому что им больше нигде не прожить; за границей они уже не будут большими шишками, как здесь, а сколько разговоров о «жертве ради родины»! Те же, кто уехал, утверждают, что сделали это, чтобы издалека критиковать и разоблачать режим. Зачем эти отговорки? В чем-то он был прав, но все было сложнее.

Когда я рассказала ему о решении уйти из университета и создать тайную группу для занятий дома, он спросил: а как вы собираетесь выживать? Вы обрубили все общественные связи, преподавание – ваше последнее пристанище. Я сказала, что хочу преподавать литературу на дому лишь тем студентам, которые действительно любят литературу. Вы мне поможете? Я-то помогу, ответил он, конечно, помогу, но вы знаете, что это значит? Что, спросила я? Что вы скоро нас покинете. Вы все сильнее замыкаетесь в себе. Постепенно отказались от всей общественной деятельности. Да, но у меня будет моя группа, возразила я. Эта группа будет собираться у вас дома, ответил он. Вы же говорили, что собираетесь написать новую книгу на персидском. А теперь у нас только и разговоров о том, что вы скажете на следующей конференции в США или Европе. Вы пишете для читателей. Но у меня есть вы, возразила я. Я плохой пример для подражания, ответил он. Вы используете меня как часть своего призрачного мира.

Станьте для них тем, кем являются поэты для царей-философов. Дайте им лучшее, что может предложить другой мир, – дайте им чистый вымысел и верните право распоряжаться своим воображением, – торжествующе заключил он и взглянул на меня так, словно ожидал, что я воскликну «ура» и зааплодирую его мудрому совету. – Знаете, вам не помешает не только учить, но и следовать своей философии. Взять ту же Джейн Остин, – произнес он, как мне показалось, со снисходительным великодушием. – Вы говорили, что она не интересовалась политикой, и не потому, что не разбиралась в ней, а потому, что не позволяла обществу вторгаться в свою работу и свое воображение. В то время в мире бушевали наполеоновские войны, а она создала свой собственный независимый мир, мир, который вы спустя двести лет в Исламской Республике Иран демонстрируете как вымышленный идеал демократии. Помните, как вы говорили, что первый шаг в борьбе с тиранией – заниматься своим делом и поступать по совести? – терпеливо продолжал он. – Вы говорили о пространстве, куда не проникнет тирания, о необходимости иметь личное пространство, пространство для творчества. Так создайте их, леди-профессор! Хватит ныть и зацикливаться на действиях и словах Исламской Республики; сосредоточьтесь наконец на своей Остин.