Цитаты из книги «Читая Лолиту в Тегеране»

Обе стороны при этом были непоколебимы в своей позиции: одни считали, что я буду предательницей, если брошу молодежь на произвол учителей, являющихся проводниками прогнившей идеологии; другие утверждали, что я предам все свои идеалы, решив сотрудничать с режимом, разрушившим жизни многих наших коллег и студентов. И те и другие были правы.

Поворотные моменты всегда кажутся такими внезапными и абсолютными; их словно ничто не предвещает. Но, разумеется, это не так. Поворотному моменту всегда предшествует некий медленный процесс.

Смириться ли с тем, что сила, к которой я не питаю ни малейшего уважения, решила сделать меня невидимкой? Или притвориться, что подчинилась правилам, и тайком жульничать назло режиму? А может, уехать из страны, как сделали многие мои друзья добровольно или вынужденно? Уволиться ли молча, как мои самые достойные коллеги? Или есть еще опции?

Это слово стало символом, признаком смутной радости, мурашек, которые, по мнению Набокова, должны пробегать по спине читателей художественной литературы.

Эту беспечность, отсутствие эмпатии, мы видим в отрицательных героях Джейн Остин: леди Кэтрин, миссис Норрис, мистере Коллинзе и Крофордах[41]. Та же тема всплывает в рассказах Генри Джеймса и в набоковских героях-монстрах: Гумберте, Кинботе, Ване и Аде Вин. Воображение в этих романах приравнивается к эмпатии: мы не можем испытать все, что пришлось пережить другим, но можем понять даже самых чудовищных персонажей из мира литературы. Хороший роман показывает человека во всей его сложности и создает пространство, в котором каждый из героев имеет возможность высказаться; поэтому роман называют демократическим жанром – не в том смысле, что он пропагандирует демократию, а в том, что он демократичен по своей сути. Как и во многих других великих романах, центральной темой «Великого Гэтсби» является эмпатия. Нет худшего греха, чем слепота к чужим проблемам и страданиям. Кто их не видит, отрицает их существование. – Все это я выпалила на одном дыхании, сама удивившись своей горячности.

Конрад писал, что художник «взывает к нашей способности радоваться и удивляться, к ощущению, что окружающий мир является для нас непознанной загадкой; к нашему милосердию, к красоте и боли… к подспудному, но несокрушимому убеждению в единстве, связывающем одиночество бесчисленных сердец; к единству чаяний, радости, печали, стремлений, иллюзий, надежд и страхов, которое привязывает друг к другу людей и все человечество: мертвых к живым, а живых к еще не рожденным».

К тому времени никто уже не называл американское посольство американским посольством – оно стало «логовом шпионажа». Когда таксисты спрашивали, куда ехать, мы отвечали: в логово шпионажа, пожалуйста[34]. Людей из провинций и деревень привозили целыми автобусами; часто они даже не знали, где находится Америка, иногда считали, что их в Америку и везут. Им давали деньги и еду, чтобы они сидели перед логовом шпионажа, веселились и устраивали пикники с семьями, а время от времени вставали, изображая демонстрацию, выкрикивали «Смерть Америке» и сжигали американский флаг.

Взять, к примеру, «Лолиту». «Лолита» – история двенадцатилетней девочки, которой некуда деться. Гумберт попытался превратить ее в свою фантазию, в свою умершую любовь, и тем уничтожил. Отчаянная правда «Лолиты» не в изнасиловании двенадцатилетней грязным стариком, вовсе нет; а в конфискации жизни одного человека другим. Мы не знаем, кем стала бы Лолита, если бы Гумберт не поглотил ее. И вместе с тем роман, законченная работа, полон надежды и даже красоты; он написан не только в защиту красоты, но в защиту жизни – обычной повседневной жизни и всех нормальных радостей, которых Лолита, как Ясси, была лишена.

Несколько лет назад члены иранского парламента учредили следственную комиссию с целью оценить содержание программ национального телевидения. Комиссия выпустила длинный отчет, в котором осуждался показ «Билли Бадда»[12], поскольку фильм, по словам цензоров, пропагандировал гомосексуальность. Самое смешное, что иранские телевизионщики изначально выбрали этот фильм для показа именно потому, что в нем не было женщин.

Здесь и сейчас, в другом мире, о котором столько раз заходила речь в наших обсуждениях, я сижу и представляю, как мы с моими студентками – моими девочками, как я стала их называть, – читаем «Лолиту» в комнате в Тегеране, залитой обманчивым солнцем. Однако, пользуясь словами Гумберта, поэта и преступника из «Лолиты», я хочу, чтобы нас представили вы, читатели, ведь если вы этого не сделаете, мы не сможем существовать. Вопреки тирании времени и политики представьте нас такими, какими мы порой не осмеливались представить себя сами: в самые личные и сокровенные моменты, в самые необычайно обычные минуты жизни. Представьте, как мы слушаем музыку, влюбляемся, ходим по тенистым улицам и читаем «Лолиту» в Тегеране. Потом представьте нас снова и вообразите, что все это у нас отняли; нас загнали в подполье и забрали у нас все.