Глава 5
ОДНА

Надолго запомню стояние на поляне. В моей недолгой жизни так долго я оставалась на одном месте считаное количество раз. Отчий дом, хоромы Ясны, эта поляна. Остальное – дорога. Когда окончится погоня за жар-птицей и настанет для меня время оседлости? Хочу встать на одном месте, давно пора. Столь многое произошло на этой поляне… и я успела понять о себе нечто весьма важное. На моих глазах погибли пятнадцать человек, едва не погиб шестнадцатый, благополучно скончались глупость и злоба, и только счастье гуляло где-то, искало меня и не находило…

– Вернушка, только погляди! – В шалаш нырнул Тычок и сунул под самый нос парующую плошку каши.

– Что случилось? Каша подгорела?

– Глотай скорее, дуй наружу, погляди, кто приехал!

Кого еще нелегкая принесла и почему я должна бежать наружу, ровно угорелая? Вчера я закончила большое дело и хочу спать. Спать! Давить изголовье стану до полудня! И все же, кого принесла нелегкая?

– Жуй быстрее!

Жую, жую. А не надо было совать мне такую горячую кашу! Язык обожгла. Не доев, полезла вон и только теперь поняла, чем это утро стало не похоже на все прочие. Шумел и гомонил небольшой табунок, а уж приглушенный гул человеческих голосов ни с чем не спутаешь. Поднялась во весь рост и выглянула на поляну поверх шалаша. Чуть поодаль Красной Рубахи встал большой купеческий обоз и… кое-кого из людей я узнала. Несколько человек ходили вокруг памятника и молча таращились. Не может быть… не может быть…

В один присест заглотила кашу, бросила плошку Тычку и, утирая на ходу рот, поспешила к изваянию.

Брюст ничуть не изменился за то недолгое время, что прошло с нашей случайной встречи. Впрочем, говорить о том, изменился человек или нет, можно лишь хорошо его зная. А как хорошо я знала Брюста? Да никак. Видела лишь единожды, и в тот раз он показался мрачным и угрюмым. Сейчас ничем не лучше. Узнала еще нескольких. Тогда они состояли в дружине Брюста, и повезло им несказанно – до них не дошла очередь встать под Безродов меч. Побоище на поляне они запомнят надолго и воя в красной рубахе – тоже. И не узнать в каменном изваянии страшного беспоясого просто не могли.

Увидев меня, один толкнул другого, другой – третьего, и друг за другом купец и обозники повернулись на мой топот. Брюст узнал. А кто в здравом уме и твердой памяти не узнал бы дуру, из-за которой сложили головы пятнадцать человек? Должно быть, все, кто шел с караваном в тот злополучный день, видели нас в кошмарных снах – меня и воя в красной рубахе.

– Это ты? – мрачно обронил купец.

– Да, я.

– Узнаю. – Брюст помолчал и кивнул на изваяние. – Мне не за что его благодарить, но если бы этот вой оказался в моей охране, желать большего стало бы бессмысленно. Жаль, что он не выжил.

– Ты ошибся, купец, – усмехнулась. – Безрод выжил.

– Выжил?! – в голос воскликнули все разом. – Он выжил? Уложил одного за другим пятнадцать человек, слил на землю всю свою кровь и остался жить?

– Да, он выжил.

– И все это время вы оставались на поляне?

– Трудно везти человека при смерти за тридевять земель ворожцу под наговор.

– И в честь победы воздвигли этот памятник? – Лица парней исказились от презрения. Как я их понимала. Только больной духом человек, жадный до простых человеческих радостей, станет радоваться на крови и костях.

– Не думайте обо мне хуже, чем есть. – Я насупилась, глянула исподлобья.

– О тебе? Так это ты? – Брюст кивнул на глыбу и спрятал руку в бороду.

– Да.

– Твоя придумка?

– Моя, и сделала самолично. Не Сивому же тесать камень, когда он по кромке ходил.

Брюст переглянулся с парнями, и кто-то из них воскликнул:

– Но у него красная рубаха! Дескать, славься вой в красной рубахе, бесславие остальным!

– Ну и что?! Подумаешь, красная рубаха! Давайте начнем считаться, кто прав, кто виноват! В то утро не было победителя и побежденных. Остался лишь один выживший. Все шестнадцать правы, только… я не права. Меня судите.

– Ты как будто его ненавидела. – Брюст хитро прищурился.

– Дура была, – помотала головой. – Не мути душу, не вороши дно, и так тошно. Поедом себя ем, могла бы – оживила всех, но это не в человеческих силах.

– Снесу к Злобогу памятник! – мрачно процедил Снегирь, по-моему, именно он должен был встать в круг в мою очередь. – Нечего глумиться!

– Не дам! – Я метнулась к изваянию, прижалась к нему спиной и разметала руки в стороны. – Не помер тогда шестнадцатый – сейчас добить хотите? Не живого, так каменного? Только через мой труп! А если прибьете, ссыпьте прах в яму, что останется после Красной Рубахи. Всего-то день простоял.

Брюст удержал руку горячего дружинного на мече, испытующе посмотрел на меня и дал знак остальным, дескать, отойдите. Парни, кривясь от досады, сдали назад.

– А теперь поговорим, будто увиделись только что. – Купчина ронял слова по одному, веские, ровно булыжники, и граненые, будто изумруды. – Стало быть, с тех пор, как мы уехали, ты стоишь на этой поляне?

– Мы стоим, – кивнула в сторону шалаша и палатки.

У палатки стоял Тычок и смотрел в нашу сторону, даже ладонь пристроил к глазам. Здороваться не пошел. Что хорошего может пожелать старик людям, едва не убившим Безрода? Вроде не виноваты люди Брюста, а желать здоровья почему-то не хочется.

– Тогда мне показалось, вы с ним, будто кошка с собакой. – Купец не сводил с меня пронизывающих глаз. – И выходило, что мои люди убивают чудовище. Да, Сивый был в своем праве, расправился с обидчиком, который едва не растоптал его честь, но правда – вовсе не то, что слетает с губ… правда – то, что глядит на тебя отсюда!

Брюст расставил пальцы вилкой и показал на свои глаза. Я молча кивнула. Понимала, о чем толкует.

– Мои парни, кроме того, что мстили за товарища, избавляли белый свет от жестокого истязателя безвинной жены. А что теперь выходит?

Действительно, что теперь выходит? Я молчала. Нет никакого мучителя, нет безвинной жены, а есть только жена-дура, из-за глупости которой сложили головы пятнадцать человек. Как иначе Брюст и остальные парни должны на меня смотреть, если я никуда не ушла и все это время проторчала около «ненавистного» мужа? Было бы хоть что-то, оскорбительное слово или неблаговидный поступок Безрода – стало бы возможно оправдать избиение одного многими, но к Сивому даже грязь не приставала!

Они имели полное право свалить глыбу и разбить кувалдами на мелкие кусочки. Такому большому каравану и напрягаться не придется – каждый приложится разок, и не станет больше Красной Рубахи. Что не смогли с живым человеком, получится с его каменным подобием.

– Можете спросить с меня за гибель парней, – буркнула, потупясь. – Именно это и нужно сделать. Не было мучителя безвинной жены, да и жена оказалась виновата по самое некуда. Я, дурында, обозлилась на весь белый свет, а Сивый просто оказался ближе прочих, его и кусала. Моя вина. Меня судите…

Брюст внимательно смотрел и слушал. Пожил на свете, чего только не видел, может быть, поймет.

– Долго рассказывать все, что между нами случилось. Если начну говорить, поверь, ты не уйдешь отсюда ни сегодня, ни завтра. Но, когда поняла, что кровь неминуема и сделать уже ничего нельзя, в тот момент для меня наступила вечная зима. Внутри кружит и вьюжит.

– И ты поставила на пепелище изваяние…

– Да. Хоть и красная рубаха на вое, не победу одного хотела увековечить, – подняла глаза. – На этой поляне слилось много крови. И пусть с лица одного выжившего в мир смотрят пятнадцать павших.

Брюст внимательно смотрел на Красную Рубаху, а поодаль толпилась охранная дружина, бросая на меня недобрые взгляды.

– Ты хотела его убить и даже ударила, – задумчиво произнес купец. – Почему?

– Люблю, – угрюмо бросила я.

– После такой любви и ненависть не нужна. Вам нужно жить в глуши, подальше от людей, чтобы не гибли безвинные, – холодно усмехнулся Брюст. – Когда мы вернулись в город, стоило большого труда объяснить родным погибших, ради чего парни отдали свои жизни.

Я молчала.

– Если бы на обоз напала ватага лихих, это многое объяснило. В конце концов, парни подряжались беречь людей и товары, и смерть в бою почетна. Но как прикажешь объясняться с их близкими? Какими словами рассказывать о побоище на поляне, когда пятнадцать человек срубил один сумасшедший вой, гораздый рубиться, словно целый десяток? Вся городская дружина, все, способные носить оружие, готовы были прочесывать окрестности, пока лихие не будут пойманы до единого разбойника. Я правильно сделал, когда не указал на тебя и твоих спутников?

Я молчала, исподлобья косясь на купца.

– Пришлось говорить, что была нешуточная сеча, в которой полегло пятнадцать воев. – Купец упер в меня колючий взгляд. – Взял грех на душу, солгал.

– Ты тоже хорош, – не выдержала. – Натравил на одного целую свору. Не поединка хотели – укатать под горку. Виноват наравне со мной. Из одной чаши хлебаем.

Купец тяжело вздохнул, закашлялся. Конечно, виноват.

– И теперь на поляне, где погибли полтора десятка, встал этот несгибаемый вой. – Брюст положил руку на камень прямо над моим плечом.

– Тут страшное место. – Я прижалась к изваянию затылком. – Слилось много безвинной крови. Люди должны это знать.

– Правильно. – Купец не сводил с меня глаз. – На этой поляне охранная дружина Брюста приняла страшный бой с ватагой лихих, которую дорогой ценой извела под самый корень! Люди должны знать правду и чтить это место. А помогал моим людям вой в красной рубахе!

– Да, так все и было. Пятнадцать твоих бойцов и мой Сивый сражались против зла, только добро у каждого свое оказалось. А твои парни…

– Не скажут ничего иного. – Брюст глядел холодно и не мигал.

Я кивнула. И тут обозники радостно зашумели, раздались крики и смех.

– …ожил, Суслята? Прошел живот?

– Да уж, – тот, кого звали Суслятой, тяжеловесно сполз наземь, и облегченная повозка жалобно скрипнула. – Не впрок пошел мне корчемный поросенок! Только теперь отошло. А живот прихватило так, хоть кишки себе выпусти!

Обозники еще долго потешались над ненасытным Суслятой, а Брюст, переводя взгляд с едока на памятник и обратно, изумленно выгнул брови. Отнял руку от камня и внимательно оглядел пальцы.

– Не знаю, в чем замысел богов, но что-то здесь будет. Вон как удобрили землю, – шепнула я. – Много жизней забрали, чем отдадут?

Не нашла ничего лучше, как слово в слово повторить умную мысль Потыка. Брюст будто окаменел. Стояло одно изваяние, теперь стало два. Купец еще раз бросил острый взгляд на Сусляту и вслух повторил: «Чем отдадут?»

– Да, чем отдадут? И ладно бы передохли злодеи один другого страшнее, так ведь погибли только безвинные и убогие! Кровь слилась чище некуда!

– Убогие? – подозрительно переспросил Брюст, и глаза его опять подернулись колкой стылостью.

Не хотела говорить, но если та страшная ночь поможет проникнуться, расскажу.

– Тут погибли не только твои люди. – Я вздохнула. – Через несколько дней Безрод опять кому-то помешал. Израненный, недвижимый, блуждающий по кромке.

– Расскажи.

Весь обоз косился в нашу сторону, хотя по-прежнему ни одна живая душа и близко не подошла.

– Калеки друг за другом пришли на поляну, и каждый был уверен, что стоит ему съесть Безрода, как недуг исчезнет. Нет глаза – съешь глаз, нет руки – ешь руку.

Купец требовательно смотрел на меня, не говоря ни слова.

– Мы не отдали Безрода на съедение. И не отдадим. Трупом лягу, но ни единый волос не упадет с его головы!

– Ну да, ты его любишь, – усмехнулся Брюст и покачал головой. – Значит, безвинные и убогие…

Кивнула. Эту землю оросила кровь безвинных, а боги даже дурную кровь не пускают зря. Прав Потык, десять раз прав!

– Мы не станем курочить изваяние, – после непродолжительного раздумья отрезал купец. – Просьба к тебе.

– Ко мне?

– Хочу побыть здесь один. Отойди.

Да ради богов! Не жалко. Ушла к себе и встала около Тычка, что держался прямо, будто жердь проглотил. Так и не убрал руку от глаз.

– Чего хотел?

– Да так, – скривилась. – О жизни говорили.

– Поняли?

– Поняли, – вздохнула.

Брюст замер у изваяния, будто на самом деле окаменел. Одну руку положил Красной Рубахе на грудь, вторую безвольно опустил. Его люди без понуканий занимались тем, чем и должны заниматься обозники во время короткой остановки. Каждый знал, что должен делать, и над поляной повис ровный гул. Но никто не запрещал им коситься в сторону памятника.

– Что это с ним?

– Он купец. – Мне показалось, что я поняла. – А купцы прозревают будущее на шаг вперед. Брюст видит то, чего пока не видит никто из обозников.

– И что?

– Не знаю. Только у Сусляты, кажется, прошел живот.

– А мы тут при чем?

– Может быть, ни при чем, – пожала плечами. – Поглядим.

Недолго стоял торговый обоз. Едва-едва отошли от города, запаслись водой и дальше пошли. Уж не знаю, что купец рассказал своим парням, но все до единого постояли у Красной Рубахи. Кто сколько, хоть самую малость, а постояли. И каждый приложил к изваянию руку. Будто здоровались с соратниками.

– Сивый там? – Брюст махнул на палатку.

У входа, ровно сторожевые, стояли Тычок и Гарька. Готова была поставить на кон собственную голову, что войти внутрь они не позволят никому, если только Безрод не захочет.

– Да. Только не выйдет. Уж ты не обессудь.

– Мало ему приятного на меня смотреть, – усмехнулся купец. – Да и нам тоже. Пусть все идет, как идет.

– Лошади напоены, можно трогать, – отчитался кто-то из старших обозников.

– Да, иду. – Брюст задержался около изваяния, пристально взглянул еще раз, будто запоминал. А может быть, на самом деле запоминал. Дорога длинная, еще успеет понять самого себя и свое отношение к памятнику. – Прощай, баба-каменотес. Если придется рассказывать небылицы у костра, про тебя расскажу.

– И ты не поминай лихом. Свалились тебе на голову, ровно снег летом.

– Не снег, – покачал головой и холодно улыбнулся. – Будто коршуны.

А ведь правда. Свалились на голову, точно коршуны, и унесли в железных когтях полтора десятка. Боги, боженьки, смогу ли когда-нибудь хоть на мгновение забыть об этом?

– Трогай! – зычно рявкнул купчина и ловко взлетел в седло.

– В походный порядок разойдись! – крикнул Снегирь. Теперь он заступил на место дружинного воеводы взамен Приуддера, безвременно покинувшего этот свет.

Купец что-то вспомнил и повернул вороного вспять. Нескольких мощных скачков жеребцу хватило.

– Больше никого к обозу на перестрел не подпущу, – наклонившись ко мне, прошептал Брюст. – А с бабой тем более.

– Таких, как Сивый, больше нет, – не кривя душой, сказала то, что думала. – Дур, как я, тоже не найдешь.

– Береженого боги берегут. – Купчина холодно улыбнулся, и мне его улыбка очень напомнила Безродову, только мой бывший улыбался еще холоднее. Таких на самом деле больше нет.

Купец ускакал, а я провожала обоз глазами и шепотом просила у Брюстовичей прощения. Сивый даже не вышел. А если бы меня стали убивать?

Подо мной земля горела. Зуд в ногах обнаружился такой, что, не сбив дыхания, долетела бы до города и обратно. Но еще пуще чесался язык. Я должна была хоть кому-нибудь рассказать о том, что сумела сделать. Хоть кому-нибудь. Рассказала бы Потыку, но где стоит его деревня, знача весьма приблизительно. Тогда кому? А вот кому!

– Далеко наладилась? Даже кашки не поешь? – Старик замер на пороге шалаша, едва удержав равновесие. Я выскочила наружу, будто угорелая, чуть не снесла балагура.

– Нет, не стану есть. Время дорого. Боюсь, в конец изведусь, если не поговорю с ним.

– Да с кем же?

– С мастером Кречетом.

Только взбалмошная оторва, навроде меня, отправится в долгий путь, не перекусив. Но я такая и ничего поделать с собой не могу. Кто сдернул с места всех – Безрода, Тычка, Гарьку – и не дал насладиться теплом домашнего очага у Ягоды? А кто сорвался утром с места, из-за чего Сивому пришлось резать ватагу лихих? Надо полагать, нужен был именно Безрод, чтобы спутать мне ноги супружеством и надолго усадить на одно место.

– Скоро верну-у-усь! – уже в седле крикнула за спину и помахала на прощание.

Старый егоз искренне обрадовался тому, что на поляне встал Красная Рубаха, ведь он тоже приложил к изваянию руку. И даже не руку – приложился целиком, балагур возлежал на глыбище, пока я обводила чертами его тело для пущей правдоподобности. Не Безрода же просить. Гарька промолчала, от нее не услышала ни слова, впрочем, коровушка меня разговорами давно не балует. Сивый… Он принял изваяние как неумолимую данность. Есть и есть. Безрод непонятный. Иногда ловлю себя на том, что мало не качаюсь от чувств, что подняли в душе исполинскую бурю, на глаза наворачиваются слезы и от тоски хочется выть во весь голос. Но иногда накатывает и вовсе непонятное – смотрю в глаза, знакомые до боли, и словно перестаю существовать. Голова отказывает напрочь, только животный страх рвется наружу, члены сводит от желания вцепиться в белый свет ногтями, зубами и жить, жить, жить…

– Вернусь из города, и мы объяснимся. Хватит недомолвок, – прошептала себе под нос. А, собственно, почему шепчу? – Я вернусь, и мы объяснимся! Хватит недомолвок! Ты скажешь мне, что делал в дружине Крайра. Еще во время побоища положил на меня глаз, но умыкнуть не дали – общинного дележа не было! Не мытьем, так катаньем все же заполучил. Покоя не давала? Уплатил на торгу, ровно простой покупатель, и забрал с собой. И Крайра подговорил, дескать, незнакомы.

Да, хватит недомолвок! Объяснимся, и две мои половинки сольются в одну. Но ведь не только я раздвоилась?! Вас, благоверный, тоже двое – тот, что резал моих соратников на отчем берегу, и тот, что купил на торгу и не обидел даже словом. Обидные слова в амбаре, когда я лишилась рабского клейма, не в счет… Скорее, Губчик, скорее, миленький!

Глубоко в сумерках достигла города. Прости, Губчик, но много отдыхать не придется, в ночи двинемся в обратный путь, дабы к рассвету оказаться на месте. Хочу, чтобы наш разговор слушало солнце. Я могла бы попросить обмена сновидениями, как сделала это однажды, но больше не хочу лазить к нему в душу грязными руками. Хочу просто слушать и верить.

– Опять ты?

– Я тоже могу так сказать. Ты один в городской страже? Больше никого нет? Как ни приеду, ты на воротах!

– Просто… так получается! – Пузан сбил шапку на затылок и поскреб холку.

– Станешь спрашивать, зачем приехала?

– Да спрашивал уже в тот раз. – Вислоусый посторонился, пуская в город. – Иди уж. Вреда от тебя никакого, а пользу, глядишь, принесешь.

И непроизвольно огладил себя по брюху. Я рассмеялась. Весело стало на душе и хорошо.

По памяти, будто прошла здесь только вчера, нашла мастерскую Кречета. Он закрывался.

– Здравствуй, каменотес.

– Вы только поглядите! Никак, Верна? Или с устатку грежу на ходу?

– Я, Кречет.

– Да проходи же! Не стой на пороге. Рассказывай.

Собралась с духом, будто перед прыжком с обрыва.

– Сделала! Что задумала, сделала!

Кречет выглянул на меня исподлобья и улыбнулся.

– Что сделала?

– Я расскажу все. И ты расскажи соседям. Люди должны знать об этом.

– Люди должны знать? – Хозяин искренне удивился. – Да что такого ты сотворила? Откопала источник вечной жизни?