Глава II

Перед домом номер 46 по Грилльхоферштрассе толпилось, несмотря на позднее время, множество народа. Наиболее любопытные влезали на карниз, чтобы через окно заглянуть в комнату.

Сплетничали, судачили, рассказывали всевозможные страшные происшествия последних лет. Спорили горячо, стараясь лишь говорить не особенно громко – ведь как-никак, а там, в доме, лежал мертвец. Правда, никто не знал его, не знал и подробностей его смерти, но дело-то само по себе было больно таинственным, даже страшным!

Перед домом стоял на страже полицейский, унимавший наиболее предприимчивых и любопытных.

От него-то доктор Шпехт и узнал, что именно произошло.

С час назад один из обитателей дома, живший на первом этаже, был найден мертвым, с простреленной головой.

Никто не слышал выстрела и не видел в квартире постороннего человека. Поэтому вначале думали, что имело место самоубийство, пока комиссия не установила несомненный факт убийства.

Комиссар поднялся по низенькой лесенке, ведущей в дом.

Две-три старухи и несколько человек домашней челяди, судачившей на пороге, указали ему дорогу. Он миновал переднюю, отделенную от кухни перегородкой из матовых стекол.

Сквозь полуоткрытую дверь доносились голоса. По всей вероятности, там-то и разыгралась кровавая драма.

Тусклая, коптящая маленькая лампочка и две мерцающие свечи освещали трепетным светом бедную, неприглядную обстановку комнаты.

Потолок и стены были грубо выкрашены одной краской, короткие грязно-белые занавески едва прикрывали треть окна. Две выгоревшие картинки религиозного содержания были прибиты над грубо сколоченной кроватью, около которой помещался железный умывальник с дешевеньким прибором.

Посередине комнаты стоял старый деревянный стол, вокруг него три соломенных стула, около стула, находившегося против окна, лежал на полу труп молодого человек в том самом положении, в каком был обнаружен.

Судя по платью, покойный был рабочим.

Лицо и руки были прокопченные и огрубевшие, как у человека, занимавшегося тяжелой грубой работой. Он лежал, вытянувшись во весь рост, на полу, не мытом, должно быть, уже несколько месяцев. Сбоку, на виске, виднелась маленькая круглая ранка с резко очерченными краями.

В комнате не было никого, кроме чинов полиции, составлявших протокол.

Посреди комнаты стоял начальник сыскной полиции Вурц, человек большой энергии и опыта, и отдавал распоряжения. Спокойно и внимательно изучал он обстановку, не упуская в то же время из виду ни одного движения своих подчиненных. Сразу было видно, что этот высокий, стройный человек чувствует себя хозяином положения.

Когда доктор Шпехт вошел в комнату, присутствующие как раз были заняты составлением протокола.

– Адольф Штребингер был убит выстрелом из револьвера, пулей девятимиллиметрового калибра,  – диктовал один из полицейских.

– Постойте,  – остановил его начальник тайной полиции,  – эта рана не может быть нанесена оружием такого большого калибра.

С этими словами Вурц поднял лежавший на полу револьвер и поднес его к лампе.

– Ну, конечно, все патроны еще находятся в барабане.

Он посмотрел сквозь дуло на свет.

– Из этого револьвера вообще еще не стреляли.

Только теперь заметил он доктора Шпехта, выжидательно остановившегося у дверей.

– А, добрый вечер, доктор. Какова история! Вы уже знакомы с подробностями?

Комиссар ответил отрицательно.

Вот в кратких чертах картина преступления.

Часов в девять вечера сторож Штольценгрубер, находившийся на дежурстве, проходил мимо окна и случайно заглянул в него. Человек, лежащий теперь мертвым на полу, сидел за столом, а полчаса спустя сторож снова увидел его оживленно беседующим с элегантным господином в дорогой шубе.

Приблизительно в три четверти десятого хозяйка услыхала глухой шум, словно от падения тяжелого тела. Послышавшийся затем стон заставил окончательно проснуться задремавшую было женщину, и она бросилась будить мужа. Тот постучался в комнату жильца и, не получив ответа, вошел. На него пахнуло холодным ночным воздухом. В комнате было темно. При слабом свете уличного фонаря увидел он своего жильца неподвижно лежащим на полу. Предполагая, что молодой человек находится в обмороке, он приподнял его, чтобы снести на кровать, и тут только понял, что держит на руках труп. Громко закричав от ужаса, зажег он огонь, нашел на полу около покойника знакомый уже читателям револьвер и послал жену за полицией, констатировавшей наличие преступления. По всей вероятности, преступнику удалось бежать через оставшееся открытым окно.

– Ну-с, теперь вы можете ориентироваться,  – проговорил Вурц.  – Вперед, за дело!.. Мы установили, что Адольф Штребингер убит не из этого револьвера. Что же следует дальше, а? Как вы думаете,  – обратился говоривший к присутствующему в комнате полицейскому врачу.

– Могу только согласиться с вами. Пуля была малокалиберная и, пройдя через левый висок, вышла в правый.

– Все это хорошо, но где же пуля?

Полицейские тщательно осматривали стены.

– Здесь,  – воскликнул доктор Шпехт, указывая на отверстие в картинной раме.

– Совершенно верно. Но если пуля попала сюда, то значит, стреляли оттуда.  – И Вурц указал по ту сторону стола.

Затем, точно по наитию, он стремительно подошел к окну.

– Так я и думал!.. В комнате не стреляли! Выстрел был сделан с улицы. Видите вы эту дырку в ставне?

В ставне действительно можно было различить маленькое круглое отверстие – несомненный след выстрела.

– Теперь ясно, почему в доме никто не слышал, как стреляли.

В дальнейшем при составлении протокола выяснилась еще одна интересная подробность.

При убитом найдены были две кроны мелкой никелевой монетой, несколько деловых писем, номер «Городских ведомостей» за двенадцатое января и еще какой-то клочок бумаги.

Начальник охранного отделения внимательно осмотрел его и бросил удивленный взгляд на доктора Шпехта.

На одной стороне листка было записано: «Завтра в половине десятого… 23, 5, 2, 27, 70, 32 и 11 – вызвать». На другой стороне стояло: «Совершенно очарованный вашей оригинальностью, всем сердцем стремлюсь познакомиться с вами лично и надеюсь, что вы скоро доставите мне случай заменить нашу письменную беседу – устной. Искренне уважающий вас доктор Лео Шпехт».

– Что такое? Доктор Лео Шпехт. Доктор, это ваша подпись?

Комиссар не верил собственным глазам, но сомнение было невозможно. Этот клочок бумаги был одним из его писем к таинственному домино, которое всего час назад обратило его внимание на дом номер 46.

Какое отношение могла иметь та великосветская женщина к холостому рабочему? Каким образом очутилось адресованное ей письмо в кармане убитого?

Комиссар в недоумении пожал плечами:

– Да, должен сознаться, что это часть моего письма, отправленного на днях…

– Кому?

– Одной даме, с которой я имел разговор сегодня вечером, но которую даже не знаю в лицо. Мне совершенно непонятно, как могло это письмо очутиться в кармане убитого. Могу я, господин начальник, попросить вас на минуточку в коридор, чтобы дать вам некоторые разъяснения?

Доктор Шпехт вкратце передал Вурцу все уже известное нашим читателям.

– Судя по облику этой женщины, я совершенно не могу понять,  – заключил он,  – что общего она имеет с этим человеком, принадлежащим, по-видимому, к низшему классу!..

– Объяснение найти не так трудно. Тут интересны два пункта: во-первых, что домино обратило ваше внимание на этот дом в связи с делом о пропаже бумаг, которое связывают со шпионажем; во-вторых, что, как доказывает ваше письмо, отношения между известными лицами, несомненно, существовали. Эти два пункта особенно важны для нас потому, что тот человек, там, в комнате,  – присмотритесь-ка к нему хорошенько,  – производит на меня весьма странное впечатление. А затем элегантный господин, с которым его видели и который так бесследно исчез? Ну да ладно, как-нибудь разберемся. Еще успеем поговорить. Сначала нужно все здесь закончить.

Начальник тайной полиции послал за хозяином квартиры. Мюллер, столяр по ремеслу, со страхом и трепетом явился на зов полиции.

– Слушайте, господин Мюллер, когда вы вошли в комнату, здесь было светло или темно?

– Темно, ваше благородие, только лампа-то, видно, только что погасла – еще чадила.

– Вы наверно это помните?

– Ну еще бы. От чада-то ведь дух стоял в комнате, да и фитиль-то еще малость светился. А как стал я лампу зажигать, так стекло-то совсем еще теплое было.

– Давно ли приехал к вам Штребингер?

– Четвертого числа.

– Когда произошла кража у Гольмгорста? – вполголоса спросил Вурц комиссара.

– Четвертого вечером.

Начальник охранного отделения кивнул.

– Откуда взялся этот Штребингер?

– Он приезжий, ваше благородие, так, по крайней мере, он нам сказал.

– Так… Значит, вы точно помните все, что сказали нам относительно лампы! Фитиль не был завернут, не так ли? Хорошо, можете идти.

Мюллер вышел из комнаты.

– Из всего этого следует, господа,  – проговорил начальник тайной полиции,  – что после убийства кто-то еще находился в комнате. Предположение, что Адольф Штребингер сам погасил лампу, совершенно отпадает. Голова его была, следовательно, хорошо освещена, когда в него стреляли с улицы. Тот человек, который был свидетелем преступления, задул лампу. Так, по крайней мере, мне все это представляется.

– Простите,  – вмешался начальник сыскной полиции Георг Шульц,  – не могла ли лампа быть погашена сквозняком?

– Вряд ли. На других вещах и бумагах он ведь не оставлял следа. К тому же мне сдается, что незнакомец имел веские причины погасить свет, прежде чем выскочить в окно. Весьма возможно, что он был сообщником убийцы. Иначе не понятно, почему он предпочел скрыться через окно, вместо того чтобы позвать на помощь. Доктор, будьте добры, продолжайте следствие, я дал вам в руки нить. Речь идет, как вы знаете, об элегантном господине с моноклем, в шубе, которого сторож Штольценгрубер видел здесь в комнате. Он должен был быть свидетелем преступления и, по-видимому, спасся через окно. Следовательно, с этой стороны вам и надо начать поиски.

Доктор Шпехт осмотрел окно, но не нашел ничего хоть сколько-нибудь примечательного. Затем он отворил ставни и, взяв лампу, осветил землю под окном. На ней ясно были видны следы.

Доктор Шпехт кликнул полицейского и прошел в сад.

От окна следы шли в другой конец сада.

Это были характерные следы бегущего человека, и притом мужчины. Размер шагов – около ста тридцати пяти сантиметров – и сильный нажим носка сравнительно с оттиском каблука ясно показывали, с какой поспешностью незнакомец бежал из дома.

Доктор Шпехт послал агента к хозяину квартиры с приказанием сварить клею, так как он хотел снять отпечаток следов, а сам медленно вернулся прежней дорогой.

След был от узкого небольшого сапога с тонкой подошвой и низкими каблуками и вполне мог принадлежать элегантному господину, которого сторож Штольценгрубер видел разговаривающим со Штребингером.

Доктор Шпехт отыскал место, где беглец перелезал через забор сада, и внимательно осмотрел занесенные снегом ветви близстоящих деревьев. Затем он сам влез на дерево и стал разглядывать продолжение следов по узкой дорожке.

Они огибали дом и доходили до маленького, глухого переулка.

Отсюда они шли не направо, к Грилльхоферштрассе, а как раз в противоположном направлении – к Зильбинггассе.

На углу Зильбинггассе находилась небольшая кофейная. Должно быть, посещалась она не особенно охотно, так как кельнерша стояла без дела на пороге и со скучающим видом смотрела на улицу.

При виде комиссара, шедшего по улице с небольшим фонарем в руках, она с любопытством сделала несколько шагов вперед и заговорила с ним.

– Послушайте, господин, никак вы что потеряли?

– Конечно, иначе не стал бы искать.

– Да что потеряли-то? Деньги или письмо? Коли письмо – так наш Францль тут нашел какое-то.

– Может, оно и есть.

Доктор Шпехт поспешно схватил письмо, которое тотчас узнал по адресу. В конверте находилась вторая часть его собственного письма к таинственному домино – дополнение к той, которая найдена была у убитого.

– Да, это мое письмо. Возьмите… вот вам на чай.

Он протянул девушке гульден.

– Не могу ли я поговорить с вашим Францлем? – спросил он.

– Отчего же, можете. Зайдите, сделайте милость.

И девушка, радуясь, что ей удалось заполучить такого щедрого посетителя, поспешно открыла дверь кофейной.

Комиссара обдало тяжелым прокуренным воздухом.

Несколько подозрительных субъектов сидели в углу комнаты за столом и недоверчиво покосились на вошедшего.

– Ишь ты, гости-то у тебя сегодня какие важные,  – обратился к хозяину пьяным басом один из присутствующих.  – Может, и вы тут автомобиль поджидаете?

– Заткни глотку,  – проревел хозяин,  – чего мелешь-то с пьяных глаз.

Пьяный рассвирепел:

– Что такое? С пьяных глаз? Может, ты и пьян… да! Только не я, понял? Я знаю, с кем говорю. Барин-то, небось, не из полиции.

– Замолчи, Польдль,  – вмешался в разговор один из сидевших за столом.

Шпехт прошел в глубину комнаты и, остановившись у стойки, заказал себе какую-то мелочь, пока девушка ходила за Францлем.

– Когда вы нашли письмо? – спросил его комиссар.

– Да, должно быть, часов в десять. Я, видите, шел по делу, гляжу, а оно и лежит на Зильбинггассе.

Становилось очевидным, что вторая половина письма была утеряна свидетелем преступления во время его стремительного бегства. Не заходил ли и он сюда?

Шпехт снова обратился к девушке:

– Ах да, чуть не забыл. Что, мой приятель – знаете, такой блондин, в шубе, который был здесь около девяти часов,  – ничего не забыл у вас?

– Я спрошу хозяина.

– Не стоит. Мой приятель, верно, завтра сам сюда заедет. Что, он долго здесь пробыл?

– Так… с полчаса, пока за ним не приехал экипаж.

– Какой экипаж?

– Автомобиль… такой, зеленый.

Шпехта передернуло. Опять этот загадочный зеленый автомобиль! Снова какая-то связь с загадочным домино.

– Часто бывал здесь этот господин?

– Нет, всего три раза. Часов в шесть – в седьмом вчера и третьего дня. Потом как-то еще раз, только запамятовала, в какой день. Они все приезжали на зеленом автомобиле, на нем же и уезжали. Только вот вчера им ждать пришлось. Верно, шофера куда-нибудь посылали.

Комиссар задал еще несколько вопросов, но ничего нового ему узнать не удалось.

Когда доктор Шпехт вернулся к дому номер 46 по Грилльхоферштрассе, его уже поджидал сыщик с банкой столярного клея.

Он выбрал наиболее ясно отпечатавшийся на снегу след, залил его клеем и через несколько минут осторожно вынул получившийся оттиск.

Затем он пошел в комнату, где как раз заканчивали протокол.

Он застал Вурца на коленях перед покойником и с губкой в руках.

– Нужно прекратить расследование в прежнем направлении, оно ни к чему не приведет,  – проговорил начальник тайной полиции.  – Этот закрашенный шрам на лбу, фиктивная грязь на руках укрепляют меня в моем первоначальном предположении: покойный никогда не назывался Адольфом Штребингером, как никогда не был рабочим.