Цитаты из книги «Эдвард Мунк. Биография художника»

Мунк считал, что Тис закупает слишком много работ французских художников. Кроме того, если верить Равенсбергу, Мунк не одобрял образ жизни директора Национальной галереи: «Что до Тиса, то, по-моему, пьянствовать может художник, но никак не директор музея». И похоже, Тис раздражал Мунка тем, что буквально следовал библейскому совету «не зарывать свой талант в землю»: его стремление участвовать чуть ли не во всех событиях, связанных с культурной жизнью, выглядело довольно смешно.

В 1937 году художник нанял новую экономку. Ее звали Лив Берг, и она продержалась на работе дольше всех, вплоть до самой смерти Мунка. По заботливо составленным ею меню мы можем убедиться в том, что, хотя Мунк и отказался от мяса, аскетом он отнюдь не стал: Вторник: Грейпфрут. Жареный палтус с тушеным щавелем. Простокваша. Среда: Яичница с ветчиной. Спаржа. Кисель из ревеня. Четверг: Фасолевый суп. Омары. Десерт «Застенчивая крестьянка» [114]. Пятница: Спаржа. Каша на сливках. Суббота: Тушеный омар в панцире. Кисель из ревеня. Правда, значительная часть продуктов, в том числе, возможно, и спаржа, выращивались на месте, в Экелю, где у Мунка постоянно работал садовник, присматривающий за поместьем. Несмотря на здоровый образ жизни, в конце 1930-х художник много болел. Правый глаз как будто больше его не тревожил, зато начались проблемы с левым. Мунка по-прежнему мучили бесконечные приступы бронхита, а сил, чтобы сопротивляться болезням, у него оставалось все меньше – ведь художнику было уже под восемьдесят. Последний раз за границу он съездил в Гётеборг в 1937 году. Мунк приехал, осмотрел свои картины в местном художественном музее и пообедал с Акселем Румдалом. А потом исчез, и до самого отъезда домой о нем не было ни слуху ни духу. Румдал сожалел, что им не довелось пообщаться подольше, но не обиделся. Он знал Мунка уж двадцать пять лет и понимал, как ему важно отдохнуть в «человеческой пустыне» Гётеборга.

Что же касается картин, не подлежащих продаже – а таких набралось свыше пяти тысяч, – то о них режим позаботился весьма красноречиво. Картины подвергли публичному сожжению на площади перед главной пожарной станцией Берлина.

национального искусства. Всего из музейных фондов было изъято почти 16 000 картин и графических работ. Больше всех досталось Нольде. Мунк тоже попал под горячую руку. В экспозицию «дегенеративного искусства», предназначенную только для немецких художников, его работы не включили. Их просто потихоньку упаковали и сложили на складе вместе с другими картинами зарубежных мастеров, которые надеялись продать за твердую валюту.

Тем временем должен был раз и навсегда решиться вопрос, считать ли Мунка, как выразился Геббельс, «великим нордическим художником» или презренным формалистом, представителем дегенеративного искусства. В Третьем рейхе и НСДАП больше не оставалось места для неоднозначных суждений. В июле 1937 года в Мюнхене открылась выставка «Дегенеративное искусство», на которой Гитлер лично выступил с обличительной речью. Тем самым национал-социализм поставил жирную точку в спорах об искусстве. На выставке были представлены 730 произведений работы 112 художников, каждая из которых, по мнению нацистов, являлась примером «проявления безумия, нахальства, творческой беспомощности и общего вырождения». Затем выставка «дегенеративного искусства» отправилась в турне по стране. В общей сложности ее посетили свыше двух миллионов человек – был установлен, можно сказать, мировой рекорд посещаемости для художественной выставки. Представлены на ней были только работы немецких художников. Летом 1937 года по немецким музеям прокатилось две волны конфискаций, в результате которых со стен исчезли почти все произведения современного

Линде предсказывал, что это далеко не последняя улица в Германии, которую назовут в честь норвежского художника: «Я думаю, что скоро в Германии появится много улиц имени Эдварда Мунка. Радеющие за культуру люди в теперешнем немецком правительстве, в которое мы все должны верить, считают вас основоположником нового нордического искусства».

Постепенно художник начал интегрировать пятно в изображения окружающего мира. Нередко оно обретало форму угрожающей черной птицы или черепа. Эти работы не были окончены, в творчестве Мунка они остались как бы за скобками. После того как глаз выздоровел, художник больше не обращался к подобным мотивам.

В августе в Экелю удалось проникнуть шведскому журналисту, который приехал в компании с критиком и художником Пола́ Гогеном, сыном великого француза, – кстати, Пола́ был наполовину датчанином и через несколько лет переселился в Норвегию. Журналист был так польщен честью, оказанной ему великим человеком, что предпочел забыть о профессиональном долге: «Глупо тратить час столь драгоценного времени на вопросы». Мунк («весь в белом, статный и стройный») рассказал ему о своих новых картинах – при этом он оговаривался, что работать приходится с осторожностью, потому что правый глаз нуждается в отдыхе.

12 октября 1929 года Мунк получил новый паспорт. Надпись, сделанная на французском языке, гласила: «Действителен во всех странах мира!» (восклицательный знак поставлен чиновником, выдавшим документ).

Оформление ратуши потребовало бы значительную часть времени и творческой энергии Мунка на протяжении всех 1930-х годов. Но проект оформления ратуши так и не вылился в реальный заказ, и эскизы к «Рабочему фризу» остались эскизами к воздушному замку.