Осень была настроена решительно: светало поздно, лужи с утра были покрыты тонкой коркой льда, порывистый ветер пробирал до костей. Я сидела в электричке и, стуча зубами, до сих пор не могла отогреться. Мы проснулись слишком рано, ехали в почти пустом вагоне, в котором горели яркие лампы. Я смотрела в окно, но из-за тьмы на улице видела только наши отражения – мое растерянное заспанное лицо и клюющего носом Сашку. Стук колес его убаюкивал. Внезапно мне вспомнилась сцена в электричке из моего любимого фильма «Москва слезам не верит», когда главная героиня возвращалась с дачи. Я покосилась на Сашину обувь. Как же, поедет этот пижон в грязных ботинках! На Саше красовались чистые белые кроссовки. Идеально белые, даже так. И это несмотря на то, что октябрь выдался очень слякотным. В нашем случае он же Гоша, он же Жора – это я. На мои «Мартинсы» лучше не смотреть. Терпеть не могу ухаживать за обувью. И хожу неаккуратно, брызги бывают до самой пятой точки. Я стыдливо спрятала ноги под деревянную лавку.

Наша дача находилась в ста километрах от города, в очень живописном месте. Давным-давно дом принадлежал какому-то важному академику. Но потом этот академик состарился и продал красивый особняк и небольшой участок моему дяде, маминому старшему брату. Все детство я провела на этой даче. Мне нравилась большая пыльная библиотека, которая осталась от прежнего хозяина, просторная веранда, сказочная кованая калитка, чердак, о котором я уже говорила… Мой дядя, никогда не имевший жены и детей, несколько лет назад переехал в Канаду по работе, а дачу оставил нам с мамой. Но мы с ней еще те дачницы, конечно. Мама предлагала засадить весь участок картофелем и не париться. Однако позже мы решили высадить клубнику и цветы. На этом наши посевные работы закончились.

Когда добрались до места, на перроне уже светало. Лично меня утренний мороз пробирал до костей. Я посильнее закуталась в шарф, одни глаза торчали. А Сашка вдруг заявил:

– Обожаю покупать на перронах мороженое. В стаканчике. В этом что-то есть. Тебе взять?

– Ты больной, что ли? – заорала я, подпрыгивая на месте. Когда выходишь из теплого вагона с сиденьями с подогревом, на улице колбасит не по-детски.

– Я? Нет!

– Значит, будешь больным! Ты видел, сколько сейчас градусов на улице? К тому же тут мороженое стоит раз в пять дороже, чем в обычном супермаркете.

– Какая же ты мелочная, Зырянцева. И никакой в тебе дорожной романтики, – нагло упрекнул меня Саша, доставая кошелек. – А закалять горло очень даже полезно.

– Ты, по ходу, уже на каком-то другом перроне и горло закалил, и мозг свой крошечный застудил. Дорожный романтик.

– Спасибо, зайчик. Ты, как всегда, само очарование.

И вот мы тащимся по замерзшим колдобинам грязи к нашему дачному поселку. Я по-прежнему прячу нос в намотанный шарф, а Сашка невозмутимо жует свое мороженое в стаканчике. И даже причмокивает. Мне назло, разумеется.

– Вот как подхватишь сейчас ангину и не выздоровеешь до моего дня рождения, – сердито предупредила я.

– А что, готовится какая-то грандиозная вечеринка? Как когда-то у Хью Хефнера?

– Ты же знаешь, что из меня еще та душа компании. Будут только почти самые близкие. Где я тебе много приглашенных найду?

– Ну, ты уж, Зырянцева, по сусекам поскреби.

На самом деле мне, чтобы собрать людей для вечеринки, и правда нужно очень постараться. На свое совершеннолетие я решила пригласить свою давнюю приятельницу Олю. Хорошая девочка. Когда-то мы вместе занимались в музыкальной школе, теперь особо не общаемся, но с детства исправно приглашаем друг друга на дни рождения. Я стала дальше перечислять Саше список приглашенных: двоюродный брат по папиной линии – Коля. Единственный, с кем я общаюсь из родни отца. Сашка поморщился: у них с Колей свои дела, недолюбливают они друг друга. Да, Коля и правда не подарок, но на выручку мне всегда приходит. Так, а еще будут Маринка с Кораблевым…

– С каким таким Кораблевым? – спросил Саша.

– Маринкин бойфренд, – поморщилась я. – Наш новый одноклассник.

– Ага! Так это получается, к тебе можно прийти плюс один?

– Ты хочешь сказать?.. – вытянулось мое лицо.

– Лиза! Ну почему она тебе не нравится? Она милая.

– Ага, милашка, – буркнула я себе под нос. – Ладно, валяй, хоть с Ганнибалом Лектером приходи.

– Какое хорошее сравнение, спасибо. Высокого ты мнения о моей девушке.

На «моей девушке» меня еще больше, чем от холода передернуло.

Наконец мы дошли до кованой калитки. Вокруг гробовая тишина, только где-то вдалеке кричит воронье. Голые черные деревья выглядят угрюмо.

– Разговор о Ганнибале Лектере был тут очень кстати, – заметил Сашка.

– Отстань. – Я толкнула калитку. – По-моему, в этой тишине нет ничего устрашающего. Сплошное умиротворение.

– От слова «умереть».

Первым делом мы решили расчистить участок от сухой листвы. На это у нас ушло почти два часа. Затем Сашка нашел в сарае неоткрытую банку с черной краской и выкрасил мою любимую калитку. Я этим временем навела порядок на веранде. Позже на ступенях к ней мы и уселись с горячим чаем из термоса и бутербродами, которыми нас снарядила Сашкина мама.

– Теперь тут хоть не как на заброшенном кладбище, – огляделся вокруг Саша.

– Что у тебя за ассоциации дурацкие? Перестань!

– Не люблю осень, – признался друг. – Мне осенью никогда не везет.

– Ты же осенью встретил свою кудрявую любовь, – ехидно заметила я.

– Почему осенью? Мы вместе с лета, когда ты укатила к бабушке, – проинформировал меня Сашка. И мне отчего-то стало горько во рту. У них все серьезно.

– А октябрь вообще жуткий, – продолжил Сашка. – Я прямо чувствую, как природа вокруг умирает.

– Саша? Ты чего, готом решил заделаться?

– Ты знаешь стихи Андрея Пермякова?

– Нет, ты можешь хоть раз без стихов…

Но Сашка уже, видимо, не мог:

 
– Листья плывут, и надо грустить о лете.
Только об этом лете грустить совершенно не получается.
Для чего Густав Малер придумал «Песни о мертвых детях»?
Для чего беспрестанный октябрь полгода как не кончается?
 

Дальше не помню.

– Чудесно! Жизнеутверждающе. – Я продолжила дальше жевать бутерброд. – Может, поговорим о чем-то светлом и прекрасном?

– О Лизе?

– Разумеется! А я к чему веду? То же самое хотела тебе предложить.

Саша тихо засмеялся, а я наконец не выдержала:

– Что ты в ней нашел?

– А ты вообще ее видела?

– Саш, но ты ведь не из тех, кто ведется на внешность.

– А кто сказал, что внешностью все ограничивается? Она очень положительная, добрая, мне нравится ее открытая улыбка. Ну и еще есть вещи, о которых тебе знать не положено. Вот в ноябре, так и быть, проведу тебе лекцию на тему полового воспитания, – заржал Сашка.

Я густо покраснела:

– Какой же ты все-таки идиот!

– Ну, а у тебя что?

– Что?

– Ты без ума от Маринкиного Кораблева?

– Чего-о-о? – закричала я возмущенно. Где-то над головой с ветки вспорхнула птица. – Нет! Откуда вы все это взяли?

– Ага! – торжественно произнес Сашка. – Значит, не я один так думаю. Не знаю, просто когда ты произносишь его фамилию или слышишь о нем, твое лицо… Оно какое-то странное.

– Нет, – решительно покачала я головой. – Антон мне точно не нравится. И я сама не пойму чем. Вроде он нормальный парень. Просто я его боюсь.

Саша удивился:

– Он что, приставал к тебе? Ты только скажи!

– Да нет же, нет. Это как-то на подсознательном уровне, что ли. Мне кажется, из-за него будет крах. Я потеряю что-то ценное…

– Что-то ценное? – Саша заржал. – Девичью невинность?

– Да ну тебя! – Мне захотелось спустить его с крыльца или вылить из термоса горячий чай. – Даже не знаю, каким ты раздражаешь меня больше: когда без конца пошлишь или травишь свои стишата.

Саша стал серьезным и внезапно дотронулся пальцем до моих губ:

– Зырянцева, что-то у тебя уже губы синие.

А теперь еще и пересохли.

– Да, я начинаю опять замерзать, – тихо призналась я. Громче сказать не могла.

Саша поднялся с деревянных ступеней, на которых мы расположились, и скрылся в доме. Вернулся он с большим плюшевым пледом, накинул мне его на плечи и крепко обнял.

Морозная осенняя тишина убаюкивала и уже не казалась, как в самом начале, зловещей. Только далеко-далеко у кого-то из дачников, кто, видимо, живет здесь круглый год, из приемника доносилось:

 
У природы нет плохой погоды,
ход времен нельзя остановить.
Осень жизни, как и осень года,
надо, не скорбя, благословить.
 

– «Служебный роман». Мы с мамой каждые новогодние каникулы смотрим этот фильм, – наша маленькая семейная традиция. Но со строчкой о погоде я сегодня поспорила бы, конечно. Хотя нет дождя – и на том спасибо.

Саша мерно дышал мне в макушку. Так хорошо.

– А если бы октябрь, как в том стихотворении, что ты прочитал, длился полгода?

– Я бы тогда прямо тут на веранде откинулся.

«А я бы так просидеть могла и октябрь длиною в жизнь», – подумала я и испугалась собственных мыслей. Мои мечты прервал Сашка:

– Ну, все. Хватит рассиживаться, нам еще в доме прибрать нужно. Я видел там какую-то коробку с тетрадями у порога.

– Ой, не трогай! – вскрикнула я. – Это очень личное!

Саша снова ушел в дом и оттуда дурашливым писклявым голосом донеслось:

– Дорогой дневничок, сегодня я встретила Сашу! Он такой красивый и сильный, несмотря на то, что ему всего десять лет. Идеальный мужчина!

– Какой же ты невозможный, – тихо вздохнула я.

* * *

С дачи мы возвратились усталыми и голодными. С бутербродами управились еще утром, а сейчас уже смеркалось. По дороге от вокзала до нашего с Сашей дома я взмолилась:

– Господи, если я сейчас не съем что-нибудь или хотя бы не выпью йогурт, то сдохну!

– И кому ты дохлая нужна будешь? – поинтересовался Саша.

– Логично, я живая-то мало кому нужна.

– Ты слишком к себе критична, солнышко.

Мы зашли в супермаркет, который встретился нам по пути, где я набрала булок и йогурт. Запихивать все это начала в себя на выходе из магазина. Запивая хлебобулочные изделия питьевым йогуртом, краем глаза увидела на парковке интересную картину.

– Ну, ни фыфа сефе!

– Ты можешь не разговаривать с набитым ртом? – как обычно начал нудить Саша.

А между тем к дорогому черному внедорожнику подходили Кораблев и уже мне знакомая белобрысая особа. Они вновь весело смеялись. Антон поставил в багажник два тяжелых пакета с продуктами, в одном из которых я заметила бутылку красного вина. Затем он обошел машину, помог своей спутнице сесть на пассажирское сиденье, небрежно захлопнул дверцу. Еще пару секунд, и джип резко стартовал и умчался с парковки. Семейные дела, значит. Ну, Кораблев! Все с тобой понятно.

– Прожевала? Что там случилось-то?

– Ничего. Машина классная!

Над нами зажглись фонари, заморосил мелкий неприятный дождь.

– Небо такое темное и мокрое, – вздохнул Саша. – Опять всю ночь будет лить.

– А я люблю спать под звуки дождя.

– Зырянцева, ты сегодня какая-то странная и поэтичная, – с подозрением проговорил Саша. Я ускоряю шаги, но друг уже шепчет мне в ухо:

– Ты, кстати, прочитала Пастернака и Цветаеву по моей рекомендации?

Хочется перейти на бег. И чего я так все эти дни по нему скучала?

– Да отвали ты от меня, зануда!

Саша смеется тихим и красивым смехом. Прохожие оглядываются нам вслед.

* * *

Измены мы проходили. На себе не испытывала, но как это больно – видела. Поэтому чем раньше Маринка узнает, кто такой на самом деле Антон Кораблев, тем лучше. Пока все это не зашло слишком далеко.

Почему люди изменяют? Эта мысль не дает мне покоя несколько лет. С родительским разводом все ясно, папа с мамой давно отдалились друг от друга, еще будучи в браке. Я, если честно, больше удивляюсь, как они изначально сошлись. Когда тебе банально не хватает того, чтобы родной человек подошел и просто тебя обнял… Тут само собой пойдешь искать ласку на стороне. Но как быть с теми, кто только в начале своих отношений? Например, как мои одноклассники – Марина Петрова и Антон Кораблев. По сути, ты ведь только узнаёшь человека, открываешься ему. Как конфетно-букетные отношения могут наскучить? Или книжки и любовные мелодрамы меня всю жизнь обманывали?

Но смогу ли я сказать все в глаза Марине, сделать ей больно? Влезть в чужие отношения, заварить всю эту кашу, стать вершительницей итога чьей-то первой любви? Понимаю, что нет. А может, поговорить с Антоном? Припереть бы его к стенке, сказать, что я все видела и все знаю. Пускай сам объяснится Марине, или мне придется все-таки сделать это за него. Да, пожалуй, так будет лучше. Возможно, это страусиная политика, но я не хочу быть гонцом, который принесет плохую весть. Таким отрубают головы. В моем случае у меня защемит сердце.

Все эти мысли ядовитым роем жужжали у меня в голове, и я не могла уснуть. А ведь уже полвторого ночи. Завтра к первому уроку. Чтобы, наконец, провалиться в сон, я решила подумать о чем-то хорошем и приятном. Стала прокручивать наше с Сашкой вечернее прощание у моего подъезда. Мне кажется, или слова, которые я обронила, могут изменить ход нашей истории?

– Вид у тебя какой-то озадаченный стал. На тебя так булки с маком повлияли? – озабоченно спросил Саша. Я тем временем любовалась, как на него падает свет от уличного фонаря, как длинные ресницы отбрасывают тень на щеках… Стоп. Саша. Ресницы. Любование. Что со мной?

– Нет, все правда хорошо. Хотя, знаешь… Там, на парковке, я видела Кораблева с другой девчонкой. Причем не в первый раз.

– Скажешь обо всем Марине?

– Посмотрим, – вздохнула я. – А булочки, кстати, были отменные. И вообще, день получился очень славным.

– Славным?

– Да, практически идеальным.

– Ну, – рассмеялся Сашка. – До идеального он немного не дотянул. Я измазал джинсы краской.

– А у меня спина болит от тяжелых грабель, как у старого деда, – захохотала я.

– Значит, поставим дню восемь из десяти, – важно заключил Саша.

– Зато вечеру можно смело ставить десятку.

– Это еще почему, Инна? Что для тебя идеальный вечер?

Мой ответ Сашу, наверное, удивил:

– Идеальный вечер – это вдвоем искать места в переполненной вечерней электричке, уснуть по дороге, невзначай положив голову на твое плечо. И ты меня обнимаешь.