Есть на карте Земли такой город – Черняхов. Даже не город, а так, посёлок городского типа. И находится он в двадцати пяти километрах от областного центра, города Житомира. Недобрые люди в те далёкие времена его иногда называли «Жидомир»: евреев в нём было видимо-невидимо. То есть чтобы вам уж совсем стало понятно: до войны их было «видимо», после войны – вообще «невидимо». Сгинули бедные евреи Житомира, канули в горниле проклятой войны, а те, что выжили и вернулись из эвакуации, через много-много лет уехали в Израиль. Иногда уезжали не потому, что так уж очень хотели, а потому что уезжали их дети. А старики без детей – как река без воды, как море без берегов, как человек без души…
Вообще, в XIV веке Черняхов был самым обыкновенным селом. Жили в этом городе и свои знаменитости: например, жил в Черняхове еврейский советский писатель Борис Абрамович Олевский, погибший в 1941 году в Белоруссии…
О Борисе Олевском жители Черняхова могли и не знать, а вот семью чудаков по фамилии Кóзак знали все. Где, на какой улице и сколько лет жила эта странная семейка в городе – история о том умалчивает. Но что жили – к бабке не ходи. Главной в этой семье была женщина по имени Брайндл Кóзак. Попросту – Броня. А если уж совсем запросто – Бронька, как её все и называли. Помните, у Шолом Алейхема в «Блуждающих звёздах» была героиня и её тоже звали Брайндл? Так вот, наша героиня Бронька была тоже своего рода блуждающей звездой Черняхова. Она была с явными психическими отклонениями, и эти отклонения были заметны каждому, кроме, естественно, неё самой.
Все жителя городка знали, что у Брони Кóзак было любимое блюдо, которым она пыталась угостить каждого, кто имел несчастье стать гостем в её доме. Блюдо называлось… Бог его знает, как оно называлось, но готовилось оно просто: Броня собирала хлебные корочки. Это было Бронькино хобби, если хотите. Очень часто люди выедают мякиш, а горелые корочки выбрасывают в мусорное ведро, но хитрая Бронька корочки не выбрасывала. Правда, она их и не сушила, что тоже присуще старым людям: Броня корочки замачивала. Вернее, она их вымачивала в воде до тех пор, пока корочки не покрывались противной зелёной плесенью. Броня кушала эти заплесневелые корочки с таким смаком, как будто она ела «леках» – сладкую свадебную коврижку. Она так и говорила тем, кто не хотел разделить с ней трапезу:
«Ви что, даже не пробуете? Ви таки попробуйте: это вкуснее, чем леках! Это говорит вам Броня Кóзак! Ви что, не верите Броне Кóзак? Кому тогда вообще можно верить?»
Для тех, кто не знает, что такое леках, я вам расскажу, что вкуснее этого пирога может быть только чернослив, фаршированный грецкими орехами. «Леках» – это обычный медовый пирог, который в русской кухне называется «коврижкой».
Для Броньки леках был из разряда несбыточных надежд, а заплесневелые корки она могла есть хоть каждый день. И правда: лучше, как говорится, синица в руках, чем какой-то медовый пирог неизвестно где.
А дело было в том, что семья Кóзак жила крайне бедно. Мясо, например, Броня, её муж, а также их двое детей, сын Шмуль и дочь Ита, ели только в Шаббат.
Как я уже писала, Броня была кормилицей всей семьи. Вы не поверите, но она была продавцом, правда не по профессии, а по призванию. Товар у Брони был знатный, полезный и занимал он маленький столик, стоящий в углу небольшой комнаты. На этом столике аккуратно были разложены иголки, нитки, гребешки для волос и банка с керосином. Где Броня брала керосин? Странный вопрос. Где надо, там и брала! То есть, где керосин был, там она его и брала. А потом продавала.
Броньке всегда было холодно. Зимой и летом она ставила горшок, ссыпала в него горящие угольки и грелась.
У Броньки был почти приличный гардероб: множество разноцветных фуфаек и одна или две юбки. Разноцветными эти фуфайки были в зависимости от количества заплат на них. Фуфайкам соответствовала и обувь: на одной ноге Брони Кóзак, независимо от времени года, был валенок с калошей, на другой – дырявый сапог. Так она и носила всё это зимой и летом, осенью и весной. Можно себе нарисовать картину: Бронька идёт в очередной раз по улице Черняхова в этой своей одежде, а навстречу ей идут люди. В Черняхове в те времена жили в своём большинстве вежливые евреи. Они останавливаются, здороваются с Бронькой и говорят: «Мир вашему дому, Броня! Ви таки неплохо сегодня виглядете! У вас уже закончился кризис?»
«Почему ви так решили?» – чисто по-еврейски отвечает вопросом на вопрос Бронька.
«У вас изменился цвет одежды! В нём стало больше белого, как нам кажется! Вы порвали свою последнюю простыню, чтобы сделать новую аппликацию на вашей шубе?»
Бронька плевала себе или им под ноги и шла дальше делать своё «продажное» дело.
Но с некоторых пор у Брони Кóзак появилась кличка, и кличка эта приросла к ней, как шагреневая кожа. А дело в том, что однажды ночью Броня легла спать и ей приснился странный сон: как будто в Петербурге, в самом что ни на есть царском дворце, прямо-таки под второй ступенькой парадной лестницы спрятан «вклад». Не клад, не путайте. А именно «вклад». Кто спрятал этот «вклад» под вторую ступеньку дворцовой лестницы – про то Броньке во сне не сказали. Видимо, не успели.
Но так уж устроено в природе, что все сны имеют обыкновение рано или поздно заканчиваться. Закончился и Бронькин сон. Вскочив с постели и нацепив одну из своих разноцветных фуфаек, схватив немного из отложенных на чёрный день денег, Бронька Кóзак побежала прямиком на железнодорожный вокзал. На вокзале она быстренько купила в кассе билет и поехала в Петербург за «вкладом». Рядом с ней сидела приличная еврейская семья, и такое соседство им показалось странным. Между главой семейства и бедной женщиной из Черняхова завязался разговор примерно такого содержания:
– Ви куда имеете честь ехать, уважаемая?
– А если я вам скажу, ви, не дай Бог, поедете за мной, что я буду делать, а?
– Да упаси Господь. Ми едем по свои надобностям, а вот куда ви едете, интересно узнать?
И Бронька, поверив в честность сидящих рядом людей, в мельчайших подробностях рассказала им и про дворец, и про вторую ступеньку лестницы, и про «вклад».
Евреи сразу поняли, с кем они имеют дело: с этой особой и впрямь было что-то не так. Они предложили на первой же станции купить Броньке обратный билет, на что Броня дала решительный и бесповоротный отказ. Про себя она подумала: «Ну да, я вернусь в Черняхов, а они за моим вкладом на вторую ступеньку дворца полезут!»
– А разрешите полюбопытствовать, многоуважаемая Броня, где этот дворец располагается, в каком-таком городе? – вежливо спросил Броню отец почтенного семейства.
– Где-где, в Петербурге! Где ж ещё!
Нужно сказать, что когда в поезде завязался этот странный разговор, в него потихоньку стали включаться сидящие рядом пассажиры. И когда все услышали заветное слово “Петербург”, вагон взорвался хохотом.
– Мадам Броня, ви таки сели не на тот поезд! Этот поезд идёт совершенно в обратную сторону.
В какую именно сторону шёл поезд, мужчина уточнять не стал, но он был очень порядочным человеком и на первой же станции купил Броньке обратный билет, но не до Черняхова, а до Житомира. И целых двадцать пять километров, ночью, пешком, бедная Бронька добиралась до дому.
Эта история быстро распространилась по городку, и к Броньке на всю оставшуюся и недолгую жизнь прилипла кличка «вклад». Про неё так и говорили: «Вон пошла Бронька-вклад!»
У Броньки, как я уже излагала, был муж. В дневниках деда Изи он был безымянным, но я решила дать ему имя Шлёма. Шлёма Кóзак тоже был тот ещё чудак. Он был даже чудаковатее самой Брони, ибо три четверти года жил в Одессе и только одну четверть со своей семьёй в Черняхове. В Одессе он не просто так жил – он там работал. Один Бог знает, где он работал и что он там зарабатывал, но если вдруг совершенно случайно ему выпадало такое счастье заработать чуть больше, чем он проедал, он шёл в лавку и покупал себе часы. Вот такое хобби было у этого Кóзака. Часы были везде: по нескольку пар на обеих руках, за пазухой на верёвочке, и в карманах… Когда достойный муж своей жены изредка приезжал домой и совершал променад по улицам родного городка Черняхова, прохожие то и дело спрашивали его:
– Шлёма, ты не подскажешь, который сейчас час? Да ты шо? А вот на этих, серебряных? Да не может быть! А на позолоченных?
Эти безобидные вопросы так нравились Шлёме, что, приходя домой к семейству, он говорил:
– А ты, Бронька, спрашиваешь, зачем мне столько часов! Есть о чём с людьми поговорить! А умный разговор, как известно, прибавляет здоровья!
И был у Броньки и Шлёмы сын, и звали его Шмуль. Шмуль пошёл учиться к стекольщику, и сам уже скоро стал стекольщиком. И если вы думаете, что со Шмулём всё было в порядке, то вы ошибаетесь. Шмуль был не простым стекольщиком, а стекольщиком с большой мечтой! Стекольщик с мечтой отличается от стекольщика без мечты тем, что стекольщик с мечтой знал, ради чего он ставит стёкла. Шмуль Кóзак мечтал о лошади. Однажды он так близко приблизился к своей мечте, что собрал все накопленные деньги и купил кнут. Полдела, как вы понимаете, было уже сделано. Осталось насобирать на лошадь, а для этого парень каждое воскресенье ходил на ярмарку с кнутом: присматривал себе лошадь. Останавливался, говорил с продавцами лошадей, демонстрировал прут. Торговцев, конечно же, веселил странный парень с кнутом, но они охотно поддерживали беседу, убеждая стекольщика поторопиться, а то, не дай Бог, когда он таки насобирает нужную сумму, всех лошадей уже раскупят.
В одно из воскресений, когда продавцы лошадей собрались на ярмарке, они не увидели Шмуля с кнутом. Его не было и на следующей неделе, и через неделю. Его никогда больше не было на ярмарке и остаётся верить, что там, куда он попал, сильно простудившись на морозе, он получил то, о чём всегда мечтал, – целый табун лошадей: там были и серые в яблоках, и гнедые, и рыжие, и вороные…
Там, куда попал Шмуль Кóзак в самом расцвете лет, было всё…
Там пока не было мамы Брони, папы Шлёмы и сестры Иты, которая была самой нормальной из этой семьи чудаков…
Но очень скоро семья воссоединилась: Бронька, её муж, их дочь Ита и сын Шмуль встретились там, откуда не возвращаются, поскольку началась война, и всех евреев городка Черняхова, который по праву мог называться штэтлом, еврейским местечком, безжалостно убили… Их просто взяли и стёрли с лица Земли какой-то страшной огромной стёркой. Вы стирали когда-нибудь линию, оставленную карандашом? Провёл стёркой – и нет линии. Война – это та же стёрка, только стирает она линии жизни и человеческие судьбы. И совсем неважно, когда эта война начинается и когда она заканчивается. Нужно понять одну простую истину: война стирает не только линию жизни, она стирает линию Души, а это гораздо страшнее. Война стирает линию души того, кто становится убийцей. И неважно: по своей воле, или по приказу. Стирает на все времена, оставляя потомкам позорный пепел воспоминаний.
О проекте
О подписке