II. Трафальгарская витрина

Трудности бывают только на суше.

Д. Хефтен. Как противостоять шторму

Только потом он понял, что это – как в пропасть прыгнуть: совсем уж удивительный поступок для Коя, который не помнил, чтобы хоть раз в жизни прокладывал курс второпях. Он принадлежал к тому сорту людей, которые, сидя в штурманской рубке, спокойно, не торопясь и добросовестно делают необходимые пометки на навигационной карте. До того как он не по своей воле оказался без моря и без корабля, именно это и дарило ему удовлетворение от профессии, в которой столько всего требовалось знать, чтобы вовремя и точно проложить курс между точками, находящимися на разных широтах и долготах. Мало было в жизни удовольствий, сравнимых с этими часами, которые он проводил, вычисляя курс, дрейф и скорость судна, и в результате мог предсказать, что мыс такой-то или маяк такой-то появятся на горизонте через двое суток около шести утра в тридцати градусах по бакборту, а потом, в назначенный час, ждать на влажном от утренней росы мостике, поднеся к глазам бинокль, когда как раз там, где и было вычислено, возникнут серые очертания мыса или проблесковый огонь; отхронометрировав его период, он получал подтверждение правильности своих вычислений. В это мгновение Кой всегда внутренне улыбался, спокойно и удовлетворенно. Потом, наслаждаясь этой уверенностью, которую ему давали математика, навигационные приборы и собственный профессионализм, он приваливался к тихой и темной рубке или наливал себе кофе из термоса, довольный тем, что он здесь, на хорошем судне, а не мечется в неопределенном мире суши, который, к счастью, отсюда представлялся лишь призрачным сиянием за горизонтом.

Однако пунктуальность, с которой он наносил курс на морские карты и которая упорядочивала его жизнь, не спасла его ни от ошибки, ни от провала. Сказать «земля прямо по курсу», а потом физически ощутить наличие этой самой земли и все последствия непосредственного сближения с нею – совсем разные вещи, и не всегда они вписываются в упорядоченность жизни. Земля существовала, на картах и вне карт, и решительно заявляла о себе в самые неожиданные моменты, как обычно все подобное и происходит, пробивала утлое убежище – плавающий в бескрайнем океане кусок железа, на котором Кой чувствовал себя в полной безопасности. За шесть часов до того, как «Исла Негра», контейнеровоз компании «Мингес Эскудеро», сел на мель на полпути между мысом Доброй Надежды и Мозамбикским проливом во время вахты Коя, он, старший помощник, поставил капитана в известность, что карта Британского адмиралтейства особо предупреждает о неточности указания глубин в этом районе. Но капитан торопился, а кроме того, он ходил в этих водах двадцать пять лет по тем же картам, и никаких проблем у него не возникало. Они опаздывали на два дня, поскольку в Гвинейском заливе попали в шторм, а еще вынуждены были вызвать вертолет, чтобы эвакуировать матроса, который сломал позвоночник возле намибийского Берега Скелетов. «Английские карты так подробны, что их всегда покрывают папиросной бумагой, – сказал за ужином капитан. – Путь свободен, двести сорок морских саженей от самых высоких мелей, и на карте – ни единого мушиного следа. Так мы и пройдем между островом Терсон и островом Моуэтт-Грейв». Все произошло как по писаному – папиросная бумага и мушиный след между островками. Капитан был галисиец, шестидесяти с чем-то лет, небольшого роста, с красным лбом и седыми волосами. Он свято верил лоциям Британского адмиралтейства, прозывался доном Габриэлем Моа, сорок морских лет проложили борозды на его лице, и за все это время никто не видел, чтобы он потерял самообладание, даже когда в начале девяностых, по рассказам, штормовой волной посреди Атлантики у него смыло одиннадцать контейнеров и он больше суток шел с креном в двадцать градусов. Он был из тех капитанов, за которых судовладельцы и подчиненные руку в огонь сунут: сдержанный на капитанском мостике, серьезный в каюте, незаметный на суше. Капитан старинного разлива, из тех, кто офицерам и стажерам говорит «вы», кого никак нельзя заподозрить в ошибке. Потому Кой и держался того курса, на котором английские карты указывали неточность в измерениях глубин, и через двадцать минут после начала своей вахты услышал, как стальной корпус «Ислы Негры» скрежещет по камню, содрогаясь под его ногами; и он, очнувшись, приказал по телеграфу: «Стоп машина», и тут капитан Моа с всклокоченными волосами выскочил на мостик в пижаме и уставился в темноту ночи очумело и бессмысленно – Кой таким его никогда не видел. Капитан только пробормотал три раза подряд «не может быть», а потом, словно так и не проснувшись полностью, хрипло сказал: «Стоп машина», хотя машину заглушили уже пять минут назад и рулевой недвижно застыл у руля, поглядывая поочередно на капитана и на Коя; Кой же смотрел на капитана с той ужасной уверенностью, которая дается внезапным озарением, смотрел на этого заслуженного командира, чьи приказания он полчаса назад исполнил бы, закрыв глаза, – хоть в Малаккском проливе с выключенным радаром, – и видел человека, который впервые не успел натянуть маску фальшивой репутации или, быть может – ведь людей меняют и возраст, и внутренние причины, – маску того заслуженного моряка, которым был когда-то. Сейчас Кой видел подлинного дона Моа – ошеломленного старика в пижаме, которого события застали врасплох и который не в состоянии отдать разумный приказ. Бедняга, он боялся, что пропала его пенсия, заслуженная за долгие сорок лет.

Предупреждение в британской лоции было не напрасным: во всяком случае, уж одна-то необозначенная подводная скала в проливе между Терсоном и Моуэттом имелась, и космический шутник хохотал где-то во Вселенной, потому что эта одинокая скала в безбрежном океане оказалась точнехонько по курсу «Ислы Негры», точно так же, как знаменитый айсберг – по курсу «Титаника», и пришлось это столкновение на вахту старшего помощника Мануэля Коя. Как бы то ни было, оба – и капитан, и старпом – заплатили за все. Комиссия по расследованию – представитель компании и два капитана торгового флота – приняла во внимание послужной список капитана Моа и ограничилась тем, что досрочно и втихую отправила его на положенный отдых. Коя же упомянутая лоция Британского адмиралтейства разлучила с морем. И вот он оказался в Мадриде; застыв перед фонтаном со статуей мальчика, который с улыбкой одержимого душил дельфина, Кой больше всего походил на потерпевшего кораблекрушение, выброшенного морем на шумный пляж в разгар купального сезона. Засунув руки в карманы, он издалека – поверх множества автомобилей, под какофонию множества гудков – созерцал бронзовый галеон перед домом номер пять на Пасео-дель-Прадо. Да, он не знал гидрографических закавык на курсе, которым собирался следовать, но уж слишком давно он мысленно оставил позади ту точку, где еще можно было изменить курс и повернуть судно. Секстант «Вимс энд Плат», который его друг Серхи Соланс купил в конце концов по вполне разумной цене, обеспечил Кою билет на поезд Барселона – Мадрид, использованный им сегодня ночью, а также фонд выживания с гарантированной плавучестью на две недели; часть этого фонда находилась у него в кармане, а другая – в холщовой сумке, оставленной в камере хранения вокзала Аточа. Было двенадцать сорок пять солнечного весеннего дня, пестрый и шумный поток машин катился к площади Сибелес, рядом с Паласио-де-Корреос, за которым скрывались ставка Верховного главнокомандования и служебные помещения Морского музея. Полчаса назад Кой посетил Главное управление торгового флота, расположенное двумя кварталами дальше: хотел узнать, что у него нового по административной линии. Служащая управления, немолодая любезная и улыбчивая женщина, у которой на столе стоял горшок с геранью, прекратила улыбаться, когда, нажав соответствующие клавиши, увидела на экране монитора файл Коя. «В апелляции отказано», – безлично сказала она. Официальное извещение ему вышлют почтой. И перестала обращать на него внимание, вернувшись к своим делам. Быть может, отсюда, из этого кабинета в трехстах милях от ближайшего моря, эта женщина вдыхала морскую романтику и ей не по душе были моряки, которые сажали свои корабли на мель. А может, все наоборот: она – бесстрастная, объективная чиновница, для которой посадить корабль на мель в Индийском океане – проступок, ничем не отличающийся от дорожного происшествия, а моряк, отстраненный от работы и занесенный работодателями в черный список, ничем не отличается от любого человека, лишенного суровым судьей водительских прав. Плохо то, размышлял Кой, что в этом последнем случае женщина не так уж и не права. В наше время, когда спутники дают координаты и курсы, а мобильные телефоны свели на нет моряков, умевших принимать решения, когда любой чиновник воображает, что может управлять трансатлантическими лайнерами и танкерами водоизмещением сто тысяч тонн, мало что отличает моряка, посадившего судно на мель, от водителя, вылетевшего с дороги, который забыл нажать на тормоза или сел за руль в пьяном виде.

Кой постоял, раздумывая, что предпринять дальше, пока все эти мысли не остались далеко позади по курсу. Наконец он решился. Поглядывая по сторонам, подождал, когда ближайший светофор прервет бесконечный поток автомобилей, и уверенно зашагал под каштанами с молодой листвой, пересек улицу и подошел к входу в музей, у которого стояли в карауле курсанты мореходки в штанах с красными бахромчатыми лампасами, в белых портупеях и касках; прежде чем пропустить его через арку металлоискателя, они с любопытством оглядели его тужурку. У Коя засосало под ложечкой, когда он, поднявшись по широкой лестнице, свернул направо и оказался перед книжным киоском, рядом с огромным двойным штурвалом корвета «Наутилус». Налево была дверь в помещения администрации и служб, направо – выставочные залы. На стенах висели картины и модели кораблей, за столиком с выражением скуки на лице сидел моряк в форме, а за прилавком киоска, где продавались книги, гравюры и музейные сувениры, стоял штатский. Кой облизнул губы, у него внезапно пересохло во рту. Он обратился к штатскому:

– Мне нужна сеньорита Сото.

В горле тоже пересохло, и голос прозвучал хрипло. Кой быстро взглянул налево, на дверь, боясь, что сейчас появится она и вид у нее будет либо удивленный, либо раздраженный: какого черта тебя сюда принесло и тому подобное. Он провел ночь без сна, прислонив голову к собственному отражению в темном стекле вагона и раздумывая, что скажет ей, но сейчас все это растаяло, как след за кормой. И, подавляя желание повернуться и уйти, он переминался с ноги на ногу, пока человек за прилавком – средних лет, в очках с толстыми стеклами – доброжелательно изучал его.

– Танжер Сото?

Кой кивнул, ощущая какую-то нереальность происходящего. Странно слышать, подумал он, это имя от другого человека. В конечном счете, решил он потом, есть же у нее собственная жизнь. Есть люди, которые говорят ей «привет», «пока» и тому подобное.

– Да, – сказал он. И вдруг почувствовал, что нет ничего странного или нелепого в том, что он приехал в Мадрид и сумка его валяется в камере хранения на вокзале Аточа, а он пришел сюда ради встречи с женщиной, с которой провел всего часа два. С женщиной, которая его и не ждет.

– Она вас ждет?

Он пожал плечами:

– Возможно.

Человек за прилавком раздумчиво повторил: «Возможно». Он недоверчиво разглядывал Коя, и Кой пожалел, что не сумел утром побриться – он брился перед тем, как отправиться на вокзал Сане в Барселоне, и сейчас на подбородке уже вылезла темная щетина. Он поднял было руку, чтобы потрогать ее, но на полпути все-таки остановился.

– Сеньора Сото вышла, – сказал человек за прилавком.

Чуть ли не с облегчением Кой кивнул. Краем глаза он увидел, что моряк за столиком, не отрываясь от своего журнала, разглядывает его потертые джинсы и обувь. Хорошо еще, что Кой сменил белые теннисные туфли на старые мокасины на рифленой подошве.

– Она сегодня еще будет?

Человек за прилавком бросил взгляд на морскую тужурку Коя, словно пытаясь установить, может ли темное сукно служить достаточной гарантией респектабельности его владельца.

– Возможно, да, – ответил он после некоторого размышления. – Музей закрывается в половине второго.

Кой посмотрел на часы и показал рукой на вход в выставочный зал. В глубине, по сторонам следующей двери, висели большие портреты Альфонсо XII и Изабеллы II; дальше, в следующем зале, виднелись витрины, модели кораблей и корабельных пушек.

– Тогда я подожду вон там.

– Как угодно.

– Вы ей скажете, когда она придет? Моя фамилия Кой.

И он улыбнулся. Ее отсутствие давало некоторую отсрочку, это успокаивало. Человека за прилавком тоже оставило напряжение, когда он увидел эту усталую и искреннюю улыбку, за которой проглядывались шесть часов в ночном поезде и шесть чашек кофе.

– Конечно.

Кой пересек зал; резиновые подошвы мокасин заглушали его шаги по деревянному полу. Страх, от которого у него сжимались внутренности, уступил место жутковатой неуверенности, как бывает при качке, когда на мгновение теряешь равновесие и пытаешься ухватиться за леер, но там, где он должен быть, его нет. Кой надеялся успокоиться, разглядывая то, что его окружало. Он шел мимо огромной картины: Колумб и его спутники на суше, рядом с крестом, позади, на фоне карибской синевы, реют брейд-вымпелы, индейцы, не ведая, что их ожидает, склонились перед первооткрывателем… Кой свернул направо и остановился перед витриной с навигационными приборами. Коллекция эта была великолепна: он полюбовался градштоками, квадрантами, хронометром Арнольда и замечательным собранием астролябий, октантов и секстантов восемнадцатого – девятнадцатого веков, за каждый из которых кто-нибудь с удовольствием заплатил бы намного больше, чем он получил за свой скромный «Вимс энд Плат».