Ирину арестовала итальянская полиция в Риме. На суде, решавшим вопрос о её экстрадицию в Россию, её адвокат настаивал, что дело политически мотивировано, так как кабельные телеканалы медиахолдинга проводили антиправительственную политику, транслировали в прямом эфире митинги оппозиции на Болотной площади и проспекте Сахарова. Суд не счёл эти доводы основательными, решение об экстрадиции было принято. В Рим вылетел майор Российского национального бюро Интерпола Сергей Старостин.

VII

– Ты говорил, что сотрудники Интерпола имеют право подключаться к уголовным делам на любой стадии и встречаться с обвиняемыми в СИЗО без санкции прокуратуры, – напомнил Панкратов Игорю Касаеву, когда они встретились, чтобы обсудить то немногое, что за эти дни успели узнать. – Это так?

– Да.

– Разрешение начальника Интерпола нужно?

– Нет.

– Протоколы допросов ведутся?

– Не всегда. Часто это не допросы, а беседы.

– Отчёты о них составляются?

– Очень краткие. Когда подробные не нужны по делу.

– Где сидела Ирина после экстрадиции? – продолжал Панкратов.

– В Лефортово.

– Мог Сергей с ней там встречаться?

– Думаю, да.

– Хорошо бы узнать, сколько раз и о чём они говорили.

– Я думал об этом. У меня есть допуск ко всей нашей базе данных. Я проверил. Нет ни одного упоминания о том, что Сергей с ней встречался. Ни одного отчёта, даже самого короткого.

– О чём это говорит?

– О чём?

– Он не хотел, чтобы об этих встречах кто-нибудь знал. И это наводит на размышления.

Они сидели в двухкомнатной квартире Панкратова на Тверском бульваре. Квартира была небольшая, обставленная не то чтобы скудно, но без изысков, по-холостяцки. Во всяком случае, женской руки в ней не чувствовалось.

– Вы женаты, Михаил Юрьевич? – полюбопытствовал Игорь.

– Больше двадцати лет. Ты хочешь спросить, где жена? Она живёт в другом месте. Так вышло. Однажды мы разошлись, потом сошлись, да так и осталось: она у себя, я у себя. Иногда встречаемся. Она всё таскает меня на выставки и в театры, приобщает к искусству.

– Приобщаетесь?

– Честно сказать, не очень. Чего в юности не заложено, с возрастом не восполнишь.

– Дети у вас есть?

– Дочь. Она уже взрослая, живет с матерью. Недавно родила внука. Так что я уже дед. Давай вернёмся к нашим делам. Мы вряд ли узнаем, о чём говорил Сергей с Ириной в Лефортово. Но сколько раз он с ней встречался, узнать можем. Во всех СИЗО ведут журналы посещений, фиксируют, кто, когда и к кому приходил. Адвокаты, следователи, родственники, когда им разрешают свидания. Было бы очень любопытно взглянуть на такой журнал. Удостоверение Интерпола даёт тебе это право?

– Нет. Разве что будет официальная бумага от начальства.

– Сможешь её получить?

– Вряд ли. Генерал-лейтенант Сибирцев не подпишет. Для него эта тема закрыта.

– Ладно, – подумав, сказал Панкратов. – Этот вопрос я решу. Придётся поднять старые связи. Это будет стоить денег, но Аслан сказал, что в расходах мы себя можем не ограничивать.

– Что нам даст, если мы узнаем, сколько раз Сергей встречался с Ириной в СИЗО?

– Не скажи. Если за четыре с половиной часа полета из Рима она сумела обратить его в свою веру, как ты сказал – охмурить, на этом она не остановилась. Трудно даже представить, что она произвела в его душе.

– Вы думаете, что Сергей в неё влюбился?

– Хуже. Думаю, он потерял голову. Это крайнее проявление помешательства, которое принято называть любовью.

– Помешательства? – озадаченно переспросил Игорь. – Вы считаете любовь помешательством?

– А что же это? Когда человек делает то, что в нормальном состоянии ему бы и в голову не пришло? Когда у него сносит крышу?

– У вас сносило?

– Бог миловал. Но я видел это у других.

Звонок городского телефона прервал их разговор. Панкратов взял трубку:

– Слушаю.

– Михаил Юрьевич, это Лена, – прозвучал в динамике женский голос. – Я поговорила с Ниной Яковлевной. Она разрешила взять ноутбук Сергея и передать вам. Вы произвели на неё впечатление человека, которому можно доверять. Ноутбук сейчас у меня. Как вам его отдать?

– Вы сейчас где?

– Возле метро «Чеховская».

– Выходите к памятнику Пушкину и ждите. Минут через десять подъедет молодой человек на синем «форде». Это друг Сергея, мы с ним были на кладбище. Отдадите ему компьютер.

– Там пароль, я вам говорила.

– С этим мы разберемся.

– Всё понял? – спросил Панкратов, положив трубку. – Не теряй времени, не заставляй девушку ждать.

Игорь выскочил из квартиры, на ходу натягивая байкеровскую «косуху», проклепанную, как самолет. Панкратов постоял у окна, посмотрел, как от дома отъехал синий «форд-фокус». Похоже, что-то начало подвигаться в этом странном деле, на которое он подписался неизвестно почему. Боялся выпасть из жизни и раньше времени превратиться в пенсионера, прогуливающего внука? Хотел сохранить ощущение своей востребованности, к которому за многие годы привык, как привыкают к удобной рабочей одежде?

Через неделю у него была выписка из журнала посещений СИЗО «Лефортово». Сотрудник Интерпола майор Старостин встречался с Ириной Керженцевой шесть раз. Начальник СИЗО поинтересовался у него, чем вызвано такое внимание к подследственной, но Старостин уклонился от ответа, сославшись на закрытую служебную информацию.

К этому времени компьютерные умельцы Интерпола раскрыли пароль, которым были защищены файлы в ноутбуке Сергея. Среди его заметок была запись, сделанная за четыре месяца до его смерти:

«Я не понимаю, что со мной происходит. Если это и есть любовь, то я даже понятия не имел, что в действительности означает это слово. И никогда бы этого не узнал, если бы не встретил её. Её обвиняют в убийстве. Она не убийца, она не может быть убийцей, это противоречило бы всем законам природы. Я пообещал ей, что вытащу её из тюрьмы, чего бы мне это ни стоило».

– И он это сделал, – сказал Игорь, внимательно прочитав и еще раз перечитав запись.

– Да, сделал, – согласился Панкратов. – Но между тем временем, когда он это написал, и её выходом из тюрьмы произошло что-то настолько серьезное, что он не смог жить.

VIII

Дело Ирины Керженцевой рассматривал суд присяжных. Оно стало разваливаться с первых же заседаний. Главная причина была в том, что на скамье подсудимых отсутствовал сообщник обвиняемой Павел Лежнёв. Французская полиция, получив ордер Российского НЦБ Интерпола, явилась в отель в пригороде Парижа, где он жил, но застала его номер пустым. Портье объяснил, что месье Леже поспешно уехал за день до появления полицейских. Обнаружить его местонахождение не удалось.

Вызванные в суд свидетели отказались от показаний, данных на следствии. Диспетчер подстанции скорой помощи заявила, что подсудимая действительно вызывала в ту ночь скорую, но она не стала регистрировать вызов, так как машин всё равно не было. Отставник-подполковник, сторож строительной техники на Ново-Рижском шоссе, не подтвердил своих показаний, что он узнал Лежнёва в человеке, который накануне ДТП осматривал место происшествия. Он и видел-то его мельком, а на сходство с Лежнёвым указал по подсказке следователя Молчанова.

Защищал Ирину один из самых опытных и дорогих адвокатов Москвы Илья Иосифович Захаров, владелец юридической фирмы «Захаров и сын», член президиума Московской гильдии адвокатов, лауреат премии имени Плевако. Он едко высмеял утверждение обвинения о том, что авария со смертельным исходом, совершенная Лежнёвым в 2003 году под Парижем, имеет какое-то отношение к гибели Григория Вознюка. Что же касается перевода в 800 тысяч евро кипрской фирме, принадлежащей Лежнёву, который обвинение считает платой за убийство Вознюка, тому есть другое, очень простое объяснение. Его подзащитная, руководившая в то время радиостанцией «Весна», не имела достаточного делового опыта и стала жертвой афериста.

– Всё это дело производит очень странное впечатление, – закончил адвокат. – Если бы я не был абсолютно уверен в отсутствии у следствия и прокуратуры какой-либо заинтересованности, то мог бы предположить, что кто-то пытается этим процессом достичь своих целей, политических или материальных.

Присяжные признали Ирину Керженцеву невиновной по всем пунктам предъявленных ей обвинений. Она была освобождена из-под стражи в зале суда.

На выходе из суда её ждал лимузин. Топ-менеджеры медиахолдинга с букетами роз встретили её появление аплодисментами. Она поискала в толпе Сергея, но не увидела его. Он стоял в стороне с веточками мимозы. Рядом со следователем Молчановым, тяжело переживавшим свой позор.

– Всё кончилось, Серж, – сказала она, опаляя его нестерпимой зеленью глаз, особенно пронзительной на бледном от многомесячного пребывания в СИЗО лице. – Поехали со мной. Сегодня мы будем вместе.

– Ты устала, тебе нужно отдохнуть, – ответил Сергей. – Мы встретимся потом.

– Потом? – переспросила она. – Когда потом?

– Потом, потом, – неопределенно повторил он.

– Где?

– Я тебя люблю, – сказал он, отдал ей мимозы и повернулся, чтобы уйти.

– Когда мы встретимся? – с недоумением повторила она. – Где?

Он оглянулся и ответил с невеселой улыбкой:

– В аду, любимая.

Свидетелем этого странного разговора был только следователь Молчанов. Позже он пересказал его Панкратову и Игорю Касаеву.

В тот день Сергей рано вернулся домой, разговаривал с матерью и отцом так мягко, как не разговаривал уже давно. Потом сказал, что хочет поехать на дачу и побродить по весеннему лесу. На даче написал прощальную записку и пустил себе пулю в висок из наградного пистолета отца.

IX

Ещё в юности Панкратов понял, что не понимает и боится женщин, особенно красивых. Он считал, что ему повезло, что в ту пору, когда поступками молодых людей руководят будоражащие кровь гормоны, он был слишком занят, чтобы вовлекаться в бесконечные любовные похождения, как многие его сверстники. Трудно давалась учеба на юридическом факультете МГУ, куда он поступил после армии вне конкурса. Школу он оканчивал самую обычную, на Тишинке, не самым респектабельным районе Москвы, и никакими успехами не блистал, за три года в армии вообще забыл, что значит учиться. Пришлось наверстывать, до ночи просиживать над учебниками и конспектами. На летние каникулы он всегда уезжал со студенческими строительными отрядами в Сибирь или в Казахстан, чтобы заработать денег на зиму. Мать, проводница поездов дальнего следования на Казанском направлении, помогала, но ему было неловко брать у неё деньги. Строили зернохранилища и коровники, работали по двенадцать часов без выходных, сил оставалось только на то, чтобы дойти до палатки и рухнуть на раскладушку. Гормоны, конечно, иногда брали своё, но все связи были мимолётными и не имели последствий.

Позже, когда Панкратов уже служил в КГБ, он случайно познакомился с милой молодой женщиной и неожиданно для себя легко сошелся с ней. Возможно, неожиданно и для неё. Она была из семьи потомственных московских интеллигентов, научных сотрудников Института мировой литературы, сама по образованию искусствовед, немного избалованная, немного взбалмошная. Она уже была замужем за поэтом, которому в узком кругу его почитателей прочили большое будущее. Но большое будущее всё не наступало, она устала от богемной жизни и бесконечного выяснения отношений, которыми поэт пытался вызвать в себе мощный творческий импульс. В Панкратове её привлекла надежность и душевная бесхитростность. Отношения между ними сложились ровные, доверительные, без бурных проявлений чувств, не предвещавшие никаких осложнений.

Несколько лет он был уверен, что его жизнь идет по естественному руслу, а отношения с женой вполне укладываются в библейскую формулу «жена да прилепится к мужу». Родилась дочь. Он много работал и заботился, чтобы семья ни в чём не нуждалась. Даже когда в Москве начались перебои с продуктами, выручало знакомство с директорами гастрономов, которое образовалось, когда он расследовал крупные злоупотребления в московской торговле. Но однажды, вернувшись из трудной командировки на Север, он нашёл квартиру пустой, а на столе в кухне записку. Жена писала, что забирает дочь и возвращается к родителям, потому что не может больше жить с угрюмым нелюдем, как в тюрьме.

"С угрюмым нелюдем". Вот так и узнаешь, что думают о тебе близкие люди.

Панкратов был оглушен. Достал из холодильника бутылку водки, выпил ее машинально, не чувствуя вкуса. Тут же, в кухне за столом, заснул, уронив на столешницу свинцовую голову. Наутро с похмелья голова раскалывалась, но уже через день, отоспавшись, ощутил необычный прилив сил. Все, что вчера казалось катастрофой, выглядело не так уж страшно. Ну, ушла жена. Не он первый, не он последний. Если она чувствовала себя с ним, как в тюрьме, все равно бы ушла. Так лучше пусть раньше. А жизнь что же? Жизнь продолжается.

Позже он где-то прочитал, что такой алкогольный удар полностью разгружает подкорку мозга, а энергия, заключенная в водке, переходит в организм. Одно время он даже практиковал этот способ психологический разгрузки. Когда чувствовал, что все дела начинают вызывать непреодолимое отвращение, брал отпуск за свой счет, покупал водки, отключал телефон и выпадал из жизни.

В обычные дни он пил мало, предпочитал коньяк, и первая бутылка шла трудно, с усилием. Потом время исчезало, алкоголь брал свое. День за окном сменялся ночью, ночь днем. Время определялось не часами, а количеством пустых бутылок под столом. В голове шла своя жизнь, не контролируемая сознанием. Всплывали эпизоды из прошлого – по большей части почему-то мелкие, стыдные. Детская трусость, ненаходчивость или неловкость в юности, невольные предательства, несправедливые, нечаянно причиненные близким людям обиды. Странно, но всегда вспоминалось и переживалось остро, болезненно только плохое и никогда поступки благородные, питающие чувство самоуважения, каких в его жизни, как и в жизни любого человека, тоже было немало. Пил до тех пор, пока организм не пресыщался и водка не переставала лезть в горло. Иногда это случалось на пятый день, иногда на седьмой. После этого переходил на кефир, глотал снотворное и начинал мучительное возвращение к жизни. Сначала был не сон, а чередование зыбкого бодрствования и тяжелого забытья. Лишь день на третий алкоголь выходил с обильным горячим потом. И наступал наконец момент, когда внешний мир врывался в сознание ярким многоцветьем дня, шумом города, воробьиными сварами и гуканьем голубей. Панкратов залезал под душ, с удовольствием брился, наводил к квартире порядок. Он был, как медный пятак, очищенный кислотой от окиси и грязи. Да так оно, пожалуй, и было.

После 1991-го года, когда монстр КГБ превратился в Федеральную службу контрразведки, а Управление по борьбе с особо опасными хищениями социалистической собственности скукожилось до размеров отдела экономической безопасности, Панкратова вывели за штат. Не успел он подумать, как жить дальше, как получил неожиданное предложение от московской ассоциации «Росалко». Ему поручили купить в Киеве две цистерны спирта, отогнать их во Владикавказ и там продать. Целью операции было выяснить, как украинский спирт попадает в Осетию и превращается там в осетинскую водку, теснившую на рынке московских производителей. На этом деле Панкратов заработал больше двадцати тысяч долларов, огромную по тем временам сумму. Добавив к ней свои сбережения и взяв кредит, он купил для жены и дочери трехкомнатную квартиру на Таганке. Переезд и хлопоты по обустройству незаметно сблизили их с женой, они снова стали жить вместе, но уже на два дома.

Через несколько лет, когда «Росалко» самоликвидировалась, Панкратов стал советником по безопасности Национальной алкогольной ассоциации, участвовал в подготовке документов, направляемых в правительство и Госдуму, консультировал водкозаводчиков, попавших в трудное положение из-за неудачных попыток обойти налоговое законодательство. За помощью к нему обращались и бизнесмены, не связанные с водкой. У него была репутация человека, который не обещает лишнего, но то, что обещает, всегда выполняет.

Все преступления, даже самые сложные и запутанные, которыми приходилось заниматься Панкратову, укладывались в несколько стандартных схем. Детали могли быть самыми разными, но главным мотивом всегда было стремление завладеть чужой собственностью, государственной, как в советские времена, или частной, как во времена постсоветские. Дело о самоубийстве молодого офицера Интерпола Сергея Старостина, напрямую связанное с убийством медиамагната Вознюка, никаких аналогов не имело. Не были понятны даже мотивы преступления, если имело место преступление, в чем были уверены следователь Молчанов и Красногорская прокуратура.

Панкратов поехал в Красногорск и целый день просидел в архиве суда, читая протоколы процесса над Ириной Керженцевой, который закончился её оправданием. Его удивила слабость доказательной базы обвинения. Все улики были косвенные, их можно было трактовать и так, и так – и как подготовку к преступлению, и как случайное стечение обстоятельств. Панкратов встретился со следователем Молчановым и поинтересовался, как это прокуратура вышла на суд с таким сырым делом.

– Лажанулись, – признал Молчанов. – Мы были уверены, что удастся заполучить Павла Лежнёва. Французская полиция сообщила, что его адрес установлен и он будет арестован в ближайшие дни. Не успели, он скрылся. Очень похоже, что его кто-то предупредил.

– Кто?

– Понятия не имею. Мобильника у подследственной не было, никакой связи с внешним миром она не имела. Только через адвоката.

– Не мог предупредить адвокат?

– Вряд ли, они в такие дела не лезут, даже за большие деньги. Слишком стрёмно.

– Если бы вы получили Лежнёва, что бы это изменило? Вы уверены, что он дал бы признательные показания? Заказное убийство – это двадцать пять лет или пожизненное заключение.

– Дал бы, куда бы он делся. В наших СИЗО быстро вправляют мозги. Особенно иностранцам. Они там привыкли – демократия, права человека. Посидит полгода в Бутырке – все эти слова забудет. На Западе есть такое понятие – сделка с правосудием. Подсудимый признает себя виновным и получает год-два вместо десятки. В нашем уголовно-процессуальном кодексе такой статьи нет, только идут разговоры, что неплохо бы её ввести. Но есть статья, позволяющая назначить наказание меньше минимального, если подсудимый деятельно раскаялся и активно сотрудничал со следствием. Получить лет десять вместо пожизненного – есть разница? Это любого заставит задуматься.

– Какое впечатление произвела на вас Ирина Керженцева? – поинтересовался Панкратов.

– Так сразу и не скажешь. Очень необычная женщина. Не красавица в том смысле, как мы обычно понимаем. Но есть в ней что-то такое, даже не знаю, как назвать. При виде ей почему-то приходит мысль, что чем-то главным ты обделен в жизни. Если бы не факты, никогда бы не поверил, что она способна на преступление. Не тот психотип, не тот характер.