Слуга что было сил потянул на себя вожжи, и Рублев аж подпрыгнул.
– Иван Иванович, в следующий раз предупреждайте, чтобы Егор Игоревич ненароком не ушибся.
– Слушаюсь, мой господин.
– Егор Игоревич, вы не ушиблись.
– Все хорошо, мне даже понравилось!
– Вот и славно. Как ваша хандра?
– Как рукой сняло!
– Приятно это слышать.
Рублев не узнал место остановки, осматривая незнакомую улицу, где гулял только ветер между ветхих двухэтажных домов и не было не одной живой души, и обрывки бумаги бегали за листьями по тротуару.
– Отчет о проделанной работе на островах? – сказал слуга и протянул своему господину лист бумаги, свернутый в трубочку.
– А почему Иван Иванович не доставил лично? – спросил Дмитрий Сергеевич.
– А черт его знает!
– Я поэтому вас и спрашиваю.
– Может, пишет!
– Будем надеться.
Рублев удивился.
– Что такое, Егор Игоревич?
– Разве наш извозчик не Иван Иванович?
– Конечно, Иван Иванович, кто же еще!
– Тогда, что значили ваши слова?
– Егор Игоревич, вы опять не возьмете в толк элементарные вещи.
– Нет, не возьму, потому что они на ваш взгляд элементарные, а, на мой взгляд, необыкновенные.
– Привыкайте, уважаемый, привыкайте.
– Ну, а если я привыкну, что станет потом?
– Замечательный вопрос! Но неуместный, в данном случае.
– Почему?
– Всему виной Иван Иванович. Он всегда умеет сделать из ничего целую историю! Он мне служит две тысячи лет и не перестает меня удивлять. И вот с этим обменом такое учудил, что в самую пору браться за перо. Вы знаете, из Ивана Ивановича выйдет толк, он старается. Из моих двенадцати учеников он – самый способный. Справедливости ради сказать, я только с ним и занимаюсь. У него истинный талант! Только он, правда, еще в зародыше, но это не беда. Талант разовьется, я уверен в этом, как в самом себе. Вот и сейчас он где-нибудь наверняка пишет. Истинный писатель ни может ни писать. Все его нутро завет к перу. Лишения и преграды только еще больше пробуждают в нем желание писать. Полнейшие невежество и незнание тонкой писательской натуры служило во все времена авторам во благо. Власть, запирая писателей в застенки, ссылая их в ссылки, устраивая на них травлю и подвергая глумлению их творчество, еще больше разжигало желание писать, бороться с тиранией с помощью пера. Жгучая боль, обида, душевные неизгладимые раны делают из талантливого писателя гения и ничего другого. Нервные перегрузки колоссальных масштабов в прямом и в переносном смысле возносят писателя на небеса! За яркие выдающиеся произведения гении расплачивается своей жизнью и только ею. Творчество, в котором нет частички автора, пустое и еще раз пустое! Оно не дышит, а, значит, и не живет. Герой, созданный писакой, умирает вместе с ним, а герой писателя живет после его смерти.
Рублев задумался. Слова Дмитрия Сергеевича заставили размышлять и снова, и снова прокручивать в голове авторов, которые отдали своему герою всего себя без остатка, чтобы только он жил вечно. Чичиков и неугомонный затейник кот Бегемот крутились на уме у Рублева, и он улыбнулся.
– Да, Егор Игоревич, Николай Васильевич и Михаил Афанасьевич – наглядное подтверждение моим словам. Эти два творца, каждый в свое время, перевернули литературный мир, порушили многолетние устои и будут актуальны всегда благодаря своему дерзкому гению, который тонко чувствовал грани человеческой души и мог показать всю ее красоту и мерзость!
– Вы, безусловно, правы, но скажите, где мы? Я не узнаю это место.
– Егор Егорович, милейший вы мой человек, прислушайтесь.
Рублев напряг слух. Смех и музыка, словно волна, накрыла его всего с головой, так что он закрыл уши ладонями, вжав себя плечи.
– Узнали?
– Набережная? – закричал Рублев, абсолютно себя не слыша.
– Угадали, но не совсем. Мы на подступах к Центральному рынку. В одном из многочисленных переулков. Прежде в самом богатом и знатном районе города, а ныне в темных трущобах. Конечно, не в гетто, но вид очень прискорбный. Мрак и отчаянье здесь слились воедино!
– Где? – продолжил кричать Рублев.
– Ну, зачем так кричать, вы не на пожаре, а в самом сердце города!
Рублев огляделся. Желтые грязные здания, обвалившаяся штукатурка, кучи мусора.
– Неужели вы не узнаете своего города? Ростов – уникальный город. В нем вся Россия! Яркие зеркальные центральные улицы, не ведающие, что такое тьма ночью, и целые кварталы самых настоящих трущоб, в которых ни днем, ни ночью, не гостит лучик света. Сотни самых дорогих автомобилей со всего света и всего с десяток специализированных дорожек для инвалидов. Торговые выставочные павильоны, в которых ничего не стоит заблудиться и грязные и жестяные ларьки на автобусных остановках. Бог делал Россию с завязанными глазами. Он отрезал безразмерные куски и ставил на них разноцветные жирные кляксы! Вы согласны?
Рублев подумал и согласился.
– Вы правы, Егор Игоревич, что мне, как никому, видней, потому что это я Ему завязывал глаза.
Откуда ни возьмись, появился Иван Иванович.
– Ну, наконец-то, а то мы уже заждались, а без вас я не хотел читать отчет, – воскликнул Дмитрий Сергеевич и взялся за свиток, прибывший с островов. Он быстро с ним ознакомился, признав, что Лёня- талант, каких надо еще поискать. Потом показания изучал Рублев и диву давался, как Лёня смог продать все за такой короткий срок и откуда, собственно, у людей такие деньги? Еще, конечно, он для себя подчеркнул, что коллекция и, правда, необыкновенная.
«Чего только один Пугачевский рубль стоит, который я ни когда в глаза не видел!» – подумал он и вернул обратно свиток Дмитрию Сергеевичу.
– Предлагаю разделиться, чтобы как можно быстрее вернуть на прежнее место императоров и императриц, – сказал тот и улыбнулся Ивану Ивановичу.
– Я займусь отъявленными паразитами! – радостно сказал Иван Иванович и тоже улыбнулся.
– Вот и славно. С кого думаете начать?
– С негодяя врача!
– Есть план?
– Не то чтобы план, мой господин… В 1660 году путешествуя по Европе, я спас одну прелестную ведьму от костра инквизиции.
– Как интересно, почему я об этом ничего не знал?
– У нас была тайная связь, и мы не хотели огласки.
– Да вы, оказывается, ко всему придачу еще и Казанова! Не ожидал, не ожидал, удивили, так удивили!
– Стараюсь, мой господин.
– Славно стараетесь. Вон, что с рублями учудили. Но черт с ними, что, безусловно, истинная правда. Ну, и как же зовут эту прелестницу, что вскружила голову моему лучшему ученику?
– Её зовут Матильда, мой господин.
– Матильда?! – удивился Дмитрий Сергеевич и, нахмурившись, спросил: – А не больно ли легкого поведения ваша возлюбленная, что ее зовут Матильда? При Людовике Восьмом, короле – солнце, имя Матильда отдавало вкусом доступной любви.
– Как вы только могли такое подумать?! Матильда – непорочна как дева Мария, – обиделся Иван Иванович.
– Прости меня, Иван Иванович, я не знал, что Матильда настолько тебе дорога. И справедливости ради будет сказано, нельзя судить о человеке только по его имени. Я был не прав, но, Иван Иванович, все равно, как бы ни была тебе верна Матильда, ее нельзя сравнивать с непорочной девой Марией. Матильда- ведьма и, прости меня еще раз, нет, и никогда не будет на свете непорочных ведьм. Непорочная ведьма это нонсенс! Тем более что, как ты сказал, у вас с Матильдой была тайная связь.
– Хорошо, тогда она у меня непорочна как английская королева, – сказал Иван Иванович, не поднимая головы.
– Это другое дело, но, не обижайся, в это мне тоже смутно верится. Чтобы ведьма была непорочна как английская королева, тоже ни в какие рамки не влезает. Но, ради справедливости надо сказать, что у людей повелось считать, что Англия- родина ведьм, так что пусть будет непорочна как английская королева, в этом хоть прослеживается логика. Да, Иван Иванович?
– Да, мой господин.
Рублев улыбался. Наставления учителя своему ученику всегда зарождались по-разному. Когда – беззвучно, когда – громко и даже взрывоопасно, но как бы там ни было, они были наполнены мудростью и так подавались Дмитрием Сергеевичем, что Иван Иванович всегда убеждался в правильности замечаний.
Настоящий учитель так ловко преподносит свою мысль, что может сделать, так что ученик соглашается не столько с учителем, сколько с самим собой. И в этом, заключена и радость, и боль. Труд гениальных учителей всегда неблагодарен. Истинный учитель с помощью своего гения превращает умишко в светлый и разносторонний ум, который зачастую не признает, кому он обязан своей теперешней силе. И не потому, что он, как неблагодарный трутень, который крепнет и вырастает на чужом труде. Нет все происходит потому, что он, в самом деле, свято верит, что возмужал сам по себе. Проходит время, и недавний ученик сам превращается в учителя и только тогда понимает, кому он обязан своим знанием, как в зеркале видя себя в своем ученике. Но поздно – учителя уже не стало. Время свело с ним счеты, унесло его надежду на благодарность своего ученика, в которого он вкладывал душу. Еще не поздно?! Так сорвитесь же с места, разыщите своего учителя и скажите ему спасибо! Доставьте друг другу ни с чем несравнимую радость, цена которой – одно единственное слово.
– Ну, так что же дальше? – взволновано, сказал Дмитрий Сергеевич. Неужели Матильда в Ростове, раз вы о ней упомянули?
– Да, мой господин. От моих надежных осведомителей я узнал, что она уже много лет проживает в этом городе.
– Это удивительно, само провидение на вашей стороне. Сколько же вы не виделись?
– Двести лет, мой господин.
– Этого не может быть! – воскликнул Дмитрий Сергеевич и от волнения встал на ноги, словно он сам, а не его ученик не виделся двести лет с возлюбленной Матильдой. – Может меньше?
– Нет, в этом году ровно двести лет, как случай разлучил меня с Матильдой. Я каждый день отмечал!
– Я представляю, какой сейчас пожар пылает у вас в груди. Но что же послужило причиной разрыва? Скажите, мы с Егором Игоревичем сгораем от нетерпения узнать об этом. Да, Егор Игоревич?
Рублев кивнул.
– Рассказывайте, почему вы молчите?
– Это тяжело для меня. Я собираюсь с мыслями.
– Какая тонкая натура. Обязательно выйдет толк! Непременно выйдет!
– Как сейчас помню, – начал Иван Иванович, – 26 мая 1805 года, Милан. Корсиканец Наполеон Бонапарт короновался на итальянский престол, возложив на себя корону ломбардских королей, – сказал Иван Иванович и замолчал, закрыв глаза.
– Что случилось, Иван Иванович, какая роковая случайность разлучила вас с Матильдой? – взволновано сказал Дмитрий Сергеевич, и представляете, даже взялся за плечо Рублева.
– Страшная случайность, мой господин!
– Мы поняли, что она страшная, назовите ее?
– Нас разлучили солдаты, приветствующие своего короля!
– Что значит солдаты? – всплеснул руками Дмитрий Сергеевич.– Они открыли по вам огонь, и вы несли на руках Матильду, израненную смертоносными пулями, девушка задыхалась и в предсмертной агонии шептала, что она вас любит?!
– Нет, мы просто потерялись.
– Что значит, просто? Не было даже пушек, из которых вы палили картечью?
– Нет, – грустно сказал Иван Иванович.
Дмитрий Сергеевич, расстроенный, сел в коляску, и, широко раскрыв свои зеленные глаза, сказал:
– Реальная жизнь бывает настолько серой, что имя ей – страшная вещь!
– Да, мой господин.
Дмитрий Сергеевич встал на ноги, кони заржали.
– Я все равно счастлив за вас и за Матильду. Вы встретитесь, и вам поможет в нашем деле!
– Это циничный расчет, мой господин, я так не могу, – решительно сказал Иван Иванович.
– Мне приятно слышать такие слова от своего ученика, но, Иван Иванович, это не циничный расчет, а дело, которое совмещает в себе как полезные, так и приятные вещи. Вы – счастливчик! Работа, которая доставляет пользу и радость душе, самая лучшая работа на свете! Так что вперед, за радостью и пользой во благо общего дела. И прошу вас, не затягивайте встречу с Матильдой надолго, помните о деле, а то я знаю, что с мужчиной могут сделать двести лет тягостного и волнительного ожидания волшебного мига, имя которому близость. И, конечно, не спешите. Слова Цезаря: пришел, увидел, победил здесь не уместны. Двести лет- это прилично! Любая женщина обидится, если вы мало уделите ей внимания после такого длительного разрыва, не говоря уже о Матильде. Она ведьма, а значит, тонкая ранимая натура. Такая может и отомстить.
– Дмитрий Сергеевич, они еще не встретились, а вы уже стращаете, – вмешался Рублев.
– Вы знакомы хоть с одной ведьмой? – возмутился Дмитрий Сергеевич недовольный, что его перебили.
Рублев приготовился что-то ответить, но ему не дали сказать, опередив на миг.
– Предупреждаю заранее, директор вашей школы Изольда Гильотинова – не ведьма, хотя и неоднократно к нам просилась.
Не подходит? – удивился Рублев, вспомнив жгучую брюнетку, которая наряду с неземной красотой обладала просто жутким характером. Вечно на всех вопила и на каждом педсовете устраивала действо, которое по напряжению и накалу страстей затыкало за пояс Варфоломеевскую ночь. Разумеется без жертв.
– Ну, отчего же – подходит.
– Тогда почему не взяли?
– Вот сведет в могилу еще с десяток учителей и обязательно возьмем!
Рублев раскрыл рот.
– А что вы хотели?! Всех подряд в ведьмы не берут, ими становятся, а не рождаются, и только так, и ни как иначе. Иван Иванович, за дело и не обижайте Матильду. Если солнце поддерживает жизнь на земле, то женщины, и только женщины ее дают и продляют!
– Слушаюсь, мой господин, – сказал Иван Иванович и растворился в воздухе.
– А мы, Егор Игоревич, наведаемся к Александру Александровичу Боброву и Борису Борисовичу Аистову, которые в показаниях Лёни проходят под именами Лелек и Болек.
– Я их знаю, могу показать, где искать.
– Егор Игоревич, вы опять не возьмете в толк элементарные вещи. Их не нужно искать, они вон, как ни в чем не бывало, сидят на своих рабочих местах и наживаются на невежестве граждан.
Рублев завертел головой. Мрачный серый переулок и ни одной живой души.
– Да не вертите вы головой! Просто будьте внимательней.
Рублев замер, изо всех сил напрягая слух.
– И не напрягайтесь так сильно, расслабьтесь!
Рублев сделал глубокий вдох, выдохнул, успокоился и стал прислушиваться к каждому шороху.
Десятки голосов закружились вокруг Рублева.
– Так почем ложки? – спрашивал мужчина.
– Двадцать рублей за пару, – отвечала женщина, – берите недорого.
Разговор двух мужчин.
– Сколько книги?
– А сколько не жалко?
– Десять рублей!
– Мало! Книги хорошие.
– Пятьдесят, больше не дам!
– Забирай бог с тобой!
Разговор двух женщин.
– Сколько платье?
– Двести рублей.
Так оно ведь старое и к тому же нестиранное!
– Уступлю пятьдесят, возьмешь?
– Еще червонец скинь, мне на порошок тратиться!
– Ладно, бери уже.
Разговор молодого парня и взрослого мужчины.
– Почем?
– По двадцать!
– А из новинок что-нибудь есть?
– Все что перед глазами, то и есть!
– А есть, – сказал молодой человек и замялся.
– Что же сразу не сказал?
– Я сказал!
– Сказал он, вот смотри: пятьдесят рублей за штуку, обмен – десять!
Голос, не нуждающийся в особом представлении:
– Ваши документы, пожалуйста!
– Нету, дома оставил!
– А что же вы их дома оставляете?
– А где им еще быть?!
– А вдруг с вами что-нибудь случится, а документов нет!
– Я за хлебом вышел, что со мной может случиться?!
– Да все, что угодно! Время, сами знаете, какое.
– Какое?
– Теракты! Вот вы, кто такой будете?
– А вы?
– Вы что, служебную форму от гражданской не отличаете?!
– Я отличаю, но вы не представились.
– Что грамотный?
– Вы же сами знаете, время какое!
– Какое?
– Теракты!
– А ну пройдемте!
– Куда?
– Куда надо!
– Я только за хлебом вышел!
– А у вас на лице не написано и хлеба с собой нет!
Голоса черт знает кого:
– Принес?
– Да!
– Да не показывай, увидят!
– А не все ли равно? У нас на лице написано, что почем.
– Хорошо давай!
– По триста?
– По триста пятьдесят.
– Ни стыда, не совести!
– Я говорил сдать его надо! Будем месяц жить, как люди!
– Ладно, пошли в аптеку.
– Зачем? У меня с прошлого раза остался, в кармане лежит.
– Ну тогда, давай скорей!
– Пряма здесь?!
– А где же еще?!
– То – не показывай, то – прямо на месте!
– Вот поэтому и просил не показывать!
Постепенно голосов становилось все больше и больше.
Рублев на пару с Дмитрием Сергеевичем не сидели как раньше в коляске. Слуга и тройка вороных вместе с коляской испарились бесследно. Учитель истории стоял вместе с вершителем справедливости на тротуаре. Вокруг происходили невероятные вещи. В глазах Рублева все плыло.
О проекте
О подписке