Глава вторая

Витя проспал до десяти утра и, проснувшись, стал, запивая кипятком, есть свою порцию хлеба. Вити было шестнадцать лет, и он состоял в местной дружине – тушил зажигательные бомбы, которые сыпали на голову ленинградцев фашистские бомбардировщики. Приходил с ночного дежурства после трех ночи и без сил валился спать.

– Катерина в больнице? – спросил Витя у матери.

– Да еще с раннего утра!

– У нее сегодня совершеннолетие!

– Да, восемнадцать совсем уже взрослая! – и Наталья Алексеевна Кузнецова заплакала.

– Перестань! – стал успокаивать сын.

– И на стол ничего поставить! – сокрушалась мать.

– Вот победим, отметим, как следует! А мы вчера ночью предателя задержали!

– Это как? Какого предателя? – удивилась мать, утирая слезы.

– Самого настоящего! Раздалась воздушная тревога! И вижу на соседней улице, ракетница взмыла и осветила склад! А в том складе бензин и масло разное для машин. Я сначала не понял и растерялся, а потом кричу ребятам, что это нарочно, что это диверсия! Мы на свет, а он, стало быть, предатель, шпион еще не убежал, и мы его и схватили.

– И что он?

– Говорит, что фашисты спасут и накормят его! Сволочь одним словом. Мы его в милицию, дяде Юре, что из десятой квартире, сдали. Вот так мама! Народ на фронте кровь проливает, люди с голоду умирают, а вот такие фашистам служат. Как таких земля только носит! Ну, я все побежал! У меня важное дело есть!

– Куда, не пущу! Хватит с меня того, что я ночи не сплю, когда ты по крышам лазишь!

– Сам Шостакович тушит зажигалки! А пойду все равно! Я сегодня кровь для фронта сдаю!

Мать всплеснула руками.

– Какую еще кровь?

– Красную! – засмеялся и пошутил Витя.

– Поостри мне еще!

– Хватит тебе причитать! За кровь хлеб и деньги дают! Хлеб я возьму, а деньги, на танк сдам! Но ты не подумай я не раде хлеба! Я для фронта! Для раненых!

Мать плакала и целовала на дорогу сына. Витя фыркал, говорил, что он уже не маленький и просил мать оставить свои телячьи нежности.

Прохожих было немного. Вите Кузнецову попадались только санки с мёртвыми, и только на Ниве было столпотворение. Люди пришли к прорубям за водой. Проруби были глубокие, и люди не могли так просто зачерпнуть воды и опускали, кто чайники, кто бидоны в прорубь на верёвочках. С чайниками в основном были дети, они не могли донести домой тяжелые ведра. С бидонами женщины, а с ведрами только мужчины в основном старики из соседних с рекою улиц.

На пункте сдаче крови тоже было много людей, и Витя занял очередь.

– Витька привет! – окликнули Витю.

– Здорова Женька! – поздоровался Витя с одноклассником старшей сестры Женей Смирновым.

– Ты тоже кровь сдавать?

– А что же я хуже других? Здесь такое дело, что филонить нельзя для фронта!

– Ясное дело! У Кати сегодня день рождения!

– Я помню!

– Пойдем вместе на Сухаревскую. Вот, что у меня есть! – и, Женя, показал большие карманные золотые часы. – От деда остались! Наследство!

– Зачем это? Ты что же этих спекулянтов хочешь задобрить?

– Нет, что ты! Я Кати на подарок хочу выменять! Шоколад!

– Благодетель тоже выискался!

– Я серьезно, я предложение, хочу сделать!

– Война, а он жениться!

– И что же что война?

– На фронт тебе надо!

– Меня не взяли! Бронь дали! Говорят музыкант! Если бы знал, что война, в консерваторий после школы не пошел бы.

– Ты ей лучше свою скрипку подари!

– Смеёшься, зачем ей моя скрипка?

– А шоколад? Съест и еще с голоду как пьяная сделается. Подари ей лучше кольцо! Если жениться невтерпёж!

– Кольцо я тоже приготовил. Мамина!

– Все предусмотрел. Ромео! – и Витя засмеялся.

Витя и хоть и был высокий, рослый и на голову выше Жени выглядел еще как мальчишка и соврал, что ему девятнадцать. Медсестра не поверила, но Витя твердо стоял на своем, и медсестра разрешила, но вместо положенных двухсот грамм крови взяла только сто. Но все равно, от длительного голода у обоих ребят кружилась голова.

Сенной рынок, где можно было выменять ценности на продукты, отличался от маленького базара, который был на Владимирской улице и был самый известный. Здесь были особенные блокадники – спекулянты и черные дельцы от торговли. Они были сыты, голоса их были громкими и звучными полны сил, когда они торговались изо рта у них шел густой пар ни такой как у голодных, которые выдыхали прозрачный воздух.

– Вот смотри! – сказал Витя.– Этот что самый толстый в тулупе. Толстый значит самый жадный, ест за троих! Подойдем к нему! Ты помалкивай, я торговаться стану. То вы скрипачи доверчивый народ. Смотри еще, облапошит!

– Часы брать будите? – сердито спросил Кузнецов.

– Покажи! – заинтересовался толстяк.

– Золотые, старинные! Женька покажи!

Женя достал часы.

Спекулянт протянул руку к драгоценной вещи.

Витя отдернул:

– Что предложишь?

– Что надо?

– Шоколад! Масла, сахара и колбасы!

– Ишь чего! Дам только шоколад, – спекулянт достал из сумки плитку с изображением Авроры на обвёртке.

– Это, что на седьмое ноября давали? – спросил Женя.

– Эта самая! Сам не съел! Для вас берег!

– Хватит, трепаться! У тебя их наверно десять штук! – разозлился Витя.

– Не твое дело!

– Наше! Две плитки и масла с сахаром! И колбасы!

Спекулянт состроил гримасу.

– Не хотите, другие возьмут! – рассердился Витя. – Вещь ценная сто грамм одного золота! Пошли Женька!

– Стойте! – сдался толстяк и стал доставать масла и сахар. – Колбасы не дам! Плитку только одну.

– Тогда давайте вина! У нас день рождения!

Спекулянт фыркнул, на минуту отошёл и принес бутылку портвейна.

Витя взял продукты с вином и разрешил Женьки отдать часы.

– Знаешь, что с тобой по военному времени надо сделать?

– Что?

– К стенке поставить! – отважно сказал Витя и толкнул ослабленной от голода рукой толстяка в грудь.

Женька обратной дорогой радовался, а Витя рассуждал:

– Оно конечно может и хорошо, что можно на продукты обменяться. Эти цацки дороже жизни! Но ведь они предатели и хуже проклятых фашистов. Наживаются на горе людей! Жируют!

Глава третья

Сергея испугала кровь, и сначала бросив отрезанный кусок плоти от трупа на пол, долго тряпкой вытирал руки, но потом осмелел, поднял и положил в кастрюльку с водой. От нетерпения и голода варил не долго. Не промытая плоть, вымазанная грязным полом, дала страшного вида мутный и грязный навар с серой пеной.

Сергей вылил в раковину бульон и, обжигая пальцы, стал, есть прямо руками. Мясо было сладковатое и жесткое и неприятно пахло. Но Сергей не замечал, сживал, проглотил и сел расслабленный на стул и закатил глаза. Насыщения организма он не почувствовал, но ему больше было нестрашно. Он теперь не умрет с голоду. Ясная мысль, что покойника хватит надолго, вселяла надежду.

– А если кончиться, этих трупов в Ленинграде миллион! – тихо проговорил, озвучив свои мысли Сергей.

У Сергея были длинные черные грязные засаленные волосы, впалые от голода щеки и круги под глазами, но все же он был примечательной внешности молодым человеком двадцати пяти лет, потому что был огромного просто какого-то великан – более двух метров. Но с правой ногой, которая была короче другой. Но пусть он и хромал, но своими исполинскими шагами шел всегда быстрее других прохожих. Иза ноги и то, что хромой Сергея и не взяли на фронт. Сергей был бывшим беспризорником с фамилией Максимов, которая не принадлежала ни его отцу, ни матери, а просто была когда – то и кем-то выдуманной в приюте. Попав в детский дом, окончил его хорошо, хотел стать ветеринаром, но не стал, так профессии не получил и прежде мел Невский проспект. Но животных продолжал любить всю жизнь и, когда работал дворником, тратил пол зарплаты на бездомных кошек и собак. У него и сейчас в комнате жил кот, которого он прятал и не выпускал на улицу, чтобы не съели.

Успокоившись, вооружившись мыслями, что голод теперь не страшен, Максимов взял снова нож и теперь отрезал два больших куска от ягодицы трупа. Один он снова залил водой и поставил в кастрюльке на плиту, а другой понес коту Маркизу.

В однокомнатной квартире Максимова не было мебели, она вся уже давно пошла в печку, но было много книг, которые он берег и любил. Черный худой кот оживился, увидев хозяина и подбежал, и стал тереться об ногу.

– Ешь Маркиз! Не умрем теперь с голоду! – сказал Сергей и положил перед котом кусок человеческой плоти.

Кот сначала засомневался и долго обнюхивал кровавый кусок невиданного прежде мяса, но голод пересилил, и он стал грызть. Сначала ел понемногу, а потом жадно. Хозяин гладил кота, и забытое счастье приятно согревало больное сердце молодого человека. И казалось, что за окном наступило мирное время, и больше нет голодных людей с санками за спиной, на которых, как и прежде стали смеяться дети, а не перевозили мертвецов.

Конец ознакомительного фрагмента.